Контрперенос — Основные понятия психоанализа — контрперенос в психоанализе это

г. Москва, улица Косыгина, 13, подъезд 5 (м. Воробьевы горы, м. Ленинский проспект) Схема проезда.

Основные понятия психоанализа

• Абрахам Карл
• Адлер Альфред
• Балинт Михаэль
• Белкин Арон Исаакович
• Берн Эрик
• Беттельхейм Бруно
• Бион Уилфред Р.
• Боулби Джон
• Винникотт Дональд Вудс
• Гринсон Ральф Ромео
• Джонс Эрнест
• Дольто Франсуаза
• Ермаков Иван Дмитриевич
• Кернберг Отто
• Кляйн Мелани
• Кохут Хайнц
• Лакан Жак
• Лейбин Валерий Моисеевич
• Лоуэн Александр
• Мак-Вильямс Нэнси
• МакДугалл Джойс
• Пайнс Динора
• Райх Вильгельм
• Ранк Отто
• Решетников Михаил Михайлович
• Фенихель Отто
• Ференци Шандор
• Фрейд Анна
• Фрейд Зигмунд
• Фромм Эрих
• Хорни Карен
• Шпильрейн Сабина
• Шпиц Рене Арпад
• Эриксон Эрик
• Юнг Карл Густав
• Другие психоаналитические книги по названиям

Поиск по сайту

Часто задаваемые
вопросы

Статьи по психологии и медицине

Контрперенос — Основные понятия психоанализа.

Контрперенос отражает собственные бессознательные реакции аналитика на пациента, хотя некоторые аспекты этого феномена могут быть осознанными. Феномен аналогичен переносу, имеющему огромное терапевтическое значение при анализе. В узком смысле контрперенос определяется как специфическая реакция на перенос пациента. В расширенном — все эмоциональные реакции аналитика на пациента — сознательные и бессознательные, в частности, те, что препятствуют аналитическому пониманию и технике.

Под влиянием контрпереноса анализ для аналитика приобретает бессознательный конфликтный смысл, вместо того чтобы быть адаптированным к реальности и свободным от конфликтов. Внимательное изучение аналитиком чувств, возникающих при контрпереносе, дает ключ к пониманию поведения пациента, его чувств и мыслей, облегчая тем самым проникновение в его бессознательное. Такое тщательное самоисследование является одной из основных целей учебного анализа, помогающего аналитику осознать собственные конфликты и их производные.

Представляется, что анализ детей, а также психотических, пограничных и нарциссических пациентов порождает более сложные реакции контрпереноса; возрастание объема работы такого рода также повлияло на повышение интереса к контрпереносу.

На заметку. Нарушения осанки и подвижности позвоночника чреваты неприятными болезнями или ощущениями. Поэтому важно вовремя остановить течение болезни — лечение остеохондроза мануальной терапией — наилучший выбор, чтобы не доводить дело до операции.

г. Москва, улица Косыгина, 13, подъезд 5 (м. Воробьевы горы, м. Ленинский проспект) Схема проезда.

Телефоны: +7(925)741-17-49, +7(925)859-11-45, +7(916)726-40-70

Источник: http://www.psychoanalyse.ru/idea/countertransfer.html

«Перенос» и «контрперенос» в психоанализе

Понятие, отличительные черты и формы «переноса» в психоанализе. Проблема невроза переноса и его проявление. Основные реакции контрпереноса по Зингеру: реакции иррациональной «доброты» и «заботы», враждебности по отношению к пациенту, тревожной реакции.

• посмотреть текст работы

• скачать работу можно здесь

• полная информация о работе

• весь список подобных работ

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Размещено на http://www.allbest.ru/

В данной работе я намерен рассмотреть некоторые наиболее важные и достаточно противоречивые представления о переносе и контрпереносе. Ранее я касался этой темы в своей книге «Техника и практика интенсивной терапии» (Chessick, 1974). Сейчас мне кажется совершенно необходимым вернуться к ней, особенно вследствие важных открытий, сделанных за последние 10 лет такими авторами, как Кернберг, Кохут и другие, в частности — их описания явлений переноса и контрпереноса, возникающих при лечении доэдиповых и так называемых архаических расстройств (Schwaber, 1985).

Понятие «перенос» имеет довольно долгую историю; существует бесчисленное количество публикаций на эту тему — очень подробный обзор их дан в работе Орра (Orr, 1954). Обширные экскурсы в литературу по техникам психотерапии, где особо подчеркнуто значение переноса, можно найти в книге Гилла (Gill, 1982). Хорошее рабочее определение переноса предложено в работе Фенихеля: «При переносе пациент ошибочно понимает настоящее в терминах прошлого; далее, вместо припоминания своего прошлого он стремится, не осознавая собственных действий, оживить это прошлое и прожить его более успешно, чем в детстве. Он «переносит» свои прошлые установки в настоящее» (Fenichel, 1945, p.29).

В целом, следовательно, перенос является формой сопротивления, при помощи которой пациенты защищают себя от вспоминания и обсуждения своих инфантильных конфликтов при помощи их оживления. Но он также дает нам уникальную клиническую возможность наблюдения за переживанием событий прошлого прямо сейчас и лучшего понимания развития ядерных конфликтов детства пациента. Как указывал Ветцлер (Wetzler, 1985), «в современной практике анализ переноса и реконструктивная работа идут рука об руку»; «перенос дает пациенту ощущение того, что речь идет именно о его жизни» (p.190).

Важность понятия «перенос» для любой из форм психоаналитической работы становится ясна даже из такого краткого обзора. И действительно, многие авторы соглашаются с тем, что основные различия между экспрессивной психотерапией и поддерживающей психотерапией (или терапиями) заключаются в том способе, которым распознается перенос и идет работа с ним. Можно наблюдать, а зачастую и предсказывать — в общих чертах, конечно, — упорядоченное раскрытие переноса во время хорошо проводимого психоанализа, что напрямую приближает эту дисциплину к науке (Gill, 1978), независимой от герменевтики (Ricoeur, 1970), критической саморефлексии (Habermas, 1971), хотя и их аспекты также сюда включаются (я рассматриваю эти вопросы в другой своей работе).

Гринсон (Creenson, 1967) указывал уже, что само слово «перенос» может вести к неверному толкованию термина. Это существительное единственного числа — тогда как феномен переноса множествен, разнообразен и плюралистичен по своей природе. Грамматически более правильным было бы употребление термина переносы, но мы уже слишком привыкли использовать такие выражения, как переносная реакцияили просто перенос. Мы не должны, однако, понимать данный феномен как что-то единичное, но скорее как группу реакций и явлений, типично возникающих при интенсивной терапии. Гринсон перечисляет пять важных характеристик, указывающих на переносную реакцию. Самая заметная черта, которая перекрывает все остальные и включается во все другие проявления — неуместность: «Неуместность реакций в смысле их интенсивности, амбивалентности, капризности или вязкости, сигнализирует о том, что перенос «заработал»» (Creenson, 1967, p.162).

Перенос возникает не только в ситуации психотерапии; он может проявиться и во многих других формах межличностных взаимодействий и играет там очень важную роль. Однако в данной работе нас будут интересовать проявления переноса только в сфере психотерапии. Обычно мы говорим о позитивном и негативном переносе. Позитивный перенос означает реакции, преимущественно связанные с проявлениями любви в любых ее формах, видах, а также отклонениях. Гринсон пишет: «Мы считаем, что позитивный перенос существует, когда пациент испытывает по отношению к своему аналитику любое из следующих чувств: любовь, нежность, доверие, влюбленность, симпатию, заботу, преданность, восхищение, увлеченность, страсть, желание, тоску по нему или же почтение» (Creenson, 1967, p.225).

В процессе интенсивной психотерапии мы часто не столь сильно беспокоимся по поводу проявлений позитивного переноса, как в отношении негативного переноса. В этом случае мы наблюдаем серию реакций, являющихся теми или иными формами ненависти. Согласно Гринсону, «негативный перенос может быть выражен в форме ненависти, гнева, враждебности, недоверия, отвращения, антипатии, неприязни, негодования, обиды, зависти, нерасположения, презрения, досады и тому подобного» (Creenson, 1967, p.233). Он присутствует всегда, хотя, на удивление часто его гораздо труднее распознать, чем позитивный перенос. Есть множество объяснений этого клинического факта. Два наиболее очевидных заключаются в том, что пациенты не любят осознавать свою переносную ненависть и выражать ее, а также в том, что терапевты не особенно любят становиться объектами подобной переносной ненависти и работать с ее проявлениями.

Исключительно важно, чтобы терапевт все время оставался чувствительным к малейшим проявлениям негативного переноса, прямо его интерпретировал и работал с ним. В противном случае может случиться множество неприятных вещей. Например, может произойти неожиданная вспышка ранее игнорируемого и копящегося чувства такой интенсивности, что это разрушит все лечение. В некоторых случаях негативный перенос не проявляется и не оказывает своего действия до окончания лечения — и внешне благодарный пациент неожиданно становится ожесточенным экс-пациентом, примыкающим к антипсихиатрическому движению.

В качестве общего правила можно сказать, что для успешной терапии необходимы прямые проявления как позитивного, так и негативного переноса. Другими словами, если человек собирается заниматься психотерапией, ему необходимо быть готовым к проявлениям мощных чувств, как позитивных, так и негативных, очень часто возникающих у пациентов на совершенно иррациональной основе. Подобные проявления могут привести ко многим ошибкам, отступлениям и неудачам в психотерапии, если терапевты не будут их ожидать и не будут работать с ними, либо будут так озабочены своими собственными потребностями и проблемами, что не смогут ясно воспринимать то, что происходит. Существует сильная общечеловеческая склонность, проявляющаяся также и в психотерапии, избегать мощных эротических и негативных чувств, возникающих, в частности, при переносе, используя для этого ряд приемов — таких, как шутки, излишняя доброта и т.д., что в конце концов приводит, по выражению Лэнгса (Langs, 1979), к «тайному соглашению» избегать подобных неприятных эмоций. На терапевте лежит ответственность за то, чтобы подобное не происходило.

Возвращаясь к некоторым другим очень важным определениям, мы можем сказать, что одним из наиболее трудных является определение невроза переноса. Первоначальное определение невроза переноса Фрейдом возникло из клинической психоаналитической ситуации, когда у пациента развивались настолько мощные переносные чувства по отношению к терапевту, что все другое в его жизни становилось менее важным и значимым. Классическая концепция невроза переноса предполагает, что в этом случае инфантильные чувства и конфликты пациента фокусируются почти исключительно на психоаналитике. В более общем случае невроз переноса может быть описан как исключительно важное — или даже наиболее важное на данный момент — объектное отношение, аффективная природа которого преимущественно определяется проекцией вытесненного и расщепленного Собственного Я и объектных репрезентаций. В более общих концепциях, как например, Кохута (Kohut, 1971), подчеркивается роль, которую играет поиск важных недостающих аспектов психических структур, а не влечений или аффектов.

К сожалению, понятие невроза переноса трудно в применении, так как даже в случае формального психоанализа классический невроз очень часто просто не проявляется. Переносные явления обнаруживаются различным образом, но фокальный, точно определимый невроз переноса случается достаточно редко. Причины того, почему он не формируется, широко обсуждаются; но далеко не всегда это можно отнести просто на счет плохой техники. Вследствие этого многие современные авторы, такие, например, как Бреннер, хотели бы нивелировать это «понятие» совсем, именно из-за трудностей его определения — см. дискуссию Клигермана (Pollock & Gedo, 1984). перенос психоанализ невроз контрперенос зингер

Один из выпусков «Журнала Американской Психоаналитической Ассоциации» был почти полностью посвящен проблеме невроза переноса (см.: Calef, 1971). По крайней мере в отношении некоторых базовых положений удалось достичь согласия:

1. Невроз переноса оживляет инфантильный невроз.

2. Он порождается фрустрированными требованиями любви, которые в свою очередь возникают в терапевтической ситуации и в том, как мы ее структурируем.

3. Симптомы невроза переноса динамичны и изменчивы; это не статичное явление.

4. В развитии невроза переноса важны механизмы регрессии и повторения — действительно, невроз переноса может рассматриваться как навязчивое повторение.

5. В случае невроза переноса те старые симптомы, с которыми пациент пришел и на которые жаловался, например, «потеря сексуальной энергии», могут выглядеть значительно улучшившимися.

6. Невроз переноса не идентичен по своей природе тем инфантильным отношениям, которые в ходе него переносятся, и не характеризуется только ими. Существует процесс последовательного расслоения смыслов на инфантильные отношения и на события, которые отражают настоящие интересы и конфликты. Эти смысловые слои и сливаются в значимые паттерны невроза переноса.

7. В конечном счете невроз переноса сам по себе становится вовлеченным в сопротивление лечению. Это явление известно как переносное сопротивление (Gill, 1982), сопротивление разрешению переноса, которое проявляется, например, как отказ рассматривать детерминанты прошлого или как требование удовлетворения всех переносных желаний. Если терапевт нарушает фрейдовское «правило воздержания» и выполняет эти желания, дальнейшие инсайты становятся невозможными, что ведет к неизбежному тупику и прекращению терапии.

Работа с неврозом переноса позволяет, согласно классическому психоанализу, устранять вытеснение, что является центральным пунктом лечения. Именно использование интерпретации как способа разрешения невроза переноса отличает психоанализ от других форм лечения. Очень важно остановиться на этом пункте более подробно. В соответствии с классическим психоанализом, полностью «распустившийся» невроз переноса развивается упорядоченно и полностью управляем. Затем он интерпретируется, и подобная интерпретация позволяет разрешить невроз переноса, что в свою очередь освобождает пациента от ядерного инфантильного конфликта, давая взрослому эго пациента возможность решать такой конфликт новым способом. Подобное обращение с неврозом отличает психоанализ от всех других способов лечения; особая эффективность психоанализа заключается, как я убежден, в разрешении невроза переноса посредством интерпретации, а не при помощи какой-либо иной части метода лечения.

Невроз переноса может возникнуть и в условиях обычной психотерапии. Для пациента совсем не обязательно приходить четыре или пять раз в неделю и укладываться на кушетку, чтобы у него проявился невроз переноса. С другой стороны, если невроз переноса «собирается» проявиться, то более вероятно, что это произойдет в условиях классического психоанализа. Однако для всякого, кто проводит интенсивную терапию, важно понимать концепцию невроза переноса и осознавать его проявления, возникающие в ходе лечения.

Реальное проявление невроза переноса может быть очень драматичным. Когда описанные мною факторы, характерные для переноса или невроза переноса, действительно возникают в ходе психотерапии, это часто оказывается очень значительным событием и для пациента, и для аналитика. Острая фокусировка инфантильных требований и мощных эмоций на терапевте, причем в совершенно неадекватной манере, когда и терапевт, и пациент осознают иррациональную основу этого явления, может стать одним из наиболее важных переживаний в психоаналитической ситуации.

К сожалению, появление невроза переноса далеко не всегда является причиной для ликования. Невроз переноса может возникнуть и в ситуации, когда пациент обладает очень слабым эго и бедными защитами. В этом случае пациент не в состоянии реально использовать невроз переноса для проработки своих внутренних психологических проблем. Если в ходе психотерапии развивается глубокий невроз переноса, терапевт должен быть очень внимателен при оценке состояния эго данного пациента и определить посредством интерпретации, способен ли тот использовать его. Если пациент не может его использовать, то должны предприниматься определенные действия для разрушения этого невроза, например, уменьшение частоты встреч, активная интерпретация, поддержка и т.п.

Для пограничных (borderline) пациентов часто диагностично развитие очень негативных и сильно эротизированных переносов, причем очень рано и даже при частоте терапии раз в неделю (Chessick, 1977а). Такие переносы должны быть разрешены как можно более ранней интерпретацией, в наше время обычно основанной на модифицированной Кернбергом (Kernberg, 1975) кляйнианской концепции проективного расщепления «плохих» и «хороших» репрезентаций объектов и себя. Или же, если используется подход психологии Собственного Я, перенос, сливающийся с сексуальным желанием или агрессией и неожиданно возникающий в самом начале терапии, может быть проанализирован как проявление глубокого разочарования пациента в ожидаемой им эмпатичности аналитика, воспринимаемого как Я-объект (Chessick, 1985а). Неудача в разрешении этого деструктивного переноса обычно приводит к прекращению терапии.

