ЛАКАН В КОНТЕКСТЕ ПСИХОАНАЛИЗА; Студопедия — лакан психоанализ

Перед тем как закончить наше повествование и позволить читателю самому насладиться рассказом о той необыкновен­ной борьбе, которую вел Лакан как с душевными болезнями, так и с банальными неврозами, следствиями бессознательно­го, следует сказать несколько слов о влиянии на него четвер­того направления мысли и творчества — движения сюрреализ­ма. Лакан поддерживал с этим движением тесные связи и встречался с такими его представителями, как художник Саль­вадор Дали (1904—1989), писатель Андре Бретон (1896—1966) и поэт Рене Кревель (1900—1935).

Лакан психоанализ

В 20-е годы психиатрия уже достигла больших успехов в своем развитии, и в больнице Святой Анны, где Лакан провел долгие годы профессионального становления, работало мно­го блестящих умов. Комната для дежурных врачей, где «ин­терны» усваивали сложнейшие новые знания, была своего рода горнилом, где выковывалась профессиональная подготовка молодых медиков на уровне, которого ни один из них не смог бы достичь в отдельности.

Обобщая, скажем: информация, полученная тогда Лаканом, в основном шла по трем направлениям.

Первое из них — классическая психиатрия. Представите­лем ее был Клод, блестящий психиатр того времени, придер­живавшийся традиционных взглядов на шизофрению, кон­цепцию которой разработала цюрихская группа Блёйера, испытавшего, в свою очередь, влияние психоанализа. Эта кон­цепция позволяла по-новому взглянуть на психические болез­ни — иначе говоря, выйти из заезженной колеи психиатрии конца XIX века, объяснявшей эти болезни вырождением и наследственностью.

Родоначальники психиатрии Пинель (1745—1826) и Эскироль (ученик Пинеля, 1772—1840) разработали блестящую концепцию мономании (навязчивой идеи), которая объясняла безумие тем, что называла его манией. Однако психиатрия конца XIX — начала XX века свела все многообразие болез­ненных проявлений к концепции вырождения, дегенерации, включая сюда, разумеется, и крупные общественные язвы, порожденные индустриализацией. Эта крайне идеологизиро­ванная концепция ставила практически на одну доску алко­голизм, туберкулез, сифилис и безумие.

Напротив, врачи прошлых поколений, введя в обиход по­нятие мании, довольствовались тем, что называли психичес­ким расстройством любое отклонение в поведении. Поджига­тель проходил исследование у психиатров, и его объявляли маньяком, одержимым навязчивой идеей поджога; убийцу — одержимым манией убийства; меланхолия, которую тогда на­зывали липеманией, считалась манией печали, возбужден­ное состояние — манией возбуждения, и т. д. Эта чрезвычай­но элегантная концепция позволила Эскиролю исцелить фи­лософа Огюста Конта (1798—1857), а главное — не называть безумие вырождением.

Таким образом, Лакан прошел курс классического обуче­ния по теории шизофрении, значительное место в которой занимала концепция динамики конфликта бессознательного, разработанная Фрейдом.

Вторым направлением тогдашней науки была теория гени­ального психиатра, которого Лакан считал одним из своих учителей. Этим столь уважаемым Лаканом психиатром был Клерамбо, великий клиницист и не менее великий исследо­ватель. Как и у Эскироля, у него была привычка зарисовы­вать наиболее характерные внешние черты своих пациентов. Он разработал чрезвычайно интересную концепцию, которую с тех пор никто так и не оспорил. Мы имеем в виду теорию психического автоматизма. Эта концепция объясняет всю сис­тему галлюцинаций пациента существованием в его психике чего-то такого, с чем он ничего не может поделать. Это как бы внутренний, чисто механический паразит, которому подчиня­ется болезнь. Слуховая галлюцинация состоит из голосов, которые оскорбляют, совершают какие-то действия и вызы­вают их, угрожают, терроризируют и навязываются пациенту, как бы он им ни сопротивлялся,— отсюда и их название: пси­хический автоматизм.

То же относится и к галлюцинациям, влияющим на четыре других чувства: вкус, обоняние, осязание и зрение. Идея Кле­рамбо состояла в том, что этот автоматизм объясняется при­сутствием в психике чего-то органического, некоей психической машины, с которой невозможно справиться.

Третье научное направление, с которым познакомился Ла­кан, было связано с тем, что в больнице Святой Анны работа­ла группа психоаналитиков — не более дюжины человек,— чье интеллектуальное влияние целиком объяснялось разделяемой ими теорией Фрейда. Они, в отличие от своих коллег, отстаи­вали психогенетическую концепцию психических заболеваний. По мнению Клерамбо, все объяснялось органикой, эти же психоаналитики считали, что психическая болезнь всецело определяется конфликтом в бессознательном, следствием сек­суальных побуждений. Как мы видели, заслугой Лакана был блестяще проведенный синтез этих различных научных школ, с использованием собственных открытий, объединение всего этого в систему, где ничего не было оставлено без внимания.

Перед тем как закончить наше повествование и позволить читателю самому насладиться рассказом о той необыкновен­ной борьбе, которую вел Лакан как с душевными болезнями, так и с банальными неврозами, следствиями бессознательно­го, следует сказать несколько слов о влиянии на него четвер­того направления мысли и творчества — движения сюрреализ­ма. Лакан поддерживал с этим движением тесные связи и встречался с такими его представителями, как художник Саль­вадор Дали (1904—1989), писатель Андре Бретон (1896—1966) и поэт Рене Кревель (1900—1935).

Эти художники, вдохновленные открытиями фрейдизма, всегда тепло встречали, Лакана и ободряли его в работе, внеся свой несомненный вклад в становление великого психиатра. К примеру, первые открытия Лакана, которые сегодня все при­знают гениальными, были поначалу замечены лишь сюрреа­листами,— психиатрам же и психоаналитикам потребовались долгие годы для того, чтобы вообще услышать о том, что не­кий Лакан что-то там открыл.

Таким было концептуальное оружие, с которым молодой 30-летний психиатр вступил в 30-е годы, начав чрезвычайно трудную работу, породившую через пятьдесят лет упорных поисков новое направление в психоанализе, успех которого был настолько велик, что созданная им «Всемирная ассоциа­ция» объединяет сегодня примерно пять тысяч практикующих врачей — почти столько же, сколько МПА (Международная Психоаналитическая Ассоциация) — организация традицион­но «антилакановская», но также разделяющая фрейдистские взгляды.

Источник: http://studopedia.ru/6_78794_lakan-v-kontekste-psihoanaliza.html

Лакан Жак. Книги онлайн

Лакан Жак (Lacan, Jacques, 1901-1981), французский психоаналитик. Родился 13 апреля 1901 в Париже. Изучал медицину, в 1932 защитил диссертацию о параноидальных расстройствах.

В послевоенные годы преподавал психоанализ, возглавлял Парижское психоаналитическое общество. После распада этой организации в 1953 примкнул к только что образованному Французскому обществу психоанализа, а с расколом последнего и фактическим исключением его самого из Международной психоаналитической ассоциации основал в 1964 Фрейдовскую школу (распустил ее в 1980).

С 1953 по 1980 Лакан вел знаменитые семинары, оказавшие значительное влияние на развитие психоанализа. Умер Лакан в Париже 9 сентября 1981.

Книги (10)

Монография содержит материалы семинара, проведенного Жаком Лаканом с 1953-1954 годы. Тема семинара — «Работы Фрейда по технике психоанализа».

Издание содержит семинар Ж.Лакана ««Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа».

Монография содержит материалы семинара, проведенного Жаком Лаканом с 1957-1958 годы.

Монография содержит материалы семинара, проведенного Жаком Лаканом с 1959-1960 годы. Тема семинара — этика психоанализа.

Монография содержит материалы семинара, проведенного Жаком Лаканом в 1964 году.

Монография содержит материалы семинара, проведенного Жаком Лаканом с 1969-1970 годы.

Монография содержит материалы семинара, проведенного Жаком Лаканом с 1972-1973 год.

Сочинения Жака Лакана (1901-1981) — французского психиатра и мыслителя, синтезировавшего в своей дискурсивной и терапевтической практике идеи классического психоанализа и структурализма, несмотря на свою герметичность и неудобочитаемость, оказали существенное воздействие на становление методов современного постструктурализма и составили эпоху в истории наук о человеке XX в.

Текст классика современного психоанализа, в «популярной» форме резюмирующий основные принципы его дискурсивной практики применительно к различным областям повседневного человеческого существования.

Доклад на Римском Конгрессе, читанный в Институте психологии Римского Университета 26 и 27 сентября 1953 года.

Источник: http://www.koob.ru/lakan_zhak/

Видеолекция. Смулянский Лакан Ликбез «Структурный анализ»

Видеозапись лекции, посвященной структурному психоанализу.

• Разнообразные течения структурного психоанализа после смерти Лакана пошли по пути детализации аналитической техники и спецификации приложения к отдельным группам психических расстройств. Тем самым структурный анализ оказался лишен того, что можно назвать “теоретической идеологией” – формы, описывающей общий характер осуществляемого в этом типе анализа вмешательства и его последствий для анализант а.

– Основы для этой общей идеологии существуют и были заложены Лаканом в 11-ом семинаре, предложившем рассматривать позицию аналитика как занимающую место около шифтера, располагающегося в месте топологического пересечения областей, где субъект представлен в двух режимах: режиме функционирования в опоре на желание как таковое и режиме представленности желания на уровне Идеала-Я. Опора на представленную Лаканом схему позволяет откорректировать возникшую в традиции изучения Лакана склонность неразборчиво акцентироваться на инстанции желания и переоценивать ее этическую значимость вне зависимости от того, работает ли этот шифтер.

– Работа с топологической схемой также позволяет объяснить причину, по которой фрейдовский классический анализ сохранил условную целостность, тогда как лакановское наследие было обречено на пролиферацию и разрастание течений.

– Основной операцией и аналитической целью структурного направления, независимо от его специфики, оказывается перемещение субъекта из условно паранойяльной позиции, в которой он настаивает на донесении до другого своих намерений и целей, в позицию экстимную, где субъект смиряется с тем, что его бытие в глазах другого сводится к представленному образу желания, не совпадающему с теми притязаниями и нуждами, к осуществлению которых сам субъект стремится.

Видеолекция. Лакан Ликбез. Смулянский. “Великий человек и субъективация”

Запись первой лекции продолжения текущего сезона, посвященная инстанции “великого человека” как “упущенной возможности” психоаналитической мысли.

– Невзирая на плотную историческую преемственность психоанализа, создающую впечатление непрерывности его развития, в этом развитии наличествует лакуна, связанная с “перехватом” теории Фрейда в начале 20-ых годов прошлого века с превращением ее в обширную клиническую практику, выстроенную по образцу более ранних ф рейдовских идей. В связи с этим дальнейшая мысль Фрейда лишилась возможности встроиться в эту практику, из-за чего из истории психоанализа на долгие годы выпал целый теоретический пласт, связанный с разрабатываемой Фрейдом инстанцией “великого человека” и его влиянием на образование желающего субъекта.

– Мысль Фрейда о первичности идентификации субъекта с отцовским представителем, опознаваемым как единичная репрезентация “великого человека”, не была воспринята последующими психоаналитиками по причине того, что Фрейд вкладывает в процедуру этой идентификации непривычный смысл, настаивая на том, что она совершается путем усвоения не образа другого субъекта, а регулирующей его желание инстанции Я-идеала. Идентификация, таким образом, оказывается не соединяющей, а, напротив, разъединяющей процедурой, поскольку Я-Идеал препятствует доступу к его носителю. Таким образом, первичная идентификация создает в субъекте зону отчуждения.

– Эта зона оказывает наиболее значительное воздействие на развитие функции желания, в то же время оставаясь зоной отложенного влияния – на уровне либидинального обращения с объектами субъект ее не задействует, что и приводит к ее упущению в теориях анализа, сконцентрированных на функции объекта. Тем не менее, выпадение этой зоны приводит к нарушению процесса субъективации и утрате доступа к “образу желания” Другого.

Видеолекция. Смулянский. Лакан Ликбез “Лжесвидетельство истины”

Интервью: Расширяя мужской фантазм. Александр Смулянский о том, как желание Фрейда превратилось в психоанализ

В издательстве Высшей школы экономики вышла книга философа и психоаналитика Александра Смулянского «Метафора Отца и желание аналитика. Сексуация и её преобразование в анализе». Один из сюжетов книги посвящен тому, как разработка психоанализа стала сублимацией по отношению к первоначальному желанию Фрейда, и как оно в итоге превратилось в желание аналитика – инстанцию, до недавнего времени рассматриваемую исключительно как один из аналитических инструментов. Об этом и не только мы спросили у самого автора.

Небольшое введение

Среди причин, по которым к психоанализу по сей день относятся с подозрением, помимо несхожести его теоретического аппарата с научным можно назвать обстоятельства его появления на свет. Прежде всего, подозрение связано с тем, что целая дисциплина возникла практически на ровном месте и благодаря трудам одного человека, а не выкристаллизовывалась столетиями, как это произошло с науками, пользующимися сегодня авторитетом.

Возникновение психоанализа для многих остается историей довольно темной, и несмотря на попытки теоретиков и биографов Фрейда её прояснить, всякий раз эти попытки кажутся не до конца убедительными. В своей книге Александр Смулянский рассказывает эту историю не с биографических или социально-исторических позиций, а языком самого психоанализа – только так, по его мнению, можно докопаться до её сути.