Я отнюдь не придерживаюсь того мнения, что терапевту следует опасаться появления невроза переноса и что ему нужно прерывать терапию из-за неспособности справиться с мощными направленными на него эмоциями. Терапевт должен быть достаточно зрел и правильно осознавать для себя, является ли мощный невроз переноса, возникающий в ходе терапии, анализируемым или нет. Как указывал Блюм (Blum, 1973), некорректный ответ, например, на высокоэротичный перенос может завести лечение в тупик тайного и бессознательного взаимного восхищения и влюбленности.

Иногда наблюдаются проявления переносного психоза. Это всегда очень нежелательная ситуация, похожая на невроз переноса, однако в данном случае пациент не имеет абсолютно никаких инсайтов в отношении своего состояния и полностью отрицает само состояние, которое он переживает. Такие ситуации, как безрассудная влюбленность в своего терапевта, могут быть описаны как переносный психоз в том случае, если при этом не допускается абсолютно никаких интерпретаций; пациент настаивает, что его любовь истинна и основана на чудесных качествах терапевта, отвергая при этом любое рассмотрение своего состояния как переносного. Здесь необходима клиническая оценка, для того чтобы провести различие между инстинктивным объектным переносом, развивающимся без инсайтов, и нарциссическим «идеализированным переносом» Кохута (Kohut, 1971).

Перенос часто становится составной частью сопротивляющихся маневров пациента, направленных на избежание работы с силами вытеснения. Это ведет к некоторой терминологической путанице, т.к., вообще говоря, все формы переноса могут рассматриваться как сопротивление воспоминаниям. Различие состоит в том, что перенос как защитный механизм возникает более специфически, в определенных ситуациях психотерапии, вызывающих его к жизни, а затем функционирует как сопротивление всей дальнейшей терапии.

Наиболее типична ситуация, когда пациент ищет во время переноса одобрения. У пациентов довольно часто развивается сильное желание к получению определенного рода одобрения со стороны терапевта в определенные моменты терапии; пациенты могут концентрироваться на этих чувствах, отказываться от сотрудничества и часами пребывать в ярости из-за того, что они не получили желаемого одобрения. Форма одобрения, которого они ищут, может быть самой различной. Иногда это проявляется в вещах совсем незначительных, — например, в желании пациентки, чтобы терапевт-мужчина помог ей снять плащ, и в раздражении, если он этого не делает. В других случаях желания могут быть достаточно сильными, — например, когда от терапевта требуют, чтобы он женился или отправился в постель с пациенткой, дал совет, лекарство и т.д.

Вопрос о том, сколько же поддержки давать пациенту в процессе психотерапии, действительно достаточно сложен. Один из общих принципов, который нужно иметь в виду, заключается в следующем: чем больше поддержки пациент получает во время переноса, тем меньше вскроется его бессознательное и тем более трудным представляется решение его ядерных конфликтов. Существуют ситуации, когда переносные требования становятся настолько чрезмерными, что терапию нельзя продолжать, не предприняв каких-то мер. Если подобное происходит достаточно часто, это может указывать не то, что пациент не в состоянии переносить подобную «вскрывающую» терапию и что она должна быть более поддерживающей и менее интенсивной. С другой стороны, некоторые терапевты настолько обеспокоены тем, чтобы избежать удовлетворения тех или иных желаний своих пациентов, что процесс лечения становится холодным и стерильным, в это подталкивает пациента к уходу в «ятрогенный нарциссический процесс».

Различные формы переносного сопротивления называют иногда переносными защитами или «защитными переносными реакциями» (Greenson, 1967). В таких случаях в тот момент, когда мы ожидаем от пациентов достижения определенного инсайта в отношении представленного материала, они вместо этого дают мощную переносную реакцию, обычно негативную.

Например пациент, у которого было очень тяжелое, фрустрирующее детство, в какой-то момент начинает осознавать свое желание любви и привязанности к одному из родителей. Это происходит после долгой работы, преодоления множества защит и сопротивлений в отношении любого хоть сколько-нибудь значимого для него человека, в отношении к своим потребностям в чем-либо и даже в отношении формирования самого терапевтического союза. В тот момент, когда можно было бы ожидать, что пациент проявит первые признаки некоторого переносного желания в отношении терапевта, совершенно неожиданно проявляются «взрывные» негативные чувства, без какого-либо следа теплоты, и возникают обвинения в том, что все сказанное терапевтом — лишь форма враждебной критики. Даже если это не выражено в словах, то звучит в тоне голоса. Пациент совершенно не в состоянии избавиться от чувства, что все сказанное терапевтом — лишь критика и обвинения.

Исследование такой реакции приводит пациента к пониманию того, что его мать была очень критичной и враждебно настроенной личностью, которая постоянно превращала пациента в объект своей критики. Проработка этой материнской переносной защиты, начавшаяся неожиданно в середине сеанса, когда пациент был на грани переживания некоторых позитивных чувств по отношению к терапевту, позже позволяет ему начать переживание своих желаний и обеспечивает дальнейшее развитие сильных переносных явлений.

Неожиданное и иногда очень драматичное возникновение сильных переносных чувств в критические моменты психотерапевтических сеансов позволяет предположить, что пациенты используют перенос для защиты от своих чувств, воспоминаний или возникающего в это время инсайта. Терапевт должен быть очень внимателен и постоянно следить за проявлениями переносных реакций, которые могут быть как слабыми или вытесненными, так и довольно мощными.

Некоторые авторы используют термин «защитный перенос», описывая такой перенос, который формируется для защиты от более глубокого, более важного переноса. «Эта характерная защитная организация, очевидная с самого начала анализа, служит щитом против невроза переноса, а также основным механизмом, позволяющим совладать с конфликтом», — пишут они (Шлеззингер и Роббинс, 1974, с.547-548). Например, слишком идеализированный перенос обычно развивается как защита от осознания скрытого негативного переноса. Здесь одна из форм переноса используется для защиты пациента от возникновения другого, более интенсивного и глубокого переноса — или даже невроза переноса — и от проникновения его в сознание; таким образом, защитный невроз выполняет функцию регулятора напряжения — см. Шлеззингер (Поллок и Гидо, 1984).

Другие авторы более тщательно рассматривают характерологические переносные явления. Эти характерологические переносы могут оцениваться как скрытые более общие способы поведения пациента. Термин до некоторой степени неточен и двусмыслен, однако отличие этой формы от всех других реакций состоит в том, что реакция на терапевта является частью привычных, типичных реакций пациента на людей вообще, а подобное переносное поведение служит характеристикой пациента вообще. Именно такой вид неспецифического поведения приводит нас к термину характерологический перенос. Важный момент здесь — то, что пациент реагирует на терапевта как на человека иного, чем тот, каким в действительности является терапевт.

Именно это должен осознавать терапевт в случае характерологического переноса.

Обе формы, характерологический перенос и невротические переносные явления, прорабатываются в процессе психотерапии сходным образом, но первая из них более тонкая, сложная, она труднее для терапии.

Следует иметь в виду, что пациенты могут иметь весьма смутные представления о том, что такое перенос и как он проявляется при психотерапии. Например, некоторые пациенты начинают психотерапию с вопросов о том, влюбятся ли они в терапевта или нет. Вопрос «Предполагается ли, что я влюблюсь в вас?» скрывает целый ряд сомнений и тревог и должен прорабатываться достаточно активно. Пациенту говорят, что от него ожидается рассказ о всех его мыслях и чувствах, и при этом не должно быть ничего, что предполагается. Невозможно точно предсказать, какие именно переносные явления могут произойти и с какими последствиями, насколько они будут интенсивны и на чем сфокусированы. Мы должны работать с тем, что возникает в ходе терапии, используя мягкие и неугрожающие интерпретации.

Совсем недавно появилась литература по так называемым архаичным переносам (Gedo, 1997; Gunter, 1984), стимулом для этого послужили работы Кохута (Kohut, 1971, 1977, 1978). Кохут описывает хорошо известные зеркальный и идеализированный переносы, обнаруживаемые при нарциссических расстройствах личности и, вообще говоря, переносами в строгом смысле этого слова не являющиеся, поскольку они не включают инстинктивных желаний, которые пересекали бы барьер вытесненного. Это скорее требования к Я-объекту, предъявляемые для того, чтобы восполнить внутренние психологические дефекты и в дальнейшем лечении продолжить развитие от предэдиповых нарциссических стадий. В более общем смысле архаический перенос отмечается в предэдиповых расстройствах через наличие интенсивных и неприкрытых требований одобрения, заставляющих терапевта чувствовать себя как бы тюремным заключенным и отказываться от аналитических установок. Отказ от выполнения таких требования часто ведет к мощным деструктивным переживаниям, ярости и хаосу; некоторые авторы (Gunter, 1984) считают, что определенная степень одобрения все же необходима, но за этим всегда должна следовать интерпретация. Данный технический момент остается спорным. Дж.Адлер (Adler, 1980) указывает, что отличительной чертой переноса у пациентов с пограничными расстройствами является быстрая дезинтеграция переносного Я-объекта в случае, если желаемое одобрение не достигается, и рекомендует самым тщательным образом оценивать степень переносимости депривации в подобных ситуациях.

Следовательно, отличительная черта архаических переносов — их нестабильность, что создает исключительные трудности для терапевтов.

Терапевты кляйнианского направления (Spillus, 1983) характеризуют подобные явления как проективную идентификацию при переносе, отмеченную оказываемым на терапевта давлением делать что-то, что, конечно же, препятствует пониманию. Гринсон, однако, считает, что кляйнианцы слишком широко распространяют это понятие — проективная идентификация — на все виды переносов, не учитывая различия между переносами невротическими, нарциссическими и архаическими. В одной из своих работ (Chessick, 1977а) я также говорил об опасности «экстернализации» при архаических переносах, когда терапевт начинает чувствовать и даже вести себя как личность или интроект, проецируемый на него. Таким образом, идентификация и работа с архаическим переносом становятся отдельным аспектом интенсивной психотерапии, требующей готовности работать с очень примитивными и деструктивными пациентами.

Особая, центральная роль переноса как в психоанализе, так и в психотерапии отмечается в работах Гилла (Gill, 1982, 1984). Так, Маслин и Гилл (Muslin & Gill, 1978) показывают на примере фрейдовского случая с Дорой, как должен интерпретироваться перенос на всех стадиях лечения, и приходят к выводу, что неудача на этом пути ведет к неуправляемой переносной реакции и преждевременному завершению терапии. Гилл обращает особое внимание на поведение терапевта в ситуации «здесь и теперь», считая, что именно оно оказывает глубокое влияние на развитие переноса; по его мнению, перенос является результатом взаимодействий терапевта и пациента и, следовательно, присутствует всегда. Наиболее часто он проявляется в снах и ассоциациях, и терапевт должен постоянно отыскивать его, интерпретировать сопротивление пациента по отношению к сознательным образам и наконец переводить скрытые и неявные проявления в прямой опыт и обсуждение. Гилл подчеркивает значение при такой работе с переносом корректирующего эмоционального опыта, который она порождает, поскольку аналитик ведет здесь себя не так, как того ожидает или даже провоцирует пациент. Наиболее противоречиво у Гилла положение о том, что перенос — центральный пункт анализа в случае любого материала пациента, а также его понимание роли терапевта при определении природы и развития переноса.

Терапевт должен хорошо осознавать серьезность опасности проявления переноса вне терапевтического кабинета. Так что все сообщения пациента о подобных явлениях, даже если речь идет о снах, следует тщательно проверять для выявления в них переносных аллюзий.

Наиболее серьезные проблемы в работе с переносными реакциями возникают при мягких, хронических, нераспознанных формах переноса, длящихся иногда годами и не вскрываемых. Обычно это происходит по двум причинам — из-за контрпереносных реакций и неправильного понимания пациента, а также по иным, отличным от контрпереноса причинам, — например, вследствие культурных различий и т.п.

Самая сложная проблема при развитии переноса в ходе психотерапии заключается в утрате терапевтом понимания того, что он делает и что вообще происходит. Одна из наиболее частых причин тупиков и неудачи при проведении психотерапии — то, что терапевт по разным внутренним причинам не в состоянии осознать важные проявления переноса, происходящие с его пациентом. Это подводит нас к обсуждению проблем контрпереноса.

Контрпереносные реакции оказывают огромное влияние на процесс психотерапии. В целом эта тема исследована очень мало и все еще плохо понята, так что читатель будет вынужден удовлетвориться лишь набором различных дефиниций и конкурирующих друг с другом попыток прояснить ситуацию (Baum, 1969-1979).

Зингер (Singer, 1970) указывал на то, что контрперенос, похоже, проявляется тогда, «когда терапевт испытывает чувство тревоги при работе с пациентом, когда он боится переживания и мыслей, вызванных терапевтической работой и когда его желание избежать тревоги и ее психодинамические корни вынуждают его к принятию защитных установок». Эти защитные установки влияют в свою очередь на подлинное психотерапевтическое понимание пациента. Де Вальд (De Wald, 1976) рассматривает психоаналитический процесс как новую модель межличностных отношений. Контрперенос, когда реакции аналитика копируют реакции пациента и превалирует повторение, а не новый опыт, ведет к деструкции.

В более широком смысле контрперенос лучше всего может быть понят как проявление нежелания терапевта узнать или усвоить что-то новое о самом себе. Это может быть и отражением склонности не обращать внимания на определенные грани самого себя и оставлять нерешенными внутренние психологические проблемы. Подобные мощные контрсилы порой вызывают у терапевта достаточно враждебное отношение к пациенту. Такая враждебность, явная или скрытая, проявляется в ошибочных действиях или оценках, иррациональной «дружелюбности» или столь же иррациональных неприязни или гневе. Мак-Лафлин (McLaughlin, 1981) вообще предлагает исключить термин «контрперенос», предполагающий определенное превосходство аналитика и представляющий дело так, будто аналитик при «столкновении» с пациентом находится в «мудрой» позиции. Вместо этого он предлагает термин «перенос аналитика», чтобы подчеркнуть ответственность, разделяемую двумя участниками.

Бреннер (Brenner, 1985) также считает, что нет необходимости в термине «контрперенос», поскольку имеется в виду просто перенос аналитика в аналитической ситуации. Он рассматривает желание видеть других страждущими или испытывающими сексуальные трудности как типичное инфантильное желание, которое, как и все другие отклонения, усиливается, если работать психоаналитиком. Набор компромиссных образований, позволяющий аналитику быть «собственно аналитиком», включает и эти желания, и защиты от них, что и обеспечивает нормальное аналитическое функционирование; если в силу определенных обстоятельств такой баланс нарушается, то аналитику нужно помочь, или продолжение его работы станет затруднительным.

Всякий, кто работал с начинающими терапевтами, может привести большое число примеров, подтверждающих сильные контрпереносные реакции, и самое важное в супервизорской работе — помочь начинающему терапевту осознать свои контрпереносные реакции. Все реакции контрпереноса, по Зингеру, могут быть грубо разбиты на три категории (Singer, 1970):

1. реакции иррациональной «доброты» и «заботы»,

2. реакции иррациональной враждебности по отношению к пациенту,

3. тревожные реакции терапевта из-за пациента.

Все эти реакции могут проявляться как в обычной жизни, так и в снах или фантазиях терапевта.

Возможно, наиболее детальным было исследование контрпереноса, предпринятое Ракером (Racker, 1968), который пошел дальше, чем кто-либо, в попытке понять глубокие инфантильные и возможные невротические корни контрпереноса. Существует, однако, большое поле для дискуссий по этим вопросам, особенно вследствие того, что сам Ракер стремился объяснить это явление при помощи очень противоречивых представлений, используя теорию Кляйн. Хант и Иссачароф (Hunt & Issacharoff, 1977) дали обзор взглядов Ракера в своей работе. Ракер указывает, что значение, приписываемое контрпереносу, и его важность зависят от тех двух негативных последствий, к которым он может привести. Непосредственными результатами контрпереноса является то, что он может: 1) нарушить или исказить восприятие бессознательных процессов пациента терапевтом и 2) не повлиять на способность терапевта воспринимать происходящее, но нарушить его способность к интерпретации.

Так, например, манера поведения, тон голоса, форма интерпретаций и даже стиль отношения к пациенту могут испытывать сильное влияние контрпереноса. И когда пациент жалуется на тон, манеры или голос терапевта, это не всегда проявление только его переноса по отношению к терапевту. Это может отражать и восприятие пациентом контрпереносных проблем терапевта, поскольку, как напоминает Арлоу (Arlow, 1985), «в той же степени, в какой мы наблюдаем и исследуем пациентов, и они наблюдают и исследуют нас. Они наблюдают наши реакции, часто для того, чтобы определить, как им спровоцировать одобрение своих инфантильных стремлений».