Появление психоаналитической дисциплины автор связывает с желанием Фрейда, направленным на особый объект, впервые появившийся на свет во фрейдовском кабинете – это речь истерички, получившей полную свободу высказывания. Благодаря этой речи Фрейд, к своему удивлению, обнаружил, что затруднения истерички касаются не столько её личных трудностей, сколько направлены на проблематичность желания мужчины. Именно его область она намеревалась расширить, одарив мужчину наслаждением, на которое сам он не смел посягать, претендуя совершить тем самым революцию в области желания как такового.

Начальное и во многом ангажированное желание Фрейда показать бесплодность намерений истерической пациентки впоследствии трансформировалось в более цивилизованное «желание аналитика», проявляющееся в стремлении держать с анализантом определенную дистанцию и играющее важную роль в возникновении инструментария аналитика. Эти, а также более общие вопросы психоанализа стали предметом нашего разговора.

Интервью

Сегодня у психоанализа сомнительная репутация, многие ему не доверяют и считают чем-то около эзотерическим. Мечтает ли сегодня психоанализ стать наукой, как того хотел Фрейд?

Дело в том, что в России ситуация в отношении анализа складывается особым образом. С областью эзотерического знания здесь по традиции более тесно связана так называемая практическая психология. Это видно, например, по распространенности глубинной психологии, различных расстановок и тестирований, которые всегда заходят в область, связанную не столько с личностным самоопределением, сколько с запрашиванием так называемой судьбы. Если сегодня что-то и выставляет эзотерическому знанию предел, если нечто от него сегодня и дистанцируется, то в российской ситуации это именно психоанализ.

На Западе ситуация иная?

Да, на некоторых исторических отрезках анализ там действительно оказывался крайне близок к эзотерическому знанию, в частности в то время, когда Фрейд уже сумел ввести анализ в профессиональное поле, но не смог защитить его от тех привнесений, которые были связаны со вкладом некоторых его учеников – например, Юнга.

Таким образом, всякий раз анализу требуются определенные усилия, требующие реализации двух шагов: во-первых, необходимо разделаться с тем, что позволяет субъекту в результате пройденного им анализа ожидать от судьбы особых подношений в мистическом плане – например, от веры во влияние определяющих его жизнь архетипов. Во-вторых, анализу, как ни странно, одновременно приходится отказываться от всего того, в чем могла бы оказать ему помощь наука.

Фрейд действительно долгое время делал на научное знание ставку, но в итоге обнаружил, что есть такая область, из которой наука выглядит гораздо ближе стоящей к мистике, нежели может показаться. Этой областью как раз является психоанализ. Само происхождение науки из разного рода тайных знаний, включая маргинальные сферы философии; выдвигаемое наукой требование принимать данные, полученные на её актуальной стадии развития, на веру – с точки зрения открытой Фрейдом дисциплины всё это гораздо более роднит науку с эзотерическими практиками, чем принято думать.

А изначальное желание Фрейда быть на стороне науки связано с её особым статусом в то время? Он боялся быть осмеянным?

Да, Фрейда это действительно беспокоило. Какое-то время он пытался с помощью науки упрочить свое положение.

Велико ли различие между тем, чем анализ был для Фрейда, и тем, чем он стал сейчас?

Дело в том, что сегодня термин «психоанализ» ничего не означает, если мы не говорим о психоаналитике, который бы отдавал отчет в том, к какому направлению его практика относится. Существует так называемый классический психоанализ – психоанализ международной психоаналитической ассоциации (IPA) – клиническая практика, базирующаяся на таких постулатах, как работа с контрпереносом, контроль за чистотой позиции аналитика, ставкой на эмпатию и разрешение бессознательного конфликта и т. д.

К Фрейду эти установки имеют мало отношения. Первоначально инициированная им практика исторически оказывается погребенной под психоаналитической психотерапией и снова делается актуальной лишь благодаря дополнительным вливаниям, одним из которых сегодня считается вклад Жака Лакана. Сам Лакан считал себя «фрейдовским психоаналитиком».

Давайте теперь поговорим о книге. В ней вы несколько раз разоблачаете сложившиеся в психоаналитических кругах мнения по тому или иному вопросу, ссылаясь на то, что Фрейд имел в виду совсем другое. Складывается впечатление, что Фрейд предстает кем-то вроде пророка, который несет единственно истинное знание. Вы не рассматриваете психоанализ как область знания с непредсказуемым вектором развития, который, возможно, не мог помыслить Фрейд?

Дело в том, что на кону стоит не правота Фрейда, а то, что можно было бы называть общественным сопротивлением психоанализу. Внедряя анализ, Фрейд предсказал те области, где он будет встречен наиболее неприязненно, и вопросы, которые вызовут наибольшее количество тревоги, и именно по этим позициям в итоге произошло отступление к более сглаженным версиям терапии. То, что Фрейдом было предсказано, обязано не голому настоянию на собственной правоте или же пророческому гению, а всего лишь ясному представлению о том, до какой степени общество и коллеги способны будут его учение встретить.

Но а вообще психоанализ может развиваться по каким-то неожиданным траекториям? Вот, например, в физике долго царила ньютоновская механика, а потом – раз – теория относительности, квантовая механика…

Дело в том, что по прошествии времени мы начинаем смотреть на достижения науки как на что-то такое, что если не было предзадано предыдущими достижениями, то по крайней мере, даже будучи революционным, укладывалось в определенную концепцию. Возможно, пройдет еще какое-то время, и теория относительности не покажется таким уж выдающимся свершением; более того, сегодня часто говорят о том, что во многом её появление было неизбежно, хотя и шокировало сообщество.

В целом, то же касается и анализа – есть определенные аналитические постулаты, которые оказывается трудно воспринять и которые кажутся революционными не по той причине, что они содержат особо новаторское и глубинное знание, а потому, что субъект им сопротивляется. Трудность усугубляется тем, что психоанализ является дисциплиной, располагающейся на территории самого субъекта – в этом смысле психоаналитические открытия обречены вызывать тревогу.

Если физические науки никакой тревоги сегодня больше не вызывают, что обеспечивает их быстрое продвижение в современности, то рассматриваемое в анализе касается субъекта напрямую, отчего он заинтересован в том, чтобы некоторые области психоаналитического знания завоевывались как можно медленнее. По этой причине, если нас ожидает что-то новое, то оно будет связано с преодолением сопротивления анализу, а не с каким-либо непредсказуемым поворотом в его дисциплине. Строго говоря, ничего более новаторского, чем предложил Фрейд, изобрести нельзя.

В книге вы говорите, что цель анализа не в лечении. Может ли тогда желание «помочь» пациенту навредить анализу?

У аналитика нет желания помогать или вообще совершать нечто определенное. Само желание аналитика представляет собой нечто такое, о чем нужно говорить как о функции. Как и у любого желания – и это основное, что о желании нужно знать с точки зрения Лакана – у желания аналитика нет конкретного предмета. Оно захватывает посредством клинической техники те или иные области происходящего в психике, но невозможно утверждать, что оно нацелено на определенную задачу. В этом плане желание аналитика также не является желанием нечто субъекту причинить. Оно представляет собой стремление сохранять определенного рода бдительность.

Есть ли какое-то фундаментальное различие между желанием аналитика и пациента?

Желание аналитика представляет собой нечто такое, что без пациента не функционирует. Оно включает в себя, как я сказал выше, во-первых, стремление сохранять бдительность, а во-вторых, желание тем или иным способом донести до анализанта, что эта бдительность имеет последствия. Желание признания – в том числе признания со стороны пациента – в этом смысле не так далеко от желания аналитика, как можно было бы предполагать.

Я бы сказал, что это та часть желания аналитика, которая наиболее близко проистекает из собственного желания Фрейда и в этом смысле носит довольно мирской характер – то есть она ближе к страсти, нежели к методу. При этом из желания аналитика эта часть не только не устранима, но и позволяет ему сохранять именно облик «желания», не сводясь к применяемой аналитиком технике.

В книге вы как раз разделяете желание аналитика и желание Фрейда и говорите, что последнее лежит в основе возникновения анализа, но тем не менее к анализу отношения не имеет. К чему тогда оно имеет отношение?

Существует определенная склонность обходить молчанием некоторые особенности возникновения психоаналитической практики. С одной стороны, этого косвенно требует сама психоаналитическая традиция, которая никогда о них не заговаривает, поскольку здесь испытывают и желают внушать остальным почтение к анализу, требующее соответствующего умолчания. С другой стороны, существует т. н. бульварная пресса, которая сладострастно перетирает разнообразные подробности жизни Фрейда, включая в том числе и те, порой довольно травмирующие, которые якобы могли к возникновению психоанализа привести.

Вдобавок к этому были попытки буквально «проанализировать» Фрейда: есть биографы-психоаналитики, например, Эрнст Джонс, которые специально выстраивали жанр повествования о Фрейде так, чтобы читатель смог сам сделать надлежащие выводы, усмотрев, где находится нехватка самого Фрейда, т. е. то, что им двигало в его желании. Но даже этот, чуть более корректный метод, с моей точки зрения не является адекватным способом рассуждения об аналитическом аппарате и истоках его возникновения потому, что об этом аппарате необходимо рассуждать исключительно его собственными средствами, и жанр биографии или наивного исторического повествования для этого подходит плохо.

В этом смысле необходимо анализировать не Фрейда, а сам исток, точку зарождения психоаналитической дисциплины. Я имею в виду, что существует вполне конкретная история, в которую Фрейд с началом своей психиатрической практики впутался и которая абсолютно не похожа ни на что из того, что происходило в его повседневной жизни. Это история, касающаяся истерических пациенток, которая очевидно может быть рассказана только средствами самого анализа, поскольку это история взаимоотношений с определенным объектом, который Фрейд обнаружил за истерической больной – объектом, который никого кроме Фрейда не заинтересовал.

Как и любая психоаналитическая история, она требует реконструкции, и Лакан подошел к этой реконструкции ближе, чем кто-либо иной. Он собирался её результаты обнародовать, но в итоге, то ли рассудив, что для этого не наступил пока удачный момент, то ли увлекшись иными вещами, шагов в эту сторону он так и не предпринял.

Что это за объект?

Это объект потенциального удовлетворения, который истерическая больная намеревалась преподнести тому, кого она обнаруживала в положении бедственном, связанном с фатальной недостачей наслаждения – тогдашнем мужчине, с которым женский истерический субъект обычно знакомился под видом собственного отца. В этом смысле история большой европейской истерии, начавшаяся незадолго до Фрейда, представляет собой историю открытия истерической пациенткой мужчины в смысле налагаемых на его желание ограничений. Мужчина с истерической точки зрения – это субъект, которому в области удовлетворения желания в норме ничего не позволено, кроме очень узкого круга способов – отсюда та присущая ему характерная жесткость и сдержанность, которая в глазах истерического субъекта оказывается следствием несправедливого ограничения.

Соответственно, вопрос, которым пациентки задавались и который лежал в основе их симптомов, заключался в вопросе о том, что они могут для этого мужчины сделать. Фрейд застал истеричку буквально на пороге стремления совершить своего рода революцию в области желания, т. е. в области становления существом определенного пола. Эта революция не похожа на то, что мы сегодня под ней понимаем – речь не о сексуальной революции. То, что желала предпринять истеричка – это кардинальное расширение возможностей мужчины касательно не столько сексуального удовлетворения, сколько того, что в ситуации, заданной его полом, ему позволено желать в принципе.

А зачем ей это нужно?

Это очень сложный вопрос и Фрейд столкнулся с ним в полный рост, когда попытался понять, чего, собственно, хочет женщина. В общем смысле именно анализ истерии позволяет на него ответить – истеричка хочет, чтобы у мужчины был иной фантазм, нежели тот, которым он обладает.

Хорошо, а как понять, что ей это нужно?

Во-первых, существует определенная литература, которую мы сегодня называем «женской», хотя она таковой с современной точки зрения не является; есть разного рода происшествия в истории современного женского желания, которые могли бы стать достоянием истории политики, но не стали по той причине, которую сегодня поспешно сводят к тому, что называют мужским господством.

На самом деле в желании истерички было нечто такое, что не должно было быть выведено на свет раньше времени: частично оно оставалось потаенным по причинам, связанным с самим неврозом, но кое-что истеричка предпочла утаить сама. Поэтому то, что характеризует истерическую больную в тот, момент, когда Фрейд берет её в работу, это стыд за собственные намерения – стыд, связанный с тем, что объект удовлетворения. который она для мужчин готовила, его подношение окажется мужскому субъекту ненужным.

Именно с этим подношением Фрейд и взаимодействует, поначалу пытаясь в терапии так или иначе донести до пациенток свое мнение на этот счет. Здесь определенным образом было задействовано его желание, которое, несомненно, в этом плане еще не было желанием психоаналитическим, поскольку оно не похоже на ту регламентированную форму желания аналитика, которую мы сегодня обнаруживаем в кабинетах специалистов.

Как можно охарактеризовать его желание?

Оно было желанием в том смысле, в котором мы под желанием понимаем нечто такое, что руководит субъектом на тех уровнях, где он намерен предпринять действие, за которое не собирается в итоге отвечать. Именно это сам Фрейд в итоге и назовет «бессознательным». Речь идет о действии, которое, с одной стороны, ляжет в основание субъективного опыта, а с другой стороны, породит объяснение, историю, в которой это желание будет рассказано иначе.

Фрейд рассказывает свою историю в виде изложения постулатов аналитической практики, требующей, чтобы субъект ради излечения от невроза отказался от наслаждения, даруемого симптомом. Во многом можно утверждать, что эта практика действительно стала успешной сублимацией по отношению к фрейдовскому первоначальному желанию. Но здесь уместно напомнить, что под сублимацией в анализе мы понимаем не столько замену начального желание на другое, более плодотворное и социально одобренное, но и в первую очередь изобретение другого пути, перекрывающего прямой путь первоначального желания, но не стирающий его полностью.