Очевидно, что для успешной психотерапии совершенно необходимо понимание контрпереноса. Я не давал еще достаточно точного определения контрпереноса; существуют, как я уже говорил, значительные разногласия по поводу этого термина. Обычно контрперенос определяют двумя разными способами либо одним, но более общим (Greenson, 1978). Самое узкое определение сводится к тому, что это просто множество переносных реакций терапевта (в форме фантазий, чувств, мыслей или действий) на переносные реакции и проявления невроза переноса пациента. Формальное психоаналитическое определение, используемое сегодня, относит сюда переносные реакции терапевта (включая, конечно, значимых людей из детства терапевта) на любые проявления личности пациента, в том числе и на его перенос (Reich, 1973).

Наиболее общее определение контрпереноса охватывает общие реакции терапевта, как переносные, так и реалистичные, на все аспекты переноса пациента и на его личность в целом. Кернберг (Kernberg, 1975) указывал, что раннее проявление тотальных контрпереносных реакций в интенсивной — и обычно негативной — форме является типичным при лечении пограничных (borderline) пациентов. Яркий пример такого типа — описанный у Мальтсбергера и Бьюи (Maltsberger & Buie, 1974) случай, который может развиться при лечении пограничных, психотических или суицидальных пациентов. Надельсон (Nadelson, 1977) также рассматривает глубокое влияние, оказываемое на терапевтов «яростью пограничных» («borderline rage»). Таким образом, подобный тотальный контрперенос чаще развивается в ответ на мощный архаичный перенос, хотя Винникотт (Winnicott, 1958) считал, что определенная «ненависть» в латентной форе присутствует в любом контрпереносе и с любыми пациентами; особой проблемой и «значительным напряжением» для аналитика это становится в случае «более психотических пациентов». Чедьяк (Chediak, 1979) предпочитает, однако, называть это «контрреакциями», а не контрпереносом.

Перенос присутствует во всех сколько-нибудь близких человеческих отношениях. Природа подобного переноса при психотерапии зависит от личности психотерапевта, его прошлого опыта и различных характеристик пациента, как физических, так и психологических, независимо от того, представляются ли они терапевту частью переноса пациента или же особенностями его личности.

Исключительно важно осознавать наличие контрпереноса, так как, будучи непроанализированным, он проявится и послужит барьером на пути понимания и интерпретации. И наоборот, выяснение того, какие именно качества, особенности пациента вызывают контрперенос, ведет к более глубокому пониманию пациента. Идеальным, таким образом, является осознание терапевтом своих реакций на реальные аспекты личности пациента и осознание своих переносных реакций на те или иные его качества, составляющие контрперенос.

Целью этого процесса не является ни выражение, ни разделение с пациентом контрпереносных проблем, но определение тех аспектов его личности, которые приводят к переносу, и более глубокое их понимание. Абсолютно глупо обвинять пациента в наших контрпереносных проблемах, особенно в тех их деталях, которые связаны с переносными реакциями. Это просто эксплуатация пациента, и тут требуется скорее личная терапия для аналитика.

Гораздо важнее осознание того, как проявляет себя контрперенос и что с этим можно сделать. Перед тем как мы перейдем к более детальному рассмотрению этого, следует заметить, что Ракер и другие авторы проводят различие между «контрпереносной структурой», «неврозом контрпереноса» и «контрпереносным расстройством характера». Контрпереносная структура — это согласованное и относительно постоянное образование, включающее чувства, фантазии и способы реагирования, которое развивается у терапевта в ответ на перенос и на личность пациента в течение длительного периода терапии. Тауэр (Tower, 1956) написал очень хорошую работу по контрпереносной структуре и ее важнейшей роли в процессе исцеления при психотерапии.

Невроз контрпереноса (Greenson, 1978) начинается тогда, когда пациент становится для терапевта более важным, чем кто-либо еще в его жизни. За исключением некоторых определенных ситуаций, в частности, психотерапии шизофреников (Searles, 1965), невроз контрпереноса почти всегда патологичен и может быть очень опасен. Ракер интерпретирует невроз контрпереноса в основном как эдипов феномен, однако этот вопрос остается все еще спорным. По моим собственным наблюдениям, такая реакция происходит из-за нарушения функций эго у терапевта, но это может случиться вследствие многих причин. Например, Арлоу (Arlow, 1985) называет типичные ситуации, которые провоцируют или ускоряют контрперенос:

1. фиксированная идентификация с пациентом вследствие соответствия бессознательных желаний и фантазий;

2. фантазии и желания аналитика вызваны фантазиями и желаниями пациента (например, желание пациента быть спасенным и желание аналитика спасать);

3. аналитическое окружение (setting), представляющее заманчивые возможности для поощрения нарциссических нужд аналитика.

Так же, как мы проводили различие между неврозом и характерологическими расстройствами пациентов и соответствующими им формами переносов, мы различаем контрпереносные неврозы и контрпереносные характерологические расстройства, хотя такое различие и редко проводится в литературе. Контрпереносное характерологическое расстройство коренится в характере терапевта; оно в чем-то аналогично расстройствам характера у пациента. Так, расстройства характера будут включать определенные формы поведения и общее личностное отношение к пациенту, позволяя предположить, что пациент напоминает какую-то значимую личность из прошлого терапевта, вызывая схожие паттерны поведения. Иногда это довольно трудно заметить, однако вопрос очень важен и заслуживает самого пристального внимания. Многие неудачи в ходе психотерапии имеют в своей основе бессознательные контрпереносные характерологические расстройства.

Различные авторы анализировали те признаки, или сигналы, которые указывают на наличие контрпереноса. Например, Меннингер (Menninger, 1958) выделил следующие общие признаки, которые проявляются при контрпереносе:

1. Неспособность понять определенного рода материал, который касается личных проблем терапевта.

2. Депрессивные и тяжелые чувства в ходе и после сеансов с определенным пациентом.

3. Небрежность в отношении определенных соглашений с пациентом, опоздания, пропуски назначенных часов без особых причин и так далее.

4. Постоянная сонливость терапевта во время сеансов или даже засыпание.

5. Чрезмерное или недостаточное внимание к финансовым соглашениям с пациентом или то же самое — в отношении времени и места встреч.

6. Повторение невротических или беспричинных аффектов по отношению к пациенту.

7. Позволение или поощрение раскрепощения или зажатия.

8. Попытки вызвать у коллег или пациентов впечатление важности данного пациента.

9. Чрезмерное стремление опубликовать материал или прочитать лекцию о данном пациенте.

10. Культивирование зависимости, привязанности пациента или восхваление его.

11. Садистическое или без необходимости резкое отношение к пациенту, проявляемое терапевтом, или же обратное этому.

12. Чувство, что пациент может сильно повлиять на репутацию или престиж терапевта и страх все это потерять.

13. Споры с пациентом или утрата контроля и негативные чувства, если пациент что-то доказывает или спорит.

14. Обнаружение своей неспособности найти оптимальный уровень тревожности для успешного ведения процесса терапии и метания между двумя крайностями — от чрезмерной тревоги пациента до потери им мотивации, утраты интереса, скуки.

15. Попытки помочь пациенту в его проблемах вне рамок сессии.

16. Вовлеченность в финансовые дела пациента, или соглашения с ним на личном или социальном уровне, или постоянное стремление снискать его расположение, всячески рационализируя свои усилия найти расположение именно у него.

17. Неожиданные уменьшения или рост интереса к определенным клиническим случаям.

18. Сны о данном пациенте.

19. Слишком сильная озабоченность в свободное время пациентом и его проблемами.

20. Компульсивная тенденция продолжить с пациентом работу над определенными проблемами.

Подобная компульсивная тенденция — продолжать работу над определенными проблемами — не всегда свидетельствует о неослабном внимании к каким-то конкретным интерпретациям. Такое продолжение работы может, конечно, включать и контрперенос, но также и некоторые другие, более тонкие импульсы к ее продолжению, которые мы часто наблюдаем при контрпереносных проблемах, — попытки вынудить пациента к регрессивному переносу. Некоторые терапевты-новички, например, чувствуют, что пациент должен развить невроз переноса при интенсивной терапии, и они пытаются вынудить его к этому при помощи различных маневров. Эта проблема подробно обсуждалась Де Вальдом (De Wald, 1964). Такое «принуждение» к образованию переноса всегда рассматривалось как контрпереносная проблема терапевта.

После того как терапевт установил особую структуру и ход работы с пациентом, ему следует тщательно проверять любые возможные отклонения от такой структуры, так как они могут быть связаны с контрпереносом (Langs, 1979). Сюда же входит и решение использовать дополнительные психофармакологические препараты или другие формы лечения.

Что мы делаем, когда возникает серьезный контрперенос? Ясно, что разница между терапевтом-новичком и опытным терапевтом заключается не в том, что у новичка много контрпереносных реакций, а у опытного терапевта их нет совсем. Действительно, у опытного терапевта, прошедшего серьезную и длительную личную психотерапию и психоанализ, будут не столь сильные и менее неуправляемые переносные реакции, чем у новичка, который зачастую и не осознает своих проблем. Однако даже самый зрелый и «пролеченный» аналитик проявляет те или иные контрпереносные реакции на протяжении своей работы с пациентом (Reich, 1973). Контрпереносная структура, как мы ее определили выше, всегда присутствует в продолжительной интенсивной терапии.

Различие между новичком и опытным терапевтом состоит в том, что последний постоянно изучает свои контрпереносы и их структуру, пытаясь понять, когда они возникают, ведет постоянный самоанализ, старается контролировать свои контрпереносы в том смысле, что не позволяет контрпереносным чувствам влиять на ход анализа и удерживает подобные реакции «на расстоянии» или даже использует их для улучшения процесса психотерапии.

Если терапевт осознает свои стойкие контрпереносные установки, он может компенсировать их путем сознательного решения и контроля. Де Вальд (De Wald, 1964) пишет, что «необходимо подчеркнуть готовность терапевта принять наличие контрпереноса без особого чувства вины или стыда, а также его честность и самооценку при попытках обнаружить и понять такие реакции. Как и пациент в ходе лечения, терапевт должен затем попытаться использовать свое новое понимание или осознание этих реакций и изменить их и свое поведение в текущей ситуации. До тех пор пока терапевт не будет в состоянии смотреть в лицо психологической правде о себе, трудно представить, что он может ответить на нужды и запросы пациента».

В своих попытках идентифицировать контрперенос терапевт должен равняться на те же самые стандарты честной и откровенной самооценки, которые он предлагает пациенту. Если проблема контрпереноса достаточно серьезна, терапевт может использовать по меньшей мере три альтернативы. Первая и самая простая состоит в том, чтобы воздержаться от терапевтического вмешательства и работы хотя бы на короткий промежуток времени и полностью проработать контрпереносные проблемы путем самоанализа. Общее правило в этом случае — если терапевт испытывает тревогу в отношении пациента или в связи с ним, то не давать интерпретаций и не вести в это время терапевтическую работе, поскольку они, вне всякого сомнения, будут направлены лишь на уменьшение своей собственной тревоги. Когда у терапевта есть сильные нерешенные конфликты, особенно если они соприкасаются с основными проблемами пациента, это может вызвать серьезные контрпереносные трудности и искажения.

Если терапевт испытывает хронические проблемы с данным пациентом, наступает момент, когда ему следует поискать для себя помощи. Предполагается, что терапевт прошел уже свой личный анализ и, следовательно, должен осознанно и тщательно осуществлять самоисследование, прорабатывая проблемы, с которыми сталкивается. Однако если этого не происходит, то ему следует обратиться за помощью к коллегам. Мой личный опыт говорит о том, что консультации с другими аналитиками исключительно полезны и важны при работе с контрпереносом. Множество личностных нарушений, суицидов, сексуальных проблем, неудач и тупиков психотерапии можно было бы предотвратить, если бы терапевт обладал смелостью проконсультироваться с уважаемым им коллегой в тот момент, когда он осознал наличие тех или иных контрпереносных реакций. Я настаиваю на двух максимах в поведении с пациентами, которые можно было бы назвать «категорическим императивом» психотерапии. Они могут служить способом проверки наличия контрпереноса: никогда не будьте эксплуататором или мстителем для своих пациентов; ведите себя так, как будто пациент — гость в вашем доме, которого вы представляете своей жене.

Если консультация не помогла, остается третий, наиболее серьезный способ работы с сильным контрпереносом: терапевт может вновь пройти личную психотерапию или психоанализ. Эта терапия, по моему мнению, должна проводиться не тем, что в первый раз, психотерапевтом, и если в первом случае это была психотерапия, то очень полезен психоанализ.

Есть один странный аспект контрпереноса, не так часто обсуждаемый в литературе и имеющий тенденцию развиваться скрытым и сублимированным способом. Даже если терапевт был достаточно хорошо проанализирован ранее, существует вероятность того, что определенные неявные контрпереносные чувства или поведение могут проникнуть в психотерапию «нелегально». При появлении у терапевта хотя бы смутного или мимолетного подозрения относительно наличия контрпереносных проблем, ему следует обратиться к опытным коллегам. Проявившиеся в представлении данного случая элементы контрпереноса могут быть проанализированы. Как только на них будет сосредоточено внимание, они скорее всего очень быстро превратятся в силу, способствующую психотерапии. Я наблюдал множество случаев, когда знаменитая максима Бенджамина Франклина из «Дневника бедного Ричарда», если ей следовали, предотвращала различные неприятности в психотерапии: «Если не хочешь, чтобы об этом узнали, не делай этого». То есть не ведите себя с пациентом при психотерапии так, чтобы вам потом стало неудобно, если бы об этом узнали коллеги или широкая общественность. Это можно назвать третьим важным императивом, который служит для предотвращения действия контрпереноса в психотерапии.

Контрперенос не следует считать исключительно негативным явлением. Он становится таковым и начинает отрицательно влиять на ход терапии только в случае, если распознан и обработан некорректно. Целью терапии терапевта является не устранение любой возможности появления контрпереноса, но скорее обучение терапевта тому, как осознавать свои реакции и зрело с ними обращаться.

Иногда эти реакции, если изучить их достаточно объективно, могут привести к более глубокому пониманию пациента и дать о нем дополнительную информацию. Если терапевт замечает свои реакции и анализирует их, то он может осознать, какие именно из действий или слов пациента продуцируют контрперенос. До этого терапевт мог и не осознавать многого из того, что сообщал или пытался сообщить ему пациент. Вместо того чтобы слушать, он мог реагировать, — например, страданием от контрпереносной реакции (Chessick, 1985b). В этом смысле контрперенос, так же как и перенос, нередко воспринимается как сопротивление воспоминанию или вскрытию проблемы. Анализ контрпереноса в психотерапии приносит нам больше знания и понимания того материала, который до этого терапевтом не воспринимался.

Кохут (Kohut, 1971) описывал типичный контрпереносный ответ на зеркальный и идеализированный переносы, проявляющиеся при нарциссических расстройствах личности (а также при других доэдиповых расстройствах или у пациентов, которые регрессировали к таким переносам). Типичный контрперенос на перенос идеализированного Я-объекта идет через мобилизацию архаического грандиозного Собственного Я терапевта, приводящую к проявлению защитных «укреплений» пациента в виде различных вариантов идеализации. Типичные контрпереносные реакции на зеркальный перенос — скука, утрата интереса к пациенту, невнимательность, раздражение, сарказм и склонность отчитать пациента за собственный контрэксгибиционизм или же попытки вести терапию при помощи увещеваний, убеждения и тому подобного.

Гюнтер (Gunther, 1976), используя подход психологии Собственного Я, объяснял феномены контрпереноса как стремление терапевта сохранить нарциссическое равновесие, что особенно опасно в случае доэдиповых проблем из-за архаических по природе требований пациента. Эта интересная концепция может также помочь нам понять контрпереносные фантазии и «неэтичное» поведение части терапевтов с нарциссическими нарушениями личности. Судя по моему супервизорскому опыту, нарциссическое неравновесие — наиболее общий генератор контрпереносов, хотя с позиции супервизора и невозможно оценить, являются ли эти проблемы защитами от глубоких нерешенных инфантильных конфликтов или нет.