А какой бы был прямой путь в случае Фрейда?

К прямому пути Фрейд опасно приблизился, пытаясь как можно эффективнее продемонстрировать истеричке, что её ожидания не оправданы, что она не имеет права требовать от мужчин того, что, как Фрейду казалось, она требует для себя, не умея удовлетворяться мужчиной в том виде, в котором он создан. То есть в ходе образования анализа был момент, когда Фрейд принял типично мужское решение относительно того, как с истеричкой следует поступать. Бескорыстие истерички в осуществлении её миссии от него в тот период совершенно ускользало.

Именно поэтому был риск, что Фрейд возьмет на себя миссию воспитания истерички, и тем самым его желание сведется к желанию врача, который в тот период был занят тем, что готовил истеричку для «нормальной» жизни с мужчиной. Но в итоге Фрейд этого риска успешно избегает. Сама оригинальность объекта, который он за истеричкой и её симптомом обнаруживает – объекта, распознавание которого врачу было недоступно – приводит к тому, что Фрейд вместо того, чтобы требовать от истерички отбросить его как помеху анализу и выздоровлению, смиряется с его наличием.

В то же время он разрабатывает ряд мер, препятствующих реализации намерений, с этим объектом связанных. Это и есть то, что мы сегодня знаем под видом сеттинга, ограничительных правил, задающих рамки аналитического процесса. Весь психоанализ целиком, по сути, представляет собой историю обхождения с этим объектом – его разработки и одновременно его избегания со стороны аналитика.

1. Зигмунд Фрейд – «Фрагмент анализа истерии (Дора)»
2. Жак Лакан – «Семинары, Книга 5: (1957/1958). Образования бессознательного»
3. Александр Смулянский – «Метафора Отца и желание аналитика. Сексуация и её преобразование в анализе»

Видеолекция. Лакан-ликбез: год 9 лекция 3 – “Неустовная лекция”

Источник: http://psychoanalysis.by/tag/%D0%BB%D0%B0%D0%BA%D0%B0%D0%BD-%D0%BB%D0%B8%D0%BA%D0%B1%D0%B5%D0%B7/

Значение теории Лакана для феминистского психоанализа

Теория Жака Лакана оказала огромное влияние на развитие феминистского психоанализа, в частности, на развитие концепции желания как основной структуры женской субъективности в постлакановском психоанализе. Элизабет Гросс в книге Жак Лакан. Феминистское введение (1990) формулирует основные выводы о влиянии Лакана на феминистскую теорию: 14

1. Критика Лаканом картезианского cogito и универсального субъекта, а также проблематизация субъекта как естественного образования. Вместо традиционных представлений о субъективности он предложил теорию социо-лингвистического генезиса субъективности, которая рассматривает маскулинную и фемининную субъективность как социальный и исторический эффект и функцию, а не как эффект и функцию биологически предданного и детерминированного.

2. Лакан способствовал легитимации дискурса сексуальности внутри современного академического дискурса. Кроме того, Лакан вообще поставил проблему сексуальности в центр всех моделей социального и психического функционирования. Быть

14 Elizabeth Grosz, Jacques Lacan. A Feminist Introduction. pp. 188-192.

358

субъектом, по Лакану, значит занимать сексуализированную позицию, идентифицируясь с теми атрибутами, которые социально предписаны мужскому или женскому полу.

3. Теория Лакана указала на центральное место систем значения или сигнификации для структуры субъективности и структуры социального порядка в целом — то есть тот факт, что именно дискурсивный порядок конституирует социокультурную действительность, а не наоборот.

В то же время феминистские постлакановские теоретики признают, что Лакан вывел понятие женского за пределы истории и реальности, за что в первую очередь подвергся феминистской критике. Кроме того, в концепции Лакана, по мнению феминистских критиков, структура значения и символический порядок фиксируются по отношению к трансцендентальному означающему, которое обозначается символом «фаллос». Именно оно гарантирует патриархатную дихотомию на уровне символического порядка реальности: другими словами, фаллос означает контроль и власть над желанием на уровне символического порядка. Поэтому лакановскую концепцию культурного означивания феминистские исследовательницы называют фалло-центризмом, а лакановскую трактовку ценностей культуры связывают с традиционными ценностями власти. И хотя феминистски ориентированные ученицы Лакана в постановке вопроса о сексуальности используют лакановские определения данного феномена — через параметр символического — тем не менее их следующим шагом в отношении проблемы сексуальности было признание связи между сексуальностью и властью, когда сексуальность определяется через особые манипулятивные стратегии власти по отношению к субъекту (женскому или мужскому).

Отсюда изменение основной задачи постлакановского феминистского психоанализа по сравнению с теорией женской субъективности Лакана. Если Лакан структуру женского обозначает как гносеологическую и логическую структуру предела, за которым ничего, кроме наших меняющихся фантазматических представлений о женском, нет (знаменитый лакановский тезис «женщина не существует»), то феминистские исследовательницы стремятся вопреки лакановским формулировкам (хотя и с помощью его методологии) разработать топологию именно женской субъективности в ее уникальном отличии от мужской и предлагают, поэтому, множество стратегий такой разра-

ботки в терминах концепции женского желания. Основной теоретический тезис состоит в отказе признать роль женского как исключительно пассивную (объекта мужского желания, в терминологии Лакана). Напротив, в противовес Лакану, постулируется активность женской субъективности и желания: женщина, утверждают феминистские психоаналитики, также подвержена процедуре субъективизации, а не исключена из нее. Основное отличие женского типа субъективизации состоит в том, что она осуществляется вне сферы «фаллической экономии символической кастрации». Символом женской субъективизации является лакановское понятие jouissance — женское желание, не нуждающееся в опосредующей фигуре Другого. Поэтому в целом отношение в постлакановском феминистском психоанализе к учителю — Жаку Лакану — достаточно неоднозначно: с одной стороны, используется лакановская методология анализа, с другой стороны, реализуется нефаллическое (если использовать терминологию американского феминистского психоаналитика и философа Джейн Гэллоп) отношение к его теоретическому и текстовому наследию.

Ниже мы рассмотрим некоторые из наиболее известных феминистских психоаналитических проектов, представляющих различные стратегии интерпретации женской субъективности «по ту сторону» концепций женского своего авторитетного учителя Жака Лакана.