Каждый терапевт должен познакомиться с замечательной работой Габбарда (Gabbard, 1982) о «точке выхода» как пациента, так и терапевта. Исходящие от терапевта эти завершающие комментарии по поводу того, как пациент выходит их дверей кабинета, часто могут выявить «уснувший» контрперенос и поэтому должны тщательно анализироваться. Такие «точки выхода» могут иметь несколько возможных значений, когда они переживаются пациентом. Например, пациент может обнаружить свое истинное Я или свои чувства (в отличие от уступчивого и ложного состояния в начале сеанса). Или же такой момент выхода может представлять собой попытку заглянуть «за ограду» к терапевту и получить персональную информацию о нем. Это может быть и «крик о помощи» («Я погибну без вас»), какая-то характерная защита, компенсация или месть за нарциссическую травму, нанесенную во время сеанса.

Источник: http://otherreferats.allbest.ru/psychology/00306877_0.html

Контрперенос

Совокупность бессознательных реакций аналитика на личность анализируемого и особенно на его перенос. В этом правильном значении контрперенос является мешающим, искажающим фактором в лечении. В расширенном значении контрперенос — эмоциональное отношение аналитика к своему пациенту, включающее его реакцию на определенные моменты поведения пациента.

Впервые термин «Контрперенос» был употреблен Фрейдом при обсуждении будущих перспектив психоанализа. Касаясь работы психоаналитика, Фрейд указывает, что в результате влияния пациента на бессознательное психоаналитика возникает явление контрпереноса, которое необходимо распознать и преодолеть его, «ни один психоаналитик не продвигается в своей работе дальше, чем ему позволяют собственные комплексы и внутренние сопротивления. ». Точно так же как в переносе с самого начала Фрейд усматривал препятствие потоку свободных ассоциаций пациента, в К. он постоянно видел преграду к свободе понимания пациента психоаналитиком. В этом контексте Фрейд рассматривал сознание аналитика как «инструмент», эффективному функционированию которого препятствует контрперенос. Фрейд придавал огромное значение «психоаналитическому очищению» (1912) еще и потому, что его беспокоили опасности, которым психоаналитический метод может подвергнуться из-за неправильного использования, а также из научных соображений.

Первоначально Фрейд (1910) был сторонником постоянного самоанализа для аналитика, но вскоре пришел к мысли, что это весьма сложно из-за собственного сопротивления самопониманию, и стал рекомендовать психоанализ для самого аналитика. Обоснованность «тренировочного анализа» аргументировалась необходимостью достичь инсайта и преодолеть психологические недостатки, создаваемые неразрешенными бессознательными конфликтами. Позднее, считая, что и такой метод не является вполне адекватным, Фрейд (1937) предложил прохождение психоанализа аналитиком каждые пять лет. Эта рекомендация обычно не соблюдалась, возможно из-за того, что тренировочные анализы стали намного продолжительнее и — как следствие этого — более тщательными. Однако повторные анализы не являются чем-то необычным среди аналитиков, особенно если они ощущают трудности в своей работе или вне ее (Сандлер Дж. и др., 1995).

В то время как перенос за короткое время превратился из основного препятствия в самый мощный ресурс лечения, контрперенос сохранял свой негативный образ почти сорок лет. Он противоречил утвержденному временем научному идеалу, которому был предан Фрейд и который был для него важен как по причине личного убеждения, так и ради репутации его противоречивого метода. Требование преодолеть невротические конфликты, и особенно их проявление по отношению к пациенту в контрпереносе, привело к откровенно фобическому отношению аналитиков к своим чувствам. Эти причины были решающими факторами в очень непохожих историях концепций переноса и контрпереноса. Только гораздо позднее эти отдельные пути сошлись в понимании того, что «мы имеем дело с системой отношений, в которой каждый фактор является функцией другого» (Томэ Х., Кёхеле Х., 1996).

Большой шаг вперед в разработке понятия контрпереноса в психоаналитических работах произошел в тот период, когда стало очевидным, сколь важную помощь данное явление может оказать психоаналитику в понимании информации, получаемой от пациента. Вперед выдвинулась идея о том, что психоаналитик несет в себе элементы понимания и осмысления процессов, протекающих в психике пациента, что эти элементы осознаются не сразу, а могут быть обнаружены, если психоаналитик, выслушивая пациента, обозревает свои собственные ментальные ассоциации. Эта идея имплицитно содержалась в описаниях Фрейда (1912), посвященных ценности нейтрального, или «свободно парящего», внимания, но первое четкое высказывание о позитивном значении К. было сделано Хайман (Heiman P.), а затем продолжено другими аналитиками. Хайман стала рассматривать контрперенос как явление, включающее все чувства, испытываемые аналитиком по отношению к пациенту. В этом состоянии аналитик должен оказаться в состоянии сдерживать свои чувства, в то время как пациент, наоборот, «разряжается», общаясь с аналитиком. Хайман считала, что психоаналитик должен использовать свою эмоциональную реакцию на пациента — свой контрперенос — в качестве ключа для понимания. Осознание психоаналитиком своих реакций может, таким образом, обеспечить дополнительный доступ к распознаванию бессознательных ментальных процессов пациента (Сандлер Дж. и др., 1995).

Работы клейнианского аналитика Ракера (Racker H., 1953) связали К. с таким понятием, как проективная идентификация. Ракер рассматривал К. психоаналитика как реакцию на проективные идентификации пациента. Он различал два типа таких реакций: конкордантные (согласующиеся) и комплементарные (дополнительные). В первом случае аналитик идентифицируется с пациентом; во втором со значимыми объектами переноса пациента. В этом состоянии аналитик испытывает в реакциях К. чувства, которые пациент приписывает его объекту переноса, в то время как пациент повторно испытывает чувства, которые он имел к его первоначальной родительской фигуре (Сандлер Дж. и др., 1995; Марголис Б., 1994).

Уинникот (Winnicott D. W., 1947) предлагал различать чувства, основанные на текущей идентификации с пациентом, — объективный контрперенос — от реакций контрпереноса, возникающих из ранних идентификаций и основных задержек в истории самого аналитика — субъективный контрперенос (Марголис, 1994). Объективный контрперенос отражает текущую идентификацию и эмпатический регресс аналитика с пациентом. Объективные чувства вызваны чувствами переноса пациента и, независимо от их характера и интенсивности, остаются ограниченными терапевтическим взаимодействием между аналитиком и пациентом. Они часто упоминаются как индуцированные чувства. Субъективные контрпереносные чувства также в значительной степени индуцированы чувствами переноса пациента. Поначалу они заметно не отличаются от объективных. Однако эмпатический регресс аналитика с пациентом скоро уступает регрессу под влиянием актуализировавшихся ранних идентификаций и паттернов приспособления психотерапевта и неразрешенных конфликтов вокруг них.

Объективный контрперенос обычно ограничивается по времени промежутком аналитического сеанса. Когда пациент уходит, аналитик открыт для новых впечатлений от следующего пациента. По контрасту характеристикой субъективного контрпереноса является зачастую продление реакций контрпереноса за пределы сессии. Чувства гнева, сексуальное волнение, которое не спадает в течение нескольких часов и дней, — часто являются признаками субъективного контрпереноса. К ним может также относиться то, что аналитик реагирует на всех своих пациентов в любое время с идентичным настроением, например раздражением, беспокойством, депрессией. Другая отличительная черта — отыгрывание вовне. Субъективный контрперенос ограничивается не только сильными чувствами гнева, сексуального возбуждения или отыгрыванием. Часто его присутствие выдается застоем в анализе, вызванным сопротивлением контрпереноса.

Арлоу (Arlow J. А., 1985) выделяет несколько аспектов психоаналитического взаимодействия, которые способствуют появлению контрпереноса. Первым из них является постоянная идентификация с пациентом, базирующаяся главным образом на разделяемых бессознательных фантазиях.

Это происходит, когда аналитик идентифицируется с пациентом в том смысле, что бессознательные фантазии и желания пациента соответствуют постоянным бессознательным фантазиям и желаниям аналитика. Здесь необходимо провести разграничение между эмпатией и контрпереносом. В эмпатии и в К. происходит идентификация с пациентом. Но в эмпатии идентификация — это лишь временное разделение производных выражений бессознательных фантазий и желаний пациента. При обычном ходе событий за этим следует разрыв идентификации и отделение от пациента. Опыт разделения с пациентом производных бессознательных фантазий служит ключом для понимания конфликтов пациента. В случае контрпереноса, аналитик остается фиксированным на точке идентификации с пациентом. Он пойман в сети конфликтов, идентичных конфликтам пациента. Соответственно аналитик становится склонным к переживаниям злоключений этих конфликтов, и у него может появиться тенденция отыгрывать это или реагировать защитным образом. Довольно сложно провести адекватное различие между временной идентификацией, которая характеризует эмпатию, и постоянной идентификацией, которая приводит к контрпереносу.

Разрешение этому Арлоу находит в парадоксе — то, что является эмпатией для одного человека, может у другого оказаться контрпереносом. Эффекты постоянной контртрансферной идентификации различны. Классическое слепое пятно, т. е. «отказ» или неспособность «увидеть», о чем идет речь в материале, является лишь одной формой отклика и, вероятно, самой распространенной. Что происходит в действительности, так это то, что аналитик не хочет, чтобы материал пациента напоминал ему о собственных бессознательных конфликтах. Таким образом, он упускает из вида интерпретацию или не может преподнести ее, оправдывая свое нежелание различными рационализациями. В дополнение к этому существует тенденция отклонять внимание пациента от продолжения следования производным его бессознательного конфликта некоторыми интервенциями, которые привлекают внимание к другим элементам материала, а также занимать моралистическую позицию и осуждать в пациенте то, что аналитик не может выносить в себе самом.

Вторая форма контрпереноса нарушений вытекает из природы материала, который представляет пациент. Это может пробуждать фантазийные желания в аналитике, которые не являются обязательно идентичными бессознательным желаниям пациента. Они могут быть дополнительными, как в случае желания пациента быть спасенным и желания аналитика спасать. В примерах, где существует сильный, неразрешенный действующий у аналитика конфликт, материал, достаточно удаленный по отношению к центральным конфликтам пациента, может тем не менее оказывать пробуждающий эффект на потенциал аналитика к контрпереносу.

И в-третьих, существуют примеры, в которых нечто в самой аналитической ситуации как таковой пробуждает конфликты аналитика. Уже упоминалось желание спасать. Аналитический сеттинг может быть представлен как театр, где аналитик может играть некую бессознательную роль центрального действующего лица перед восхищенной аудиторией — возможность обнаружить свой ум или использовать аналитическую ситуацию как пробную площадку для своих способностей. С другой стороны, он может принять роль восхищенного слушателя, бессознательно идентифицируясь с пациентом. Физические условия аналитической ситуации, лежащий пациент, пассивность аналитика и/или пациента может прочитываться аналитиком в терминах, стимулирующих бессознательные желания, связанные с пассивностью, мазохизмом и т. д.

Рассматривая сложность феномена контрпереноса, Сандлер и др. (1995) приходят к следующим выводам:
1) в ходе терапии у аналитика возникают реакции в виде контрпереноса, и эти реакции существуют на протяжении всего лечения;
2) контрперенос может привести к осложнениям в ходе психоаналитического процесса или к неправильному его проведению. Это может произойти, если (и когда) психоаналитик не осознает какие-то аспекты своих контрпереносов реакций на пациента или не способен справиться с ними в случае, когда он их осознает;
3) постоянное внимательное изучение аналитиком всего разнообразия своих чувств и отношений к пациенту может способствовать более глубокому проникновению в процессы психической жизни пациента.

Источник: http://psyera.ru/3336/kontrperenos

Контрперенос

• Авторизуйтесь для ответа в теме

#1 Дмитрий В.

• Город: г. Калининград
• Интересы: Классический психоанализ, психоанализ объектных отношений.
  NLP, направление психотехник.

#2 Заратустра

Часто именно контрперенос является основным методом психодиагностики, мне будет интересно узнать, кто, что думает о эффективности контрпереноса, как метода психодиагностики, его точности и эффективности. Делитесь вашими мыслями относительно контрпереноса вообще.

#3 Александр АБ

Специалист по Форуму

• Пол: Мужчина
• Город: Екатеринбург
• Интересы: Психоанализ, психотерапия

#4 Дмитрий В.

• Город: г. Калининград
• Интересы: Классический психоанализ, психоанализ объектных отношений.
  NLP, направление психотехник.

#5 Наташа

Специалист по Форуму

#6 Дмитрий В.

• Город: г. Калининград
• Интересы: Классический психоанализ, психоанализ объектных отношений.
  NLP, направление психотехник.

#7 Ядзя

Специалист по Форуму

• Город: Москва

#8 Tatyana

• Пол: Женщина
• Город: Санкт — Петербург

#9 Ядзя

Специалист по Форуму

• Город: Москва

#10 Заратустра

Как Вы думаете, Ядзя, что будет более терапевтично для человека, обратившегося за помощью? Поиск психоаналитиком собственных знаний и существующих теорий в процессе взаимодействия с пациентом, воздействие на однажды поставленный диагноз или работа с конкретными чувствами / состоянием, как клиента, так и своими (аналитика) чувствами и состоянием?

#11 Ядзя

Специалист по Форуму

• Город: Москва

Вопрос обращен не ко мне, тем не менее на правах участника форума — небольшой комментс.
Видимо предполагается (может быть моя фантазия неверна) — конечно, второе.
Типа такой затеоритизированно-механистический монстр, озабоченный исключительно приложением своих выхолощенных и умозрительных ментальных конструкций к бедному пациенту. И внимательный и эмпатичный аналитик, понимающий относительность любых теоретических схем и полностью сосредоточенный на чувствах пациента и своих чувствах, являющихся ключом к пониманию чувств пациента. Вау!
Остается добавить следующее:
— «Работа с конкретными чувствами и состоянием» отнюдь не исключает, а весьма предполагает наличие адекватной теоретической базы, рождающейся в процессе получения «собственных знаний» в процессе освоения «существующих теорий». Единственным «знанием» многих аналитиков (если не сказать, увы, большинства) является усвоенная идея о том, что их чувства — это чувства пациента (еще они научились выговаривать «проективная идентификация» — впрочем, об этом, в посте выше).
— Есть, пожалуй, еще две теоретические концепции, которые им «известны»:
«холдинг» — это когда они не в состоянии не отыгрывать свой материнский контрперенос и хотят «позаботиться» о пациенте, «который настолько травмирован обделенностью в любви «холодной, отстраненной, неэмпатической матерью», что, конечно, нуждается в «поддерживающей» терапии;
— «контейнирование» — это когда они не понимают, что происходит (ну, знания «существующих» теорий недостает) и, пациент, к тому же, их сильно достает (ну, бесит, прямо), но они это терпят «ну тут ничего не оставалось делать — только контейнировать примитивную агрессию пациента».
Отсутствие серьезной теоретической базы универсального характера (которой и по сей день остается классическая метапсихология) позволяет многим «психоаналитически-ориентированным терапевтам» воспринимать разрозненные и нечеткие обрывки знаний сугубо в качестве терапевтических метафор.
Что касается «воздействия на существующий диагноз», то как раз готов полностью согласится — дифференциальный диагноз действительно не имеет, на мой взгляд (или точнее, не должен иметь) отношения к тому, что делает аналитик. Метапсихологический (увы, ну очень, теоретический — сорри) уровень обобщений того, что предъявляет пациент, являет собой психоаналитическую парадигму в действии и не нуждается в психиатрических редукциях клинического толка.

#12 Заратустра

Наконец то, кто-то насмешил. Причем, по существу. Заратустра, вы наделены огромным чувством юмора! Редкость среди профи. Обычно, затеоризированы или раздуты чувством собств. значимости, типа, «Все могу». Скажите, вы практикуете?

#13 Ядзя

Специалист по Форуму

• Город: Москва

Разумеется. Может быть, по этому вопросу — в приват?

#14 Liza

заратустра писал:
«1) У пациента «работает» проективная идентификация и расщепление.
2) Пациент проецирует отщепляемые содержания на аналитика.
3) Аналитик испытывает интенсивный аффективно окрашенный контрперенос, что и является «доказательством» «работы проективной идентификации».
4) Это, в свою очередь, позволяет аналитику заявить, что проблемы пациента связаны а) с матерью б) обусловлены травматическими переживаниями первого года жизни.
5) Пациент, конечно же, является психотиком (ну, иногда, пограничным) и, в любом случае, доэдипальным.
Сии умозаключения бывает весьма забавно слушать на разнообразных аналитических «тусах»: тотальная неспособность многих аналитиков мыслить в метапсихологическом регистре завораживает.

Не думаю, что способность мыслить в этом самом регистре сильно поможет. Мне известен случай, когда именно мыслить аналитик может прекрасно, но как только дело доходит до практики, захлебываетя в своем контрпереносе, который по существу является переносом и все мыслительные способности куда-то уходят.

мыслить штампами можно в любом регистре и это будет комично (а для пациентов — трагично). Если аналитик может адеквантно мыслить и адекваино чувствовать одновременно, есть шанс, что он справится.

#15 Александр АБ

Специалист по Форуму

• Пол: Мужчина
• Город: Екатеринбург
• Интересы: Психоанализ, психотерапия

#16 Заратустра

заратустра писал:
«1) У пациента «работает» проективная идентификация и расщепление.
2) Пациент проецирует отщепляемые содержания на аналитика.
3) Аналитик испытывает интенсивный аффективно окрашенный контрперенос, что и является «доказательством» «работы проективной идентификации».
4) Это, в свою очередь, позволяет аналитику заявить, что проблемы пациента связаны а) с матерью б) обусловлены травматическими переживаниями первого года жизни.
5) Пациент, конечно же, является психотиком (ну, иногда, пограничным) и, в любом случае, доэдипальным.
Сии умозаключения бывает весьма забавно слушать на разнообразных аналитических «тусах»: тотальная неспособность многих аналитиков мыслить в метапсихологическом регистре завораживает.
Не думаю, что способность мыслить в этом самом регистре сильно поможет. Мне известен случай, когда именно мыслить аналитик может прекрасно, но как только дело доходит до практики, захлебываетя в своем контрпереносе, который по существу является переносом и все мыслительные способности куда-то уходят.

мыслить штампами можно в любом регистре и это будет комично (а для пациентов — трагично). Если аналитик может адеквантно мыслить и адекваино чувствовать одновременно, есть шанс, что он справится.

Иными словами, свободное владение понятийным аппаратом психоанализа «не сильно поможет» в психоаналитической работе с пациентом?
Пример:
— Знание навигации не сильно поможет управлять судном (по звездам сориентируемся).
(Три мудреца в одном тазу пустились по морю в грозу, прочнее был бы старый таз, длиннее был бы мой рассказ).
Аналитик, захлебывающийся в своем контрпереносе, безусловно, пикантный пример, однако не вполне понятно, чему оппонирует Лиза?
Если она говорит об аналитике, «мыслящем штампами», то пример именно такого мышления я как раз и привел (штамп такой, из пяти пунктов состоящий). Способность к так называемому «аналитическому» мышлению как раз включает в себя способность к свободно-парящему/равномерно-распределенному вниманию, умению балансировать между ЭМПАТИЕЙ и позицией стороннего наблюдателя, готовностью «отпускать» собственные первичные процессы, РАЗРЕШАЯ СЕБЕ РЕГРЕССИРОВАТЬ, не препятствуя быть никаким собственным ЧУВСТВАМ, но и, УВЫ и АХ, способностью к концептуализации в рамках психоаналитического понятийного аппарата.
Метапсихологический дискурс, в отличие от клинического (увы, доминирующего) в среде российских аналитиков (такой своеобразный постмедикализм) осваивается практически в ходе не только личного анализа (что гиперважно), но и, как это не странно, теоретического обучения. Сочетание этих двух полюсов (ну, супервизии еще) профессионального тренинга как раз и предполагает развитие «способности адекватно мыслить и чувствовать одновременно».
В этом смысле «мыслящий штампами» аналитик не более комичен (и трагичен для пациента), чем «чувствительный» аналитик, не владеющий теорией и ведущий «профессиональный» диалог с коллегами на уровне «кухонного трепа».
Если первое изживается постепенно, как «болезнь 3 курса» (где-то здесь уже упоминалось), а также неплохо корректируется регулярными супервизиями, то второе, по моим наблюдениям, лечится редко и с трудом, имея интенцию к развитию «гордости за безграмотность» («все эти схемы, схемы. просто нужно почувствовать живого человека»).

#17 Liza

#18 Liza

Заратустра писал:
«Способность к так называемому «аналитическому» мышлению как раз включает в себя способность к свободно-парящему/равномерно-распределенному вниманию, умению балансировать между ЭМПАТИЕЙ и позицией стороннего наблюдателя, готовностью «отпускать» собственные первичные процессы, РАЗРЕШАЯ СЕБЕ РЕГРЕССИРОВАТЬ, не препятствуя быть никаким собственным ЧУВСТВАМ, но и, УВЫ и АХ, способностью к концептуализации в рамках психоаналитического понятийного аппарата».

В перечисленных «навыках и умениях» смешаны мыслительные и не мыслительные навыки. «Разрешать себе регрессировать» можно мыслью, а вот именно регрессируем мы уже не мыслью — тут и чувства и проч. трудно определяемые механизмы задейстованы.
Эмпатия вряд ли основана на знаниях и мыслительном процессе.

«Метапсихологический дискурс, в отличие от клинического (увы, доминирующего) в среде российских аналитиков (такой своеобразный постмедикализм) осваивается практически в ходе не только личного анализа (что гиперважно), но и, как это не странно, теоретического обучения. Сочетание этих двух полюсов (ну, супервизии еще) профессионального тренинга как раз и предполагает развитие «способности адекватно мыслить и чувствовать одновременно».

«Способность к концептуализации в рамках понятийного па-ого понятийного аппарата» — это здорово! Но именно такой пример я имею — когда с аппаратом все в порядке, фишки по доске пердвигуются в соответствии с па-кой логикой, но вместо пациента видится нечто отличное от пациента — некая схема, причеим далекая от действительности.
Аналитики, особенно мужчины, могут быть очень тщеславными и быть в большей степени озабочены своим профессионализмом и правильностью выполнения анализа ( к тому же если нужно предоставить отчет высокоценимому супервизору и если случай «интересный» (если есть виды на эжтот случай)), чем самим анализом и тем, что реально происходит в этом «анализе».
В таком случае хорошее владение понятийным аппаратом только усугубляет глухость аналитика.

#19 psyan

• Пол: Мужчина
• Город: Москва

Источник: http://forum.psychoanalyse.ru/topic/85-kontrperenos/

Контрперенос в психоанализе это

Перенос и контрперенос или перверсивный сговор?

Этот текст является основной частью статьи Эстелы Уэлддон (написанной на одной из ее лекций) «Танцы со смертью», опубликованной в 2009 году в British Journal of Psychotherapy, Выпуск 25, с. 149-182. Он был переведен с английского языка Энн-Лиз Хакер.

Перевод* с французского: Кривуля Н. В.
Источник: «Revue française de psychanalyse», Выпуск 76, 2012 г.

Я всегда буду благодарна моим старшим коллегам за то, что они не позволяли их коллегам-новичкам самостоятельно справляться с очень трудными ситуациями. Однако я поняла, что они тоже могут ошибаться! Вскоре после моего прибытия в клинику Портман, торопясь иметь как можно больше трудных пациентов, я приняла обратившегося ко мне молодого человека; привлекательный, недавно состоявший в браке, он представлял, казалось бы, необычную сексуальную перверсию. Эта перверсия, сказал он мне, привела его к использованию сложной резиновой одежды, которая полностью закрывала его тело, включая лицо, голову и конечности, чтобы создать почти полную сенсорную изоляцию; затем, в отсутствии предсказуемости и понимания удастся ли ему выжить, он достигал оргазма. Если бы что-то пошло не так, он бы столкнулся со смертью. Я согласилась принять этот терапевтический вызов, не без страха и некоторого беспокойства, но также с большим любопытством узнать больше. Я была слишком осведомлена о недостаточности моих знаний по этому вопросу. В поисках информации я была смелой и умеренно осторожной. Итак, в субботу днем, когда я делала покупки на неделю в Сохо, я решила зайти в секс-шоп, чтобы узнать больше о качестве резины, которую желал мой пациент. К моему удивлению, я обнаружила, что этот материал сильно отличается от того, что я себе представляла, и, как оказалось, использовался для подводного спорта: эта резина образовывала слой, наподобие второй кожи и одевалась прямо на тело. Неожиданно выяснилось, что то, что я только что обнаружила, давало мне немедленный доступ к значениям и символике, которых я до сих пор не учитывала, хотя и знала о концепциях кожи, включающих Я и присоединенные к нему нарциссические идентификации, разработанные Эстер Бик (1968)[1]. Я поняла, наконец, что мой пациент, несмотря на его очевидный успех и видимое благополучие, нуждался во второй коже не только в качестве защиты от всех возможных болей, но и для того, чтобы сдерживать страдания и значительные объемы тревоги. Я была рада, что смогла использовать свое новое открытие в интересах пациента, в целях лучшего понимания истинной природы его проблем. Однако в пятницу утром, когда я представляла случай моего пациента остальной части команды во время клинического семинара, мне пришлось иметь дело с другими трудностями, которых я не ожидала. Я говорила о том, что не совсем хорошо поняла ситуацию моего нового пациента и добавила, что в своем стремлении понять все аспекты его затруднений, дошла до того, что отправилась в секс-шоп. Далекие от того, чтобы принять благосклонно мою речь, старшие коллеги, по правде сказать, возражали, опасаясь идеи, что я вступлю в сговор и установлю «партнерство» с перверсией моего пациента. Я чувствовала себя оскорбленной, неоценённой и ошеломленной спекулятивными «интерпретациями» более опытных коллег моей реакции контрпереноса, в которой они видели меня «соблазненной» моим пациентом. Я была вне себя и с трудом это принимала.

Вдохновение пришло ко мне внезапно, чтобы поставить их, в свою очередь, перед лицом вызова. Я без колебаний согласилась бы на их интерпретацию моих действий, если хотя бы один из них знал точные характеристики резины, которую этот человек использовал в своей перверсии. Но если никто не сможет точно описать качество этого материала, тогда им придется пересмотреть свое «суждение» о ситуации, чтобы мой «поход» в Сохо можно было бы рассматривать как научный подход, а не как действие. Мое предложение было принято, но не без сдержанности. К моему великому облегчению и удовлетворенности, было дано описание плотной толстой резины, используемой для подводной защиты. После моего объяснения, как на самом деле выглядел этот каучук, мы смогли приступить к содержательному обмену идеями. В любом случае, я выпуталась из этого затруднения в последний момент. Вот то, что касается извлечения уроков из последствий переноса и контрпереноса при работе с перверсивным пациентом.
Все-таки впоследствии я не смогла избежать бессознательного «партнерства» с моим пациентом в течение терапии. Мой перенос был обнаружен в моем сновидении и привел к тому, чтобы связать мои собственные воспоминания, и тем самым лучше понять индивидуальную психопатологию пациента. Это ясно показывает, что неопытная и обученная молодежь может легче «учиться у пациента», тогда как мы более склонны рассматривать подозрительные аспекты наших собственных побуждений, которые заставляют нас более близко интересоваться перверсией, в том числе нашим вуайеризмом и нашей очарованностью неизвестным.

Псевдонормальность и вторая кожа

Я многому научилась у этого пациента, особенно трагической, трудной борьбе, которую эти люди проживают буквально между жизнью и смертью; но также насмешливому отношению общества, которое выносит суждения, лишенные динамического или глубокого понимания, зато наполненных понятиями морали, о которых я упомянула выше. Мой пациент буквально проживал жизнь и смерть и мог продолжать вести так называемую нормальную жизнь, только если ему удавалось заниматься своей перверсией хотя бы раз в неделю. Его перверсивное действие, таким образом, позволяло ему выглядеть «нормальным». Он был молодоженом, красивым, опрятным и успешным в профессиональном плане. С самого начала своего подросткового возраста, в течение которого он обнаружил эту перверсию, он никогда никому не открывал, чем он занимается. Он влюбился и надеялся, что не будет иметь ничего общего со своей «особенностью», он также никогда «не брал на себя труд» говорить со своей женой. Эта закономерность широко распространена в перверсиях и, очевидно, подразумевает одновременно как слепоту по отношению к себе, так и скрытность по отношению к другим, поскольку отрицает и отклоняет этого другого. Скрытность, хотя она часто игнорируется, является еще одной постоянной чертой перверсии, также называемой ложной самостью, псевдонормальностью, личностью «как бы».

Теперь, как это было обнаружено? Как и в случае с инцестом, важно знать, каким образом были раскрыты эти факты, чтобы узнать больше о ситуации, в которой они начались (условия раскрытия иногда дают много информации о динамике семьи, которая в первую очередь может быть ответственна за инцест). По случаю переезда молодой пары после свадьбы почта пациента была переведена на новый адрес. К его ужасу, его жена увидела, среди других вещей, многочисленные обзоры и публикации об аутоэротической асфиксии. Согласно некоторым источникам, казалось, что эти журналы были широко распространены уже в то время; этот феномен не так уж редок, как я предполагала вначале, думая, что речь идет об одной из самых одиноких перверсий, которая совершается в полной изоляции. «Танцы со смертью» — это не просто сенсационное название сновидения [2], а реальность того, что на самом деле происходит. До такой степени, что большая часть из того, что известно об аутоэротической асфиксии, происходит из исследований вскрытий трупов, осуществленных в большинстве случаев в Канаде (Hucker & Blanchard, 1992). Способов достаточно…, можно найти на трупах элементы, свидетельствующие о связи с другими перверсиями, например, детская одежда, платья трансвестита или, как в хорошо известном случае члена Лондонского парламента, пояса-подвязки и апельсин, затыкающий рот.

Перенос, контр-перенос или нападение на другого?

Я возвращаюсь к моему пациенту. Столкнувшись с ультиматумом своей жены, которая пригрозила разводом, если он не излечится от своей наклонности, он с некоторыми опасениями, но также и с огромным любопытством, предпринял психотерапию. Он инвестировал средства и начал с большим рвением работать, стараясь быть идеальным пациентом. Но напрасно. Все это оказалось довольно бесполезным, возможно, и со своей стороны, я слишком сильно пыталась стать идеальным терапевтом, стремясь все понять и понять очень быстро. В конечном счете, кое-что довольно странное стало появляться в поле аффектов и передаваться между нами без слов. Это очень плотно наполняло пространство той маленькой комнаты, где я консультировался в то время (тогда я была всего лишь начинающей). Ощущением было почти таким, как если бы были чем-то единым; кое-что вроде слияния или взаимопроникновения/переплетения порождалось между нами и это явно отражалось на атмосфере сеанса.[3]

Маленькая консультационная комната превратилась в нечто вроде матки, которая содержала нас, и в конце сеанса я иногда чувствовала, что его жизнь действительно была в опасности. В пятницу (этот пациент был одним из немногих избранных, которые приходили на анализ три раза в неделю), я закончила сеанс своей обычной интерпретацией страха сепарации в выходные дни в том смысле, что он плохо выдерживает разлуку со мной, потому что хотел бы, чтобы о нём позаботились в течение этих двух дней. Без колебаний он ответил: «Разумеется, я бы этого хотел. Могу ли я позвонить жене, чтобы сказать ей об этом?» Я потеряла дар речи. Конкретный ответ, который он мне дал, позволил мне быстро научиться молчать и лучше использовать мой контрперенос.[4]

Коробка Гудини, триггер сексуального возбуждения

Несколькими сеансами позже, мой пациент сообщил, что у него был очень странный опыт, который смутил его. Вчера вечером, когда он смотрел телевизор в гостиной с женой, он внезапно ощутил непреодолимое желание сразу же заняться с ней любовью на полу. Это показалось ему довольно странным, потому что по телевизору не показывали ничего романтического или даже эротического, пусть даже смутно. То, что происходило в тот момент, было на самом деле документальным фильмом о Гудини.[5] Артист-эскаполог[6] появился в коробке, поднимаясь и спускаясь по порогам рек в Канаде; это то, что у моего пациента вызвало интенсивное сексуальное желание, которое он совершенно не мог контролировать. Я сразу связала это с обстоятельствами его рождения и предложила ему: «Мне кажется, что экран телевизора представляет собой что-то очень важное, на самом деле фундаментальное или существенное для вашего собственного выживания, возможно, даже начиная с вашего рождения. И тогда он внезапно повернул голову на кушетке и произнес: «Я знаю, что это было очень сложно, я не очень хорошо знаю, как, но я спрошу мою мать».