2) Основные концепции феминистского психоанализа Джулиет Митчелл, Психоанализ и феминизм: Фрейд, Райх, Лейнг и женщины (1974). 15 Основная задача книги — интерпретация долгой истории классического психоанализа с феминистской точки зрения. В качестве ведущей используется лакановская методология интерпретации женского, применяемая, однако, критическим образом — с целью осмысления феноменов женской вторичности в культуре. Два основных тезиса этой знаменитой книги — это а) тезис о пользе психоанализа для феминистской критики и б) тезис о символической природе сексуальности, обязанный своим происхождением Лакану. Митчелл критикует традиционное неприятие феминистскими

15 Juliet Mitchell, Psychoanalysis and Feminism: Freud, Reich, Laing and Women (New York: Vintage Books, 1974).

360

теоретиками психоаналитических концепций (например, Кейт Миллетт), так как, по словам Митчелл, «психоанализ — это не рекомендация для патриархатного общества, но анализ его». 16 Другими словами, одним из ведущих тезисов книги становится тезис о том, что именно психоанализ помогает осмыслить действие репрессивных механизмов патриархата в отношении женщин и женского. Кроме того, в книге большое внимание уделяется критике популярной в это время социобиологии, сводящей первичные характеристики человека к его биологическуму полу. В этом смысле Митчелл безусловно разделяет лакановский тезис о том, что гендерная идентичность с самого начала формируется как символическая конструкция.

Кроме подчеркивания роли символического в идентификационных практиках, Митчелл настаивает также на невозможности апроприировать, доместифицировать или рационально использовать фрейдово бессознательное (как это пытались осуществить, по ее мнению, Райх и Лейнг, 17 которым, наравне с Фрейдом, также посвящены большие разделы митчелловской книги), именно с ним связывая феномен женского в современной культуре. Основным понятием, которое позволяет пересмотреть традиционный психоанализ, является, по мнению Митчелл, понятие сексуальности как психосексуальности. 18 Содержательно этот термин означает систему сознательных и бессознательных человеческих фантазий и типов активности, которые производят удовольствие по ту сторону удовлетворения простых биологических потребностей, возникают из разных источников, ища удовлетворения разными путями и используя для удовольствия совершенно различные объекты. 19 Основным репрезентативным парадоксом психосексуальности, который аналогичен парадоксу «женского», является, по мнению Митчелл, то, что в ее структуру включены такие бессознательные желания, которые не могут быть полностью удовлетворены и которые в то же время не могут быть подавлены. Позже такой тип сексуальности и желания получит в феминистском психоанализе определение

16 Ibidem, p. xiii.

18 Ibidem, pp. 16-23.

jouissance feminine и станет ассоциироваться со структурой женской субъективности как таковой 20 .

Джулиет Митчелл и Жаклин Роуз, Женская сексуальность: Жак Лакан и Ecole Freudienne (1982). 21 Вводные тексты Джулиет Митчелл и Жаклин Роуз к подборке работ Жака Лакана, посвященных проблеме женской сексуальности (1982), представляют собой уже не столько апроприацию лакановского психоанализа феминистской методологией, сколько его критику с феминистской точки зрения. Основная критика направлена против лакановского понятия трансцендентального означающего, символизируемого в понятии фаллоса как основного означающего в культуре, а также против концепции желания как желания фаллоса. Феминистские исследовательницы называют эту концепцию фаллоцентризмом: ведь в таком случае феномен женского опять трактуется исключительно в терминах «нехватки» по сравнению с мужской (фаллической) дискурсивной нормой. 22 Поэтому Жаклин Роуз в более поздней книге Сексуальность в аспекте видения (1986) 23 во введении «Феминизм и психическое» предлагает рассматривать, например, символическую конструкцию фаллоса как принципиально плюральную, не ограниченную показателями индивидуальной психосексуальной организации. Кроме того, оба «Введения» представляют собой попытку построения концепций женской субъективности и желания вне фаллического означающего.

С этой точки зрения исследовательницы проблематизиру-ют символическую структуру женской идентичности в психоанализе, так как символический статус женского в культуре как категории и гаранта мужской фантазии предельно фальшив и амбивалетен, обрекая «реальных» женщин на зависимое положение, а сама операция символизации возможна только на основе фаллической функции. Задачей женщины в таком случае

21 Juliet Mitchell and Jacqueline Rose, eds., Feminine Sexuality: Jacques Lacan
and the Ecole freudienne (New York: Pantheon Books, 1982).

23 Jacqueline Rose, Sexuality in the Field of Vision (London, New York: Verso,
1986).

362

должно стать сопротивление символическому порядку культуры в целом (определяемому иерархическим социальным делением, в котором место женщины всегда ненормативно и вторично), то есть дифференциально и целостно другая логика реализации женской субъективности вне уровня символизации.

Но возможно ли реально реконституировать форму субъективности вне формы символизации как таковой, задают вопрос исследовательницы? Ведь если мы выбираем концепцию женского как предданного и внеязыкового, то мы помещаем женщину вне истории и языка; если же мы рассматриваем женское на символическом уровне, то не можем избегнуть маркировок фал-лоцентристского порядка культуры. Исследовательницы не дают однозначных ответов на этот вопрос, формулируя в то же время, что задача феминистского анализа и состоит в том, чтобы мыслить проблему женской субъективности исходя из данного дискурсивного парадокса. 24

Элен Сиксу и Катрин Клеман, Вновь рожденная женщина (1972). 25 Концепция женского желания и субъективности в этой книге параллельна философской концепции Люси Ирига-рэ в разработке понятия «истерического» (что может быть связано и с тем, что Иригарэ и Клеман обе вышли из лакановского семинара); отличие состоит в том, что Сиксу и Клеман работают не на философском, а на психоаналитическом материале и пользуются его терминологией. В книге Сиксу и Клеман используют и разбирают пример известного «случая Доры», который многие феминистские теоретики рассматривают как модель альтернативной — женской — стратегии поведения в фаллократичес-ких ценностях традиционной мужской культуры. 26

В чем состоит суть этой концепции? Позиция Доры — это типичная для женщин позиция, в которой они лишены возможности для прямого и непосредственного выражения своих мыслей и чувств, в отличие от мужчин, которые, подобно отцу Доры

24 Jacqueline Rose, «Introduction-II» in Feminine Sexuality. p. 57.

25 Helene Cixous and Catherine Clement, The Newly Born Woman (Minneapolis:
University of Minnesota Press, 1986).

26 Jane Gallop, «Keys to Dora», The Daughter’s Seduction: Feminism and
Psychoanalysis (Ithaca: Cornell University Press, 1982), pp. 132-150.

или господину К., всегда могут высказать свои мысли прямо. Заставить общество быть осведомленным о своих чувствах женщина может только через непрямые телесные действия, через истерику реализуя трансгрессивное желание, понимаемое обычно как «нехватка», и проблематизируя тем самым традиционную маскулинную экономию желания и ее репрезентации. Через истеричку говорят не слова, а само тело, пишет Сиксу, маркируя тем самым сопротивление традиционному миру символического.