Он расспросил свою мать, которая ему рассказала о серьезных проблемах, возникших во время родов. Врачи установили до рождения ребенка, что он лежит ягодицами вниз, и первое время пытались проделать внешние манипуляции, чтобы изменить его положение, но безрезультатно. При рождении, за три месяца до срока, он весил всего полтора килограмма; он находился между жизнью и смертью и поэтому был незамедлительно помещен в инкубатор. Его выживание было очень неопределенным, так как он начал терять вес, хотя его кормили искусственно. Только после шести месяцев его состояние посчитали достаточно удовлетворительным, чтобы вывести ее из инкубатора и чтобы мать смогла его накормить сама. Таким образом, ему была известна ситуация повышенной хрупкости, которая, по всей видимости, интеллектуально была бессознательна. Он был эмоционально очень хрупким и в целях защиты мог использовать только странные сценарии, значения которых сознательно не понимал сам. Среди основных элементов изначально были неопределенность и отсутствие безопасности матки, которая предлагала неустойчивое, плохое место, а затем насильственно изгоняла без какого-либо места для проживания. Только жесткая коробка, инкубатор, могла обеспечить ему ощущение выживания.

Инкубатор, возможно, частично отвечал за иллюзию всемогущества, но цена за выживание была представлена бессознательным самоубийством и суицидальными фантазиями, в которых он был изгнан или уничтожен, но все еще жив, оказавшись в ловушке шизоидно-параноидной позиции, он развил ложное чувство автономии. С отказом от интимности и ложной защиты, которую она содержала, его перверсия воссоздавала это ложное чувство каждый раз. Он так долго оставался узником компульсивного, повторяющегося поведения, что он жил как чужой, и в то же время, как странно знакомый и обнадеживающий. Здесь не существовало, без сомнения, никакой эго-синтонности.

Как и в большинстве перверсий, его хрупкое Я должно убеждать Сверх-Я совершать эту любопытную деятельность, проживаемую как единственно возможную стратегию выживания. Думал ли Марукко (Marucco, 2007) об этом, когда говорил о влечении эмбриона, соответствующем архаичным воспоминаниям о квази-первичной травме и необходимости повторения, связанного с влечением к смерти? Если это так, то можно лучше понять, почему мой пациент решил прекратить терапию, когда его жена оказалась беременной; ему нужно было любой ценой избежать ужаса, что что-то, близкое к неизбежной смерти, появлялось снова. Только теперь, через тридцать пять лет, я осознаю эту возможность! В клинической практике Марукко видит эти архаические стадии жизни, необходимость повторения и воспоминания, выраженные в однообразном, неизменном повторении, которое также является повторной попыткой попросить о помощи для чего-то, что не только зарыто, но на самом деле похоронено. Теперь мне кажется, что мой пациент повторял нечто архаичное, где не было ни речи, ни сознательных или предсознательных воспоминаний. Усилия понять, в конечном итоге, платить – даже если понимание приходит только спустя десятилетия. Я понимаю сейчас то, что имеет в виду Марукко, когда он говорит: «Что касается чистого повторения, … оно выражается в остановленном времени, которое в последовательности действий представляет собой постоянное повторение вневременного настоящего, и, таким образом, действие является «королевским путем к выражению непредставимого» (2007). Конечно, мой пациент не мог представить себе условия своего рождения; но коробка Гудини фактически репрезентировала ему его потребность захватить жизнь, поймать ее, а его перверсия инсценировала «воскрешение», прежде чем его собственная жизнь не начнется как таковая.

Существует ли в перверсиях мораль?

Какое отношение все это может иметь к морали? Ответ — никакого, абсолютно никакого. То, что происходит, настолько архаично, первично, что, даже если на поверхности перверсия казалась мне очень аутодеструктивной, поскольку она, конечно же, была тесно связана с влечением смерти – она также обеспечивала выживание моего пациента. Будем иметь в виду, что иногда суждения не только не имеют никакой цели, но также являются выражением интеллектуальной лени. У нас есть обязанность, когда мы работаем с такими пациентами, быть не только более любопытными и открытыми, но и принимать их личное право в том, чтобы таким образом организовывать первичные фантазии, развивать наши знания о динамике девиантного поведения. Профессор Пол Верхаге (Paul Verhaeghe, 2004), чья книга «О нормальных и других расстройствах» стала своего рода альтернативой DSM-IV, красноречиво заявляет: «Перверсия, несомненно, является одной из самых сложных клинических категорий, как с точки зрения её изучения, так и с точки зрения лечения». Он предупреждает, что для того, чтобы изучать перверсию как таковую, необходимо преодолеть по крайней мере три трудности, первая из которых состоит в морализаторствующей реакции, которая присутствует всегда. Он напоминает, что иногда мы с великодушием говорим о наших пациентах как о «хорошем невротике» и, вероятно, также о «хорошем психотике», но что идея «хорошего перверта» представляет собой противоречие в терминах (там же). Симона Арджентьери (Simona Argentieri), со своей стороны, замечает: «Перверсивный человек никогда не был кем-то, кто согласуется с особенным удовольствием и, более того, это больной человек, который с большим трудом и жесткими ограничениями пытается свести (часто в ущерб другим индивидам) до минимума удовольствие, совместимого с его патологией; то, что он делает, менее важно, чем то, что он не делает. Компульсивный импульс заставляет его периодически быть перегруженным психически и переходить к сексуальным агированиям из-за внутреннего напряжения, испытываемого как невыносимая угроза имплозии. Никогда не бывает настоящего удовлетворения, но только сверх-сенсорный разряд, который ничего не создает внутри, потому что нет никакого реального отношения к другому » (Argentieri, 2007).

Маниакальная защита

Для меня, перверсия не является ни негативом психоза, ни защитой против этого, ни самим психозом (точки зрения, за которые выступают Гловер, сторонники Кляйн и Эчегоена). Это – маниакальная защита против черной дыры депрессии, которая скрывает бессознательную предрасположенность к суицидальным идеям или риск реального самоубийства. Как всегда, Винникотт вносит много разъяснений во все области исследования психики, включающей парадоксальные ситуации. В «Маниакальной защите», он утверждает: «Ключевые слова здесь: мертвый и живой» (Winnicott, 1935). Можем, следовательно, сказать, что существенной характеристикой перверсии является то, что посредством сексуализации она обеспечивает маниакальное выживание; здесь не идет речь об отказе от кастрации, но об отказе от деструкции (разрушения), которая уничтожает. Перверсивное действие всегда аутодеструктивно в том, что пациенты берут из серьезных рисков, которыми наполнена их жизнь, – или которые они притягивают – интенсивное чувство возбуждения, которое служит усилению факта, что они живут вечно. Огден (1996) называет это «флиртовать с опасностью». Я предпочитаю говорить о танцах со смертью, так как в танце, как в per-версии – и вопреки флирту – тело вовлечено всегда. Смерть появляется иногда неожиданно: надо ли тогда рассматривать это как несчастный случай или, скорее, как ответ на хорошо скрытое желание умереть для того, чтобы избежать чрезвычайно болезненного осознания предшествующего опыта, близкого к смерти? Мы можем связать это с понятием, развитым Винникоттом (1974), «страх распада как внушающее опасение событие, которое уже произошло, но ещё не пережито […]. Но не возможно вспомнить что-то, что еще не появилось, и эта вещь прошлого еще не произвелась, потому что пациент не был там, когда это с ним случилось» (1974).

Проживание в двух разных мирах одновременно

Клиницисты имеют разные точки зрения на общие элементы «нормальности», к которым прибегает перверт, чтобы держать закрытым свой самый темный секретный мир; (когда это происходит, естественно, он испытывает сильное чувство стыда, но в то же время облегчение). Например, Verhaeghe (2004) утверждает, что диссоциация – это то же, что и расщепление — результат разделения хорошего и плохого – и добавляет, что в этих случаях отрицание и диссоциация создают два разных мира, каждый из которых имеет свое собственное функционирование. Светлана Боннер (Svetlana Bonner, 2006) обращает внимание, что эти люди живут одновременно в двух параллельных мирах: один более видимый и приемлемый, другой — тайный, который скрывает самые большие страхи в отношении себя.

В своей статье Офра Эшель (Ofra Eshel, 2005) исследует Вакханок, трагедию Еврипида, особенно то, что происходит с королем Пенфей и его матерью Агаве. Пенфей, переодетый женщиной, отправляется на торжество под председательством Агавы. Его мать не узнает его, она разрывает его на куски и пожирает. Затем она признает его и погружается в печаль и безумие. Для Эшель: «Серьезная перверсия больше не закреплена в эдиповом мире, а скорее, как у Пенфея, имеет свои истоки в переодевании и вуайеризме, продолжается с эксгибиционизмом и доходит до насилия садомазохиста и каннибального убийства» (2005).

В то время как Эшель фокусируется на перверсивных аспектах Пенфея, меня особенно интересует Агава, что она делает как мать. Клиницистам хорошо знакомы женщины, которые ранят и причиняют зло своим детям по-разному, они регулярно становятся свидетелями их огромного горя, эмоциональных страданий и отчаяния в результате этих действий, которые они теперь испытывают как если бы их совершил кто-то другой. Эти слова, «если бы только я могла вернуться назад», постоянно напоминают им об их страданиях, их стыде и их раскаянии.
Эшель видит перверсию как организацию защиты – через расщепление, экстернализацию и компульсивную сексуализацию – против пережитой в раннем детстве насильственной, опустошающей, невыносимой и парализующей ситуации. Она заимствует из биологии термины автономного решения для объяснения процесса массивного диссоциативного расщепления, которое создает две несвязанные между собой части, чуждые друг другу, как средство для обеспечения психического выживания. Одна часть продолжает функционировать в мире, выживая по инерции и ослабевая в эмоциональном отношении. Другая часть – «я», которое она сравнивает с Пантеем, отдается на откуп, чтобы быть поглощенной и привлечь в форме, ведущей к суициду, все, что вызывает мрак насилия и садизма как внутри психики, так и в отношениях Я с другими.

Инкапсуляция

Термин инкапсуляция мне кажется более точным, чем термин расщепление или диссоциаци, потому что человек знает, что спрятано. Он необычайно боится, что эта тюрьма в нем будет обнаружена, но это самозаключение в тюрьму также связано с преднамеренной самослепотой. Я утверждаю здесь, что «правая рука» знает, что делает «левая рука», оставаясь открытой для аргументов за и против нее. Другими словами, я имею в виду, что символическое значение действия бессознательно и недостижимо, но что перверт мучительно осознает, что он делает. Он чувствует себя в ловушке, не в силах избежать своей «судьбы» и пытается обмануть себя и других в своей предполагаемой «нормальности». Он играет со смертью, компульсивно ставя себя в ситуации, когда нарушение закона будет сурово осуждено и наказано. Бессознательно переживший эту проблему, он убеждает себя в том, что он контролирует ситуацию и больше не является пассивной жертвой жестокого обращения. Но эта хорошо выстроенная «безопасность» также является иллюзией того факта, что она не имеет никакой прочной опоры; это всего лишь леса временного пользования, которые внезапно и без предупреждения рухнут, поставив человека в насмешливое, унизительное и издевательское положение. Всё это происходит из-за тиранического Сверх-Я.

От знаменитости до стыда

Мы постоянно слышим о «знаменитых» персонажах, внезапно сметенных своей «судьбой», подвергнутых публичному скандалу и всеобщему возмущению. Я говорю об отрывке «от знаменитости до стыда», чтобы описать это частое явление, которое мы обнаруживаем, читая газеты (я бы добавила, что важно читать газеты, чтобы понять, как далеко это может зайти). В некотором смысле негодование общества – это реакция на то, что его обманывает кто-то, кто, казалось бы, «слишком нормален» для монстра, которого оно ожидает увидеть в подобных случаях. Никто ничего не знал, даже люди из его самого близкого окружения. Это гораздо чаще процессы инкапсуляции, чем расщепления, которое приводит к псевдонормальности или к ситуации «нормопатических» индивидуумов, описанной Джойс МакДугалл (1995).

Почему шок настолько глубок? Потому что эти люди часто хорошо известны своими очень консервативными и морализаторскими мнениями, которые в значительной степени являются дискриминацией и пагубны для тех, кто принадлежит, как правило, к группам меньшинств, наиболее подверженных эмоциональному насилию. Идеи, которые они отстаивают, исходят из факта, что то, чего они действительно боятся, находится в них самих, а механизмы проективной идентификации, в них действующие, выставляются теперь на всеобщее обозрение. Подумайте об сенаторе США Ларри Крейге (Larry Craig), его семейных ценностях и его жёсткой гомофобной позиции (Lewis, 2007)[7] или губернаторе Элиоте Спитцере, который боролся против проституции (Bone, 2008) [8] . Это только последние монстры/жертвы, которых средства массовой информации открыли публике, но многие другие уже были обнаружены ранее или будут обнаружены в дальнейшем. Фактически именно эту часть самих себя, настолько ими ненавидимую, эти люди стремились с огромной энергией атаковать снаружи. В результате этой ненависти нужно было разрывать эту часть, отвергать ее и перекладывать на других. Лак лицемерия покрывал их едва сдерживаемое чувство отвращения к себе. Находящиеся прежде в положении, где они обвиняли других, наслаждаясь почти феодальной властью, теперь они находятся внизу социальной лестницы, как объекты возмездия и насмешек. Либо они погрузятся в глубокую депрессию, либо они безуспешно попытаются сокрыть факты и, чувствуя себя в ловушке, будут продолжать отрицать их.

Осуждение вместо понимания

Члены семьи, как правило, в полном и блаженном неведении ситуации своих близких (и в то же время таких далеких от них!), реагируют с тем же негодованием и глубоким ощущением предательства. В мгновение ока они также оказываются выставленными на всеобщее обозрение публики и подвергаются унижению.

Затем им приходится выбирать между тем, чтобы остаться рядом с человеком, ставшим теперь жертвой, или бросать его и уезжать; и что бы последний ни сделал, он всегда ошибается. Нет прав. Роли полностью инверсированы как для членов семьи, так и для жертвы. Даже когда она принимает самые крайние решения, например, совершаяет самоубийство, как это часто случается, — это приводит только к еще большему осуждению. Считается, что члены семьи были безразличны к тому, что действительно происходило в сознании этих людей, которым зачастую отказывают в праве на то, чтобы вообще его иметь. Социум решает, что они «монстры». Они стали для нас такими, потому что мы чувствуем, себя обманутыми; они лишили нас наших идолов, обожаемых или ненавистных, и наших идеалов, или только наших предрассудков. Автор таких действий, живет согласно своему циклу, где повторяется один и тот же сценарий: попытка избежать попадания в черную дыру депрессии. Действие оказывается бесполезным, и поэтому необходимо снова и снова их повторять. В обществе такой человек одновременно производит интенсивный процесс дегуманизации. По словам Боннера (Bonner), это становится принуждением защищать себя от ужаса, воображая способы редуцировать любой опыт сценария, препятствовать возможности мыслить, а также ощущение непритворного страха близости с другими: «Каждый может быть воспринят как чуждый и объективированный, как любой другой» (2006).

Лечение

Как я узнала из супервизии моего другого наставника в клинике Портман, Адам Лиментани, негативная терапевтическая реакция является частью лечения, так же как и зависть, которая с ней связана. С этим супервизором я получила глубокое понимание негативной терапевтической реакции, вместе с позитивные аспектами, которые она включает (Limentani, 1989). Именно он, вместе с моими пациентами, обратил мое внимание на элементы, которые позволяют понять роль матери в перверсиях. Он не только развивал идеи Розенфельда (1987) о зависти и нарциссическом расстройстве у матери, которая отвергает инфантильную часть своего Я, но также вводит такую идентификацию с матерью, которая не допускает никакой независимости, объясняя это спровоцированными ситуацией лечения негативными реакциями.

Я возвращаюсь теперь к пациенту. В результате его откровений он чувствовал себя удрученным, одиноким, но также ему стало намного легче, и он оказался способен участвовать в своей терапии, вкладывая в нее больше жизни. Мы смогли восстановить некоторые из его ранних опытов, которые на предыдущих сеансах оставляли нас в недоумении. Это новое понимание помогло понять, как все блокировалось. Имея много других тем для рассмотрения здесь, я не буду подробно останавливаться на этом вопросе и просто добавлю, что он стал более свободен от своих нежелательных действий. У меня было ощущение, что работа продолжится, потому что, как сказал Бион, это могло ему позволить вступить в процесс глубокой трансформации. Впоследствии он смог размышлять о до сих пор немыслимых ощущениях и эмоциях, сдерживать их посредством деятельности мысли, вместо того, чтобы просто эвакуировать их в действие или чтобы они превращались в окольные пути соматических заболеваний. Но пациент решил, что этого достаточно. Его главная приоритетная задача состояла в том, чтобы стать отцом, и он решил прекратить лечение. Мы могли предположить, что сеансы предоставили ему что-то новое, что его накормило и освободило не только от навязчивой практики, но и от угрозы его жены, которая «приговорила» его к лечению. Конечно, я сказала ему о своем разочаровании и предложила ему интерпретации о повторении его преждевременных родов: он уходил живой, но только едва. Однако право пациента на прекращение лечения должно соблюдаться. Я также считаю важным оценить риск самоубийства, который в нашем клиническом опыте гораздо более вероятен, чем психотический провал. Мой пациент мог оставаться привязанным к своему восприятию меня как преследователя, чтобы в любой момент избежать возможности развития депрессивной позиции, которая могла бы привести к суицидальным мыслям. Его преждевременное прекращение лечения также предполагало другие возможности.

То, что я рассказываю о пациенте, который у меня был в психотерапии давно, когда я была еще неопытна, но очень жаждала учиться, откроет, как я надеюсь, путь новым элементам в психодинамическом понимании перверсий. Хотя я пишу о нем впервые, я не переставала думать о нем время от времени, особенно когда я слышала смешные или вводящие в заблуждение комментарии о людях, которые являются «добычей» средств массовой информации или судов, когда так легко выносить недоброжелательные суждения, ничего не зная о сути вопроса. Он сам и его лечение приходят на ум, когда я учу своих студентов.

Мой сон в контрпереносе

Для того, чтобы объяснить, как я установила связь между Гудини и рождением этого пациента, мне хотелось бы особенно отметить то, что я обязана этим пониманием психоанализу, который я прошла очень рано. У меня был повторяющийся и очень тревожный сон.
В этом сне я лежу в висячем гамаке, испытывая сильное чувство пространства и глубины внизу, и я не могу качаться спокойно и плавно. Гамак начинает раскачиваться все быстрее и быстрее, и я теряю контроль над тем, что происходит. Я смотрю вниз и, к моему ужасу и испугу, я вижу, что пространство все сильнее и сильнее уменьшается. Я действительно испугалась, потому что увидела острые заточенные поверхности прямо подо мной. Гамак становится тесным, он сжимается и исчезает, а я падаю в пропасть (ситуация, напоминающая мексиканского дайвера из Акапулько, который зарабатывает себе на жизнь, рискуя каждый раз, когда он ныряет вниз по скале в маленькое отверстие воды, что требует много часов тренировок, знания, как это сделать, мужества и необходимости выжить). Я просыпаюсь в панике, промокшей от холодного пота, с облегчением, что я жива.

Когда я сообщила об этом сне своему аналитику во время сеанса, я услышала её совет успокоиться и довериться и, что, возможно, это был сон о рождении, представляющий очень быстрые роды, и что это может объясняться моей тревогой сепарации. Моя мать умерла, но я расспросила акушерку, друга семьи, помнит ли она что-нибудь о моем рождении. Она ответила мгновенно и без малейшего колебания: «Как я могла забыть об этом, вы вышли, как пробка шампанского, невероятно быстро и с невероятной жизненной силой, я такого никогда не видела». Я «знала» все это, таким образом, всегда, в действительности этого не зная. Я помню, как я говорила об этом опыте с R. D. Laing, однажды, когда я пришла послушать лекцию, которую он дал в Королевском университете психиатрии в Лондоне: он исследовал психическую регрессию на стадию blasto-cœle в самом начале жизни плода, сразу после оплодотворения яйцеклетки. Еще раз, я благодарна профессору Этчегоену, моему первому психоаналитику, за то, что он привел меня к таким важным инсайтам.

ПЕРВЕРСИЯ И ЖЕНСКАЯ ПЕРВЕРСИЯ

Некоторые из вас могут быть знакомы с темой моей сегодняшней презентации, я имею в виду мои идеи о женской перверсии и переход от приоритета пениса и кастрационной тревоге в этиологии перверсии к акценту на репродуктивное функционирование как мужчин, так и женщин (Welldon, 1988). Я также интересовалась особенностями женского тела и его уникальными ментальными репрезентациями, особенно касающихся материнства и младенцев. Я поняла, что во фрейдовской концептуализации разрешения Эдипова комплекса у девочек, в фантазии иметь ребенка от отца, впервые было установлено уравнение пениса и ребенка. Отсюда я стала слушать – и помню, как слушала, не услышав, — женщин, рассказывающих о своих трудностях в воспитании своих детей. Они иногда упоминали, с некоторым колебанием, об увеличении раздражения, которое они испытывали в ответ на требования своих детей, разраставшееся иногда до крайне смертоносных фантазий. Я помню, как другие подавляли их, чтобы не знать то, о чем эти матери собирались говорить в групповой терапии (где я и начала замечать эту ситуацию).

Никто никогда не хотел слышать или облегчать эти катарсические заявления. Отсюда еще большая трудность в возможности выносить чувства, которые, по сути, с большей вероятностью рискуют быть переведены в действие. Значительная часть этого имела отношение к прославлению материнства и полному сопротивлению признать то, что беременность иногда возникает из сознательных или бессознательных планов мести, где женщины чувствуют себя на этот раз имеющими власть и полностью контролируют ситуацию! Разумеется, их чувство власти и контроля резко инвертировалось, как только они убеждались, что не имеют ни способностей, ни эмоциональных ресурсов, чтобы противостоять ситуациям, создаваемым растущими требованиями ребенка, который способен выражать с такой интенсивностью то, в чем он отчаянно нуждается. Это не совсем то, чего ожидает молодая женщина, чувствующая себя нежелающей или нежеланной. Ребенок ей нужен, скорее, как «тот, кто будет любить её». Это настолько потрясает, что, когда она смотрит на ребенка как на «я», в котором она нуждается и желает, и которого она не хочет признать как свое собственное «я», она чувствует себя разрушающей и хочет убить эту часть себя, которую всегда отрицала. Отрицаемая часть была заменена необходимостью иметь кого-то, кто мог бы позаботиться о ней. В этом суть проблемы. Эта женщина – отчаянно нуждающийся ребенок, о котором никогда не заботились, которому никогда не уделяли достаточно внимания, не говоря уже о любви, которую он не получил. Поэтому очень важно понимать, что процесс провала материнства охватывает три поколения.

Наши пациенты-мужчины

Конечно, и я сама, и другие всегда слышали, как наши пациенты рассказывают о своем раннем опыте, отмеченном недостатком материнской нежности. Иногда этот опыт отрицают: «Когда я был ребенком, все было волшебно», но он ясно проявляется в переносе. Благодаря процессам переработки и глубокого понимания повторений, которые в то время казались лишенными логического смысла, позднее, этот опыт, очевидно, появляется в виде экранных воспоминаний о наиболее травматических, старых и сокрытых событиях. Они восходят к раннему периоду начала жизни и являются причиной очень серьезной психопатологии.

Что касается пациента, о котором я упоминала здесь, я никогда раньше не думала о нем, как о неполноценном или перверсивном материнстве. Но почему нет? Сейчас я задаюсь этим вопросом. Вещи не происходят так, как если бы кто-то выбирал быть или стать «перверсивной» матерью. Если я действительно верю, что не имею каких-либо предубеждений в этом отношении и размышляю о последствиях предыдущих поколений для женщин, которые подверглись дефектным процессам материнства, тогда почему я отказываюсь видеть моего пациента как нежеланный плод, который должен был быть изгнан из материнской матки задолго до того, чем он был нормально сформирован для родов, и смог бы родиться, когда нужно? Я прихожу к этой мысли, когда отмечаю, что он не может доверять ничему, кроме жесткой коробки, чтобы удержать себя и свои потребности. В конце концов, это была своего рода коробка, которая привела его к жизни. Как я говорила ранее, его решение прекратить терапию, в тот момент, когда его жена оказалась беременна, становится теперь понятнее. Возможно, мы должны начать думать в терминах зачатия, а не рождения. Может быть, в своей психической экономике он чувствует себя более близким к моменту, когда он был зачат. Это наблюдение основано на исследованиях, которые я провожу в настоящее время. Я хочу знать, в какой степени, в мужских и женских перверсиях, тело матери является объектом нападения и убийственной зависти. Эти атаки обычно происходят символически, но иногда им может подвергнуться и реальное тело. Наиболее явно это обнаруживается и проживается в наиболее садистической форме в случаях нападений на тело беременной женщины. Британский ученый, Amber Jacobs, недавно исследовал желание матереубийства в богатом и познавательном труде «Матереубийца» (Jacobs, 2008), написанном в некотором роде как дополнение к идеям, сформулированным мной двадцатью годами ранее в «Мать, Мадонна, Блудница» (Welldon, 1988). Господствующие в тот период теории и отказ концептуализировать женские перверсии, оказывались тем сильнее, чем больше это было связано с идеализированными представлениями о материнстве.

В психоанализе обычно признается, что особый символизм присутствует также во взломах, когда люди проникают в чужие дома, ничего при этом не вынося из них. Часто в таком типе происшествий несколько молодых людей проникают в дом, благодаря взлому. Войдя внутрь, они пускаются во все бесчинства и предаются любым поступкам, берут еду из холодильника, приводят комнаты в крайний беспорядок, мочатся и испражняются. Они покидают дом, оставив всё вверх дном, но ничего не забирают, к удивлению владельцев, когда те констатируют, что ничего не пропало; другими словами, молодые люди не получают никакой выгоды от своих действий, ведь они ничего не крадут. Владельцы чувствуют себя очень униженными и разъяренными; что касается полиции, она остается в полном замешательстве, растерянной и даже разгневанной.

Первосцена par excellence

Это садистические действия против тела матери, которое здесь символически представлено домом, в который вошли эти люди. Тело беременной женщины представляет собой нечто большее, чем сумма его частей: это воплощение удовлетворенного желания, сексуальное желание Другого и исполнение этого союза, которое представлено новым существом. Тело беременной женщины — это уникальное сочетание силы сексуального союза, настолько завидного, и жизнестойкости, мощи нового существа (когда мы оставляем в стороне одновременно и традиционную зависть к пенису, и его эквивалент, зависть к матке, которые легко забываются и не легко распознаются). Существует взрывоопасное осознание того, что мужские и женские органы объединены в половом акте и что между мужчиной и женщиной возобновляется новый цикл эмоциональной и физической близости, когда они узнают, что станут родителями. Но мы также хорошо знаем, что беременность может провоцировать насилие, и что беременные женщины гораздо чаще подвергаются физическому насилию как со стороны своих партнеров-мужчин, так и со стороны незнакомцев (Aston 2004, Bacchus 2004, Foy et al. 2000, Mezey 1997, Royal College of Midwives, 1999, Stark & Flitcraft 1996, Taft 2002). Это по преимуществу первосцена, и она ставит уязвимых, незрелых людей в абсолютно странную ситуацию. Даже мужчины, ответственные за беременность, могут испытывать сильные и противоречивые эмоции. Сознательно, идея о том, что у них есть власть оплодотворить свою партнершу, наполняет их гордостью и энтузиазмом. Но, как обычно, вещи не представлены также просто в их бессознательном; откуда и парадоксальная операция, которая обнаруживает себя в поведении. Некоторые мужчины возвращаются к позиции униженного и исключенного ребенка. James Gilligan (1996, 1990, 2009) отмечал, что перед любым насильственным действием всегда есть субъективное чувство унижения. Проблема в том, что мы не знаем того, что создает для каждого мужчины ощущение унижения, когда ранние травмы оказываются полностью реактивированными, настолько велика была их сила в детстве, в котором эти мужчины чувствовали себя беспомощными и беззащитными. То же самое касается женщин после того, как их оставляют мужчины: раненые эмоционально, иногда также психически, они испытывают сильное чувство унижения и могут легко перевести его в действие против своих беспомощных детей. Цикл насилия и жестокого обращения воспроизводится таким образом вечно.

Теперь я хотела бы предложить свое определение перверсии, которое подводит к концепту женской перверсии; затем я обсужу терапевтические последствия, в особенности для групповой терапии.

ВНУТРЕННЕЕ КРУГОВОЕ ДВИЖЕНИЕ ПЕРВЕРСИИ

В перверсии сексуальная тревога появляется как результат конфликта между Оно и Сверх-Я, где Оно беспокоит Я странной фантазией. Оно оказывает давление на Я, чтобы частично или временно его повредить, с его возрастающими потребностями. Я, поддерживаемое Сверх-Я, борется против приведения в действие фантазии, потому что это кажется несовместимым с чувством целостности Я. Тревога растет, поэтому необходимы немедленные действия. Наконец, под ростом давления Оно, Я повреждено и уступает требованию действия. Действие стало временно эго-синтонным и, таким образом, позволяет совершиться перверсии. Цель – освобождение, разгрузка от враждебной сексуальной тревоги – имеет решающее значение. Эта враждебность отсылает к мести ранней травмы, связанной с унижением по отношению к полу субъекта и/или ужасным страхом не смочь ничего контролировать перед лицом воображаемой потери наиболее значимого человека (первичный объект). Полученное таким образом чувство благополучия является лишь кратковременным и немедленно заменяется виной, отвращением к себе, стыдом и депрессией. Действие теперь проживается как эго-дистонное, и круговое движение начинается заново. Потому что перверсия не является лишь эго-синтонным переходным способом. Она компульсивно отвергается, но и компульсивно повторяется. Опять же, необходимость повторить действие глубоко связана с влечением к смерти. Но что-то сохраняется и оберегается, и это тоже часть функции перверсии. Именно этот парадокс делает перверсии столь непреодолимыми для пациентов.

Наконец, чтобы верно оценить, целесообразно ли проводить психотерапевтическое лечение с этим типом пациента, нам необходимо модифицировать термины и понятия, используемые для оценки невротических пациентов. Тот факт, что преступный акт совершается неуклюже, облегчает оценку патологии человека, причем акт становится явно эго-дистонным. Таким образом, преступный акт стал эквивалентом невротического симптома. Это связано с фрейдистским понятием преступления в качестве самовыражения больше, чем с причиной виновности.

Агрессор может также выражать опасения по поводу тюремного заключения. Это может указывать на его мотивацию начать лечение , и что это момент для того, чтобы начинать. Теперь он готов признать свою психопатологию и иногда демонстрирует зачатки способностей к инсайту. С терапевтической точки зрения, не вызывает сожаления тот факт, что пациент должен быть привлечен по суду; и в то же время мы можем жалеть, что он должен отбывать наказание, в то время как он точно готов для терапии. Он также может в первый раз получить судимость в процессе терапии или находясь в списке ожидания на неё. Как ни парадоксально, но иногда это происходит из-за самого успеха терапии. Можно сказать, что в некотором роде психотерапия способствует повышению уровня преступности, официально зарегистрированной статистикой!

В перверсиях часто обнаруживается, что субъект осознает, как что-то «овладевает им» и что он пытается бороться со своими перверсными действиями, как правило, напрасно, и в конечном счете уступает давлению действовать. Затем он чувствует себя подавленным от стыда, отвращения к себе и очень угнетённым. Он попадает в повторяющийся цикл, в котором он не может удержаться от действий, чтобы, наконец, почувствовать облегчение от интенсивной сексуальной тревоги, но которая после мгновенного ослабления снова требует такого же странного и «нелогичного» поступка. Наряду с повторяющимся циклом стыда, отвращения к себе и депрессии, есть бессознательное желание унизить или ранить другого человека. В садомазохизме этот цикл чувств особенно отрицается.

КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИЯ ЖЕНСКОЙ ПЕРВЕРСИИ: ТЕЛО КАК МУЧИТЕЛЬ

Опыт, приобретенный в клинике Портман, показал, что женщины также танцуют со смертью, что существует женская перверсия, но что имеется важное различие между сексуальными перверсиями у мужчин и женщин. Как мужчины, так и женщины в перверсиях используют органы и репродуктивные функции; мужчины используют свой пенис для выполнения своей перверсивной деятельности, женщины — всё своё тело целиком, женские сексуальные и репродуктивные органы более обширны — отсюда и другая психопатология, которая является следствием присущих женскому организму характеристик, включая способность к рождению. Как мы знаем, в 1968 году Rascovsky и Rascovsky отметили, что отсутствие интереса к этой области в психоаналитической литературе можно рассматривать как «один из аспектов универсального сопротивления признанию детоубийственных импульсов матери, несомненно, самой ужасной и тревожной реальностью, с которой мы сталкиваемся» (Rascovsky & Rascovsky, 1968).

Наиболее распространенными психопатологиями у женщин являются синдромы самоповреждения, связанные с гормональными нарушениями, влияющими на репродуктивную функцию: например, нервная анорексия, булимия и формы самоповреждений, в которых отсутствие или наличие правил могут служить индикаторами тяжести состояния человека; или ещё жестокое обращение с собой, некоторые формы проституции, сексуальное и физическое насилие над детьми, в том числе инцест с детьми обоих полов. В богатом, исчерпывающем исследовании фантазий быть избитой и садомазохистичности у женщин (Person and Klar, 1994), Ethel Person придумала два выражения – «немое тело» (что означает отсутствие сексуального желания) и «тело как враг» (что относится к ипохондрическим симптомам). Что же касается конкретных ситуаций моих пациентов в их отношении к своему телу и своим детям, выражение «тело как мучитель» представляется мне более применимым для обозначения бессознательных компульсивных желаний, которые испытывают эти женщины к своему телу, из которого они делают эффективное орудие пыток, атакуя самих себя и своих детей. Жертвы могут проживать зависимость от травмы, которая ведет к самодеструктивности. Обратите внимание, что существуют также различные степени диссоциации, наиболее серьезные, соответствующие синдрому Мюнхгаузена. Иногда это партнер, который бессознательно назначается мучителем.

И здесь танец со смертью хорошо представлен у этих женщин как обращенный против самих себя или против своих детей, иногда и того и другого. Anna Motz (2008) наглядно описывает, что самоповреждение действует как защита от близости, привязывая женщину к ее собственному телу, исключая всех остальных. Она устанавливает у этих женщин связь между принуждением резать кожу и созданием барьера между терапевтом и пациентом: «Женщины размещают свое чувство идентичности в своем теле, которое может быть мощным инструментом самовыражения. У многих женщин их болезненные переживания буквально записаны на их телах» (Motz, 2008: р. 250).
Главным различием между перверсивным актом мужчины и женщины является объект. У мужчин акт направлен на внешний частичный объект, тогда как у женщин он направлен против самих себя или против их тел или против объектов, которые они считают своими собственными творениями, то есть их детей. В обоих случаях тело и младенцы рассматриваются как дегуманизированные частичные объекты; некоторые матери используют детей как переходные объекты с фетишистскими характеристиками (Welldon, 1988).

Теперь я возьму пример пациентки, случай которой выносили на психиатрическую экспертизу из-за её жестокого поведения по отношению ко второму ребенку.

Ее первая беременность была для нее неожиданностью, но она чувствовала необходимость идти до конца, потому что таким образом думала застраховаться от одиночества. Ребенок может полностью зависеть от нее и полностью находиться под ее контролем. Когда родился первенец она ощущала себя затопленной чувствами отвращения и отвержения по отношению к нему. В первое время она была готова его пнуть, но после размышлений решила преодолеть эти ужасные чувства, укрепившись в идее, что ребенок был частью её. Хотя она была в ужасе, она поняла, что мысли и действия, направленные против ребенка, сексуально её возбуждали; на самом деле, ребенок стал для нее источником сексуального удовлетворения. В один день она решала, что ее правая рука была ее ребенком, в другой раз он был одной из ее ног. Таким образом, ей удавалось управлять своими импульсами, неистово колотя этого ребенка. Впоследствии, не в силах сделать то же самое со своим вторым ребенком, она утверждала: «В моем теле больше нет ничего для второго, все было исчерпано первым».

Здесь работала сильная дегуманизация и редукция объекта до частичного объекта, которые являются чертами перверсии. Но у этой матери также была озабоченность, которая становилась беспокойством, и сильное желание понять, как положить конец этим деструктивным действиям.

Процесс материнства

Авторы психоаналитических исследований, начиная с Маргарет Малер (1963, 1979) обсуждают процесс материнства как причину последующего развития перверсий. Большинство согласны с тем, что отношения матери и ребенка существенны для понимания генезиса перверсии, но никто не признает, что существует также сама перверсия материнства. Кроме того, авторы мало говорят о реальной патологии этих матерей, и неясно, считают ли они, что мать «жестока», «садистична» в фантазии своих пациентов, или же это точная оценка этих женщин. Основная проблема может заключаться в теории Фрейда, которая рассматривает перверсию как продукт эдиповой тревоги. Пол Верхаге (Paul Verhaeghe) говорит по этому вопросу, поддерживая мою собственную теорию в терминах Лакана: «Это ложь, тревога связана с материнским Сверх-Я. Это первый Другой, который контролировал все, а перверсивный сценарий эксплицитно направлен на то, чтобы обратить вспять ситуацию» (2004: 411).

Еще раз, когда он говорит о важности посттравматического стрессового расстройства в психоэтиологии перверсии, он утверждает: «Перверт фундаментально не доверяет Другому, а потому и всем остальным. Пострадавший от того, кто должен был бы стать защитником, заставляет жертву остерегаться всех» (Verhaeghe, 2004). Искусное выражение фокусов или хитростей, с которыми мы сталкиваемся ежедневно, и которые мы всегда с таким трудом переносим, очень тонко показывают, какой ужасной может оказаться ситуация предательства человека, который, как предполагается, должен заботиться о нас и быть ответственным за наше благополучие. Я была эмоционально поражена глубиной того, что показывает Хуан Муньос (Juan Munoz) в недавней ретроспективе своих работ в Tate Modern в Лондоне, он очень деликатно заставляет нас ощутить насилие, беду и столкновение с Другим внутри нас самих. Возможно, наиболее утонченный способ показать эту ситуацию сращения безопасности и опасности нашёл выражение в художественном объекте столь обманчиво простом, что обычно посетители экспозиции не замечают его. Он носит название «Первый поручень». Вот как это произведение описывается в каталоге выставки:

«Ясно присутствие человеческой фигуры: поручень подразумевает опору для руки, обещающую безопасность и указание на направление движения, когда человек идёт по трудной лестнице или переходу. Но Муньос хочет поставить под сомнение именно это чувство опоры и уверенности. «Первый поручень» снабжён раскрытым ножом, спрятанным и не бросающимся в глаза, угрожающем руке того, кто обопрется о перила для поддержки».

Именно это происходит с маленьким ребенком, который полностью доверяет своей матери, и опирается на нее в различных ситуациях, которые ему предлагает жизнь. Если он встречает нечто противоречащее доверию, то его выживание оказывается поставленным на карту, потому что его мать, через свою собственную психическую хрупкость и неустойчивость, оставляет его лицом к лицу с ситуацией, где его жизни угрожает опасность.

Неудовлетворенность женским телом

Вполне вероятно, что молодые женщины, которые испытали раннее эмоциональное лишение и которые не научились утверждаться в течение подросткового возраста, будут все больше и больше недовольны собой и своим телом. Это часто проявляется в подростковом возрасте при расстройствах пищевого поведения, таких как анорексия и булимия, в беспорядочных сексуальных связях, наркомании, самоповреждении, при порезах или ожогах. Как много предшественников насилия по отношению к другим людям, которые составляют психологический профиль женщины, подвергнувшейся плохому обращению. Амбивалентность по отношению к женскому телу, но также и к матери, лежит в основе цикла жестокого обращения. По мере взросления эти молодые женщины иногда испытывают значительные трудности в установлении здоровых, удовлетворительных и эмоционально зрелых отношений. Вместо этого они иногда вступают в отношения с мужчинами или женщинами, в которых возникает садомазохистская картина. Им очень трудно выбраться из этого типа отношений, потому что танец со смертью действует непреодолимо.

Если им удается закончить отношения, то каждый раз для того, чтобы начать другие, которые очень быстро приобретают те же характеристики, что и предыдущие. Это происходит потому, что жестокий партнер репрезентирует часть самой себя, причем последний становятся воплощением собственной ненависти к себе. Иногда им больше не нужно различно атаковать собственное тело, потому что эта боль бессознательно отдана партнеру.

Гетеросексуальные отношения, имеющие садистические черты, становятся, таким образом, правилом. Эти женщины кажутся покорными, послушными и пассивными, но месть фактически воплощена в их снах, как дневных, так и ночных, и в их фантазиях. Они видят сны о беременности, которые имеют разные психические коннотации: например, это состояние становится выражением мести против разрушающего мужчины, которого они презирают. Или, если они одиноки, чувствуя себя изолированными и подавленными, они иногда хотят, чтобы ребенок составлял им компанию и предоставлял им безусловную привязанность. Они совершенно не понимают, что, оставленные на произвол судьбы, они могут легко злоупотреблять своими детьми, потому что они не могут, психологически или иным образом, дать все то, что должна дать «достаточно хорошая мать». В целом, этот тип мотивации не учитывается теми, кто видит материнство как признак здорового и зрелого развития.

ПОСЛЕДСТВИЯ ЛЕЧЕНИЯ

Нельзя легко объяснить навязчивую потребность некоторых людей повторять злоупотребления против самих себя и других, но обычно это связано с избеганием траура, недостаточностью символического функционирования и преследующим чувством виновности. Те, кто используют психоаналитические методы, считают, что психоаналитическая психотерапия – единственный способ добиться прочного внутреннего изменения, поскольку только он позволяет прийти к психологическому пониманию поведения самодеструкции. Мы также знаем, что динамика садомазохизма почти неизбежно делает терапевтический альянс противоречием в терминах: для того, чтобы получить более глубокое понимание, динамическая психотерапия требует, чтобы пациент подвергся болезненному эмоциональному самоанализу; что в точности противоречит общепринятой садомазохистичной практике, в действии для них гораздо менее угрожающей, поскольку они глубоко в нем укоренены. Психоаналитики также рискуют, что эмоциональная боль терапии может быть изменена на мазохистское удовлетворение.

Несколько лет назад я получил спонтанную просьбу от молодой женщины, которая срочно потребовала терапии. Она сказала мне: «Я пишу Вам в отчаянии. Мне нужна помощь. Мне 26 лет, и в настоящее время мои шесть детей помещены в приют; я жду ещё одного, который родится в ближайшие недели, и кажется, что я его тоже потеряю. Я абсолютно точно хочу найти своих детей, но я признаю, что я нахожусь в такой ситуации, потому что в детстве я стала жертвой жестокого обращения. Одна из моих дочерей была подвергнута сексуальной агрессии со стороны одного из моих насильников. Воспоминания возвращаются ко мне сейчас, у меня кошмары, и я в ужасной депрессии. Я не выношу, когда мой партнер прикасается ко мне. P.S. Меня подвергали сексуальной агрессии пять разных людей в возрасте от 2 до 12 лет, а затем изнасиловали в 17 лет. В то время моя мать тоже была подвергнута грубому физическому обращению».

Это письмо было написано женщиной, обвиняемой в подстрекательстве сексуального насилия. Она доверила дочь своему свёкру, который оказался одним из ее насильников, когда она сама была ребенком. Существовала не только сильная бессознательная идентификация с дочерью, но и чувство отвращения к себе, которое подкреплялось её садомазохистскими отношениями и жестокостью по отношению к собственному телу. Это еще одна категория, в которой насилие является как активным, так и бессознательным. Другими словами, она бессознательно принимала участие в цикле, где она увековечила свою собственную травму, поставив своего ребенка в ситуацию, идентичную той, которую она знала сама; первоначальная травма – сексуальное насилие в отношении нее и сложное переплетение чувств, которое было результатом этого, были погребены и возникли в сознании только когда она осознала свое собственное насилие над дочерью.

Эта молодая женщина была интегрирована в терапевтическую группу, и именно в этой рамке, поддерживаемых другими женщинами, пережившими подобные ситуации, она смогла задуматься о своем собственном насилии. Не было риска, что другие будут её осуждать. Напротив, она пережила как просветляющую и очень полезную постоянную конфронтацию с чувством собственной ответственности, с необходимостью обсуждать и «интегрировать» его. И, в свою очередь, её способность постоянно меняться внутренне помогла другим укрепиться в своей способности давать позитивные результаты. Внутри группы появилось много сплоченности, связей с другими людьми и взаимности. Пациентка оставила ее семь лет спустя, восстановив полную опеку над шестью детьми и согласилась, что она неспособна заботиться о своей старшей дочери. Дочь смогла выразить матери свой гнев и разочарование, которая со своей стороны уважала ее решение не жить с ней (девочка также начала психотерапию в клинике).

Группа аналитической психотерапии дает особенные преимущества для лечения жертв и лиц, совершивших сексуальное насилие; действительно, секретность и изоляция уступают место откровению в контролируемой атмосфере группы. Участники справляются со страданиями и произошедшим насилием, осознают свою потребность в мести, которая подпитывает их желание совершать насилие в свою очередь. Остается сожалеть, что в то время как поощряется лечение жертв и все сильно озабочены их благосостоянием, то же самое не относится к агрессорам и насильникам, которых мы воспринимаем как продукты «сил зла». По всей видимости трудно заниматься этими пациентами, которые, конечно, воспроизводят свой танец со смертью в переносе. Сколько раз я ощущала как шантаж в отношении меня быстрое согласие с интерпретацией или, наоборот, бурный отказ от нее, вуалирующий скрытую угрозу моему собственному выживанию.

МЕЖДУНАРОДНАЯ АССОЦИАЦИЯ ПРАВОВОЙ ПСИХОТЕРАПИИ И «ЗОЛОТОЕ ДЕСЯТИЛЕТИЕ»

Мы знали, что нам нужно делиться этими уровнями осознания, с трудом завоеванными многолетним опытом, не только между нашими различными профессиями, но и внутри международного сообщества аналитиков, врачей, арт-терапевтов, психологов, начальников тюрем, юристов и многих других, кто по роду деятельности контактирует с этими людьми и, очевидно, с обществом в целом. Вот почему в 1991 году мы основали Международную ассоциацию судебной психотерапии (IAFP), которая с тех пор проводит ежегодные совещания. IAFP была создана как развитие идей Европейского симпозиума, который был запущен в 1981 году в клинике Портман с континентальными коллегами.

Важно признать опасности, которым подвергаются терапевты в своей работе с этой группой пациентов, исключенных из отношений с другими, изолированными, устраненными из общества. Поскольку мы выбрали работать с этими «первертами» и «преступниками», на нас, как на специалистов, иногда смотрят с подозрением, которое отражает ситуацию наших пациентов. IAFP работает над созданием единства путем распространения информации, а также обмена опытом о дилеммах и трудностях, с которыми мы сталкиваемся. Наши собрания – это возможность обучаться, а также обучать методам лечения, теоретически обоснованным и признанным на международном уровне. Кроме того, учебная программа судебной психотерапии, созданная в клинике Портман в 1990 году, обеспечивала подготовку всех профессий, связанных с пациентами, подведомственными судебной медицине. Все студенты учебной программы должны были учиться уважать других в своих соответствующих областях. Это позволило осуществить и облегчить процесс взаимодействия и совместной работы, рекомендованный в докладе Кливлендского расследования о жестоком обращении с детьми (Rapport d’enquête de Cleveland, 1988).

Прежде чем поблагодарить моих бывших студентов и стажеров, которых я очень ценю, я хотела бы выразить свою глубокую признательность тем, кого здесь больше нет, особенно Tim Scannell, James McKeith et Murray Cox, чьи концептуализации и идеи остаются очень живыми в пространстве нашей работы. Они посвятили этому свое время, и их оригинальные идеи останутся в умах того, что IAFP пытается развивать.

Я очень горжусь тем, что я называю «Золотым десятилетием» — примерно с 1990 по 2000 год, которое обучило квалифицированных клиницистов и позволило им распространять и развивать судебную психотерапию по всей Великобритании и в других странах. В настоящее время они отвечают за продолжение экспансии IAFP в качестве ежегодного форума для обсуждения теоретических и клинических вопросов, очень уважаемого в других странах. За последние десять лет два престижных издательства, Karnac и Jessica Kingsley, выпустили сборники по теме судебной психотерапии под руководством двух моих бывших учеников, теперь полноправных профессионалов. Признанные авторы пишут все больше книг по судебной психотерапии.

Что касается развития наших представлений о материнстве как женской перверсии, основанных на нашей практике в клинике Портман, мы наблюдаем, что