В отличие от классического психоанализа, стремящегося подавить женское желание, Сиксу настаивает на его реализации. При этом его особенностью, по мнению Сиксу, является отсутствие определенного объекта желания: женщина желает «все» (тотальность), а не отдельные и определенные вещи. Но окружающий мир никогда не может дать ей «всего»: он обеспечивает ее только «кусочками» этого возможного «всего». Однако истеричка не соглашается на компромисс, продолжая «желать свое желание». В этом смысле Сиксу отличает истерию от невроза, так как невроз, по ее мнению, строится как структура идентификации с Другим через «стадию зеркала», через серии зеркальных образов увеличивая травматизм невротической идентификации. В противовес невротику, истеричка, по мнению Сиксу, разрушает идентификацию, а не соучаствует в ее игре, поэтому ее невозможно блокировать, вписав в определенное дискурсивное место, ибо она всегда с невероятной силой будет сопротивляться этому.

Таким образом, Сиксу и Клеман «оборачивают» традиционное психоаналитическое представление о женской истерии как о болезни или крайне отрицательном опыте, подлежащем лечению и подавлению. Напротив, они нормализуют женский истерический опыт как реализацию женской субъективизации в ее отличии от мужской и наделяют его позитивными характеристиками в общей топологии женского желания, освобождая тем самым женскую субъективность от репрессирующей маркировки по критериям норма/анормативное.

Сара Кофман, Тайна женщины: Женщина в письме Фрейда (1980). 27 Сара Кофман в философском академическом мире

27 Sarah Kofman, The Enigma of Woman: Woman in Freud’s Writings (Ithaca: Cornell University Press, 1985).

364

считается ученицей Жака Деррида, однако когда Алис Жарден в книге интервью с французскими женщинами-философами феминистской направленности Меняющиеся сцены: Интервью о женщинах, письме и политике во Франции после 68 года (1991) 28 задала вопрос Саре Кофман, действительно ли она ученица Деррида, Кофман ответила, что писать в том стиле, который позже получил название дерридаистского, она начала параллельно с Деррида и независимо от него. Так же как и ее интерес к сфере женского возник раньше, чем у Деррида, и отличается от дерридаистского.

Книга Тайна женщины представляет собой тщательный анализ фрейдовских текстов с целью обнаружения у самого Фрейда знаков бессознательного/женского: его страх и паника перед женской сексуальностью вызваны, по мнению Кофман, страхом перед женским в самом себе, с которым он пытался бороться и которое он «победил», прокламируя универсальность концепции бисексуальности для обоих полов как нормативный принцип субъективности. 29

Из-за страха перед женским Фрейд, утверждает Кофман, уравнивает в психоаналитическом дискурсе истерическое (а значит, женское) с криминальным. 30 И в том, и в другом случае проблема анализа субъективности состоит в том, чтобы обнаружить нечто тайное, «секрет», который скрыт как за действиями преступника, так и за действиями женщины/истерички, а также установить причину данных действий. Разница между женщиной/истеричкой и преступником для Фрейда состоит только в том, что преступник отдает отчет в своем преступлении, знает о своей вине, а для истерички ее секрет скрыт и от нее самой. Отсюда вывод Фрейда о том, что поскольку женщина не осведомлена о своем секрете, она нуждается в ком-либо другом, способном его расшифровать (врач, учитель, мужчина). В процедуре психоаналитического сеанса женщине позволяется выговориться, но только с той целью, чтобы признать ее виновной/больной/

28 Alice Jardine and Ann Menke, eds., Shifting Scenes: Interviews on Women,
Writing, and Politics in post-68 France (New York: Columbia University Press,
1991).

29 Sarah Kofman, The Enigma of Woman. p. 15.

30 Ibidem, pp. 65-68.

криминальной и заставить замолчать в конечном итоге. 31 Для этого и подходит, в частности, такое объяснительное средство для всех «тайн» женского, как женская бисексуальность.

Говорить о «тайне женщины» и пытаться разрешить эту тайну, делает вывод Сара Кофман — это сугубо мужское предприятие. Ибо женщины вообще не связаны с истиной, будучи предельно скептическими, считает Кофман: они хорошо знают, что такой вещи, как «истина», просто не существует, что позади покрывала всегда находится еще одно покрывало и что напрасно пытаться срывать их одно за другим с целью обнаружения «истины», ибо она, подобно божеству, никогда не появится. Женская истерия, по мнению Кофман, и формируется именно тогда, когда женщину пытаются вписать в некую абсолютную «истину» и закрепить за ней. 32 «Превратить женское тело в мертвое тело» — называет данные дискурсивные практики Кофман и считает, что через практики «омертвления», фиксации определенных и неизменяющихся параметров женского (бисексуализм, аморальность, истеричность и т. п.) Фрейд пытался преодолеть загадочный и несхватываемый характер женского в самом себе, что ни в коем случае не соответствует реальной топологии женского.

Джессика Бенджамен, Оковы любви: Психоанализ, феминизм и проблема доминации (1988). 33 В книге Оковы любви психоаналитик Джессика Бенджамен создает альтернативную топологию женской субъективности (женского желания) в противовес традиционной психоаналитической (мужской фаллической) через концепцию интерсубъективности. Отношения «я» и «другой» Бенджамен рассматривает на примере общей концепции отношений раба и господина, однако допускает наличие в этих отношениях такой интерсубъективной структуры, которую метафорически обозначает как структуру «оков любви». Традиционный фаллический тип репрезентации, по мнению Бенджамен, соотносится с интропсихической моделью, в

32 Ibidem, p. 105.

33 Jessica Benjamin, The Bonds of Love: Psychoanalysis, Feminism, and the Problem
of Domination (New York: Pantheon Books, 1988).

которой образ Отца является интернализованным; такой тип топологии субъективности Бенджамен называет «топологией внутри». Что касается интерсубъективного измерения, то оно, скорее, содержит опыт «между и внутри» индивидов и относится к той области отношений между «я» и «другим», где они могут разделять одни и те же чувства и намерения через взаимное познание. Источником для этих отношений является не нечто внешнее, находящееся вне структуры данных отношений, но внутреннее взаимодействие с «другими». Чувство «я», которое возникает на этом уровне отношений, не связано исключительно с символическими структурами, а имеет другой — телесный — тип существования. Особенность интерсубъективного пространства заключается в том, что в нем, по утверждению Бенджамен, не только мужчина, но и женщина может быть субъектом.

Первым типом интерсубъективного пространства является пространство отношений матери и ребенка, расширенное также в транзициональную сферу детской игры, творчества и фантазии. Это пространство Бенджамен называет «открытым пространством», 34 пространством безопасности без подозрения, 35 которое выражает одновременность бытия и игры в присутствии другого. Вторым типом интерсубъективного желания является любовь, в которой женщина выражает свою сексуальную субъективность. При этом женское желание не связано с единственным местом в пространстве (типа пениса), а понятие сексуального удовольствия включает все человеческое тело: «между, внутри и вне» конкретных человеческих тел. Поэтому для того, чтобы понять топологию женской субъективности, утверждает Джессика Бенджамен, традиционный тип любви — любовь как доминация — должен быть дополнен интерсубъективным типом любви. 36

Джейн Гэллоп, Соблазнение дочери: Феминизм и психоанализ (1982).В книге Соблазнение дочери: Феминизм и психоанализ Джейн Гэллоп подчеркивает, что в названии своей книги перефразирует название книги Джулиет Митчелл Психоана-

34 Ibidem, p. 126.

35 Ibidem, p. 127.

36 Ibidem, p. 128.

лиз и феминизм, вынося, в отличие от Митчелл, в сочетании слов «психоанализ и феминизм» на первое место понятие «феминизм», и только на второе — «психоанализ», так как Гэллоп хочет выполнить ту задачу, которую, на ее взгляд, не выполнила Митчелл: очертить контуры женской субъективности в феминистских терминах, когда методология психоанализа выступает не основной, как у Митчелл, но лишь вспомогательной методологией.

Свою философскую стратегию Гэллоп обозначает — «мыслить телом» (ее вторая книга так и называется Мыслить телом, 1988 37 ), ставя задачу убрать традиционное бинарное разделение между духом и телом в философии, так как в этом, на ее взгляд, и состоит специфика современного, в том числе феминистского мышления. Для обложки своей второй книги Гэллоп использует фотографию родов, ракурс которой представляет неразличенные тела роженицы, медсестры и выходящего из чрева матери новорожденного. В следующий момент все встанет на свои места, пишет Гэллоп, обретя свои различия. Но этот краткий миг взаимного телесного переплетения и нерасчленимости, который отображен на фотографии, выражает специфику современного феминистского мышления. Говорить о топологии женского необходимо в этой новой перспективе мышления. 38

Топологию женской субъективности и специфику женско
го желания Гэллоп разрабатывает на примере фрейдовс
кой Доры, сравнивая фрейдов классический анализ с некласси
ческим анализом Сиксу и Клеман во Вновь рожденной женщи
не. Дора, по мнению Гэллоп вслед за Сикус и Клеман, является
образцом сопротивления тому, что называется «отцовским за
коном». С этой точки зрения Гэллоп анализирует основные сю
жетные линии «случая Доры»: она становится объектом сексу
ального обмена между господином К., который обменивает свой
собственный «объект» — госпожу К. — с отцом Доры для того,
чтобы получить сексуальный доступ к Доре. Дора помещена,
таким образом, в невозможную позицию, по словам Гэллоп: она
неспособна двигаться в этой молчаливой сделке контракта, ко
торую произвели между собой мужчины. Она даже не может

37 Jane Gallop, Thinking Through the Body (New York: Columbia University
Press, 1988).

38 Ibidem, pp. 8-9.

сказать «нет» господину К. из-за его авторитета, пишет Гэллоп, потому что, когда она пробует рассказать своим родителям о его сексуальных притязаниях, они ей просто не верят, ибо верят исключительно мужскому авторитету. В то же время сама Дора не желает сказать ему «да». Какую же стратегию поведения она развивает в этой невозможной ситуации, в которой она лишена всяких прав и возможностей, спрашивает Гэллоп? И отвечает на этот вопрос: Дора потому блестяще выходит из ситуации, в которой все предали или использовали ее, что реализует фемин-ную стратегию соблазнения. В чем ее суть? Гэллоп обращает наше внимание на то, что Дора никогда не говорит формально «нет» господину К. и, напротив, принимает его подарки, письма и внимание, заботится о его детях, короче — «интересуется» им. Она не запрещает ему его страсть, наоборот, использует собственную неявную стратегию соблазнения для привлечения его страсти, активно пользуясь для этого своей пассивной позицией. Но все это Дора делает только для того, делает вывод Гэллоп, чтобы в последний момент сказать ему «нет». И даже в этот момент ее «нет» в высшей степени неопределенно: оно выражено не в словах, но в телесном истерическом спазме шока, когда господин К. целует ее. Другими словами, заключает Гэллоп, Дора использует свой женский шарм и соблазнение вовсе не для того, чтобы поддержать «отцовский закон» морали, подчинить женскую субъективность мужской, а чтобы получить собственное удовольствие (jouissance) — даже ценой использования мужского достоинства.

Гэллоп констатирует, что подобная стратегия женской реализации — это путь вызова фаллическому авторитету путем насмешки, отсутствия интереса и индифферентности, репрезентирующей себя как интерес. Это миметическое соблазнение, истерическая подмена целей, а не воплощение фаллического желания как желания обладания конечной целью. Отсюда, замечает Гэллоп, возникает Дорина лесбийская установка на «идеальную», неущербную женщину — госпожу К., что также является вызовом миру мужского желания.

Почему пример Доры, описанный Гэллоп, становится столь значимым для современной теории феминизма и феминистского психоанализа? Потому что он описывает женскую альтернативную реализацию в патриархатной культуре: альтернативную и неявную, не коррелирующую с символическим порядком

стратегию поведения, не редуцируемую к нормам традиционной культуры. В то же время поведение Доры, не укладывающееся в бинарную дихотомию «да»/ «нет», оказывается в то же время максимально эффективным; Дорин альтернативный язык, несводимый к традиционной языковой выразительности, но осуществляющийся на уровне телесного языка, также оказывается в результате более выразительным и эффективным в достижениях поставленных целей, чем традиционный (мужской) язык. И главное, случай Доры показывает пример независимой реализации женской субъективности, чье желание, всего лишь миметируя мужские поведенческие ценности, осуществляется самостоятельно и самодостаточно, вне всяких опосредовании со стороны фаллических договоров или авторитетов.

В заключении можно сделать вывод, что основное значение феминистского психоанализа — это деконструкция (дефаллиза-ция) традиционной функции отца в психоаналитическом дис-курсе, подчеркивание активной женской позиции 39 и доказательство существования собственной уникальной топологии женской субъективности в ее отличии от мужской. Опираясь на эту общую методологию, в современном психоанализе возникают и становятся широко применимыми терапевтические практики феминистского психоанализа, построенные на принципах неиерархического психоаналитического взаимодействия.

Гендерная проблематика в антропологии

Елена Гапова

Наши этнографические свидания происходят не только в контексте внутренней политики «общества», которое мы изучаем, но и в более широком историческом и политическом контексте, в котором находимся мы сами.

Источник: http://mylektsii.ru/8-84667.html

СТРУКТУРНЫЙ ПСИХОАНАЛИЗ (Ж.Лакан)

Навигация по данной странице:
• ТЕОРИЯ ИНТЕГРАЛЬНОЙ ИНДИВИДУАЛЬНОСТИ (B.C.Мерлин)
• ТЕОРИЯ ЛИЧНОСТНЫХ КОНСТРУКТОВ (Дж.А.Келли)
• ТЕОРИЯ ПЕРВИЧНОЙ ТРАВМЫ (О.Ранк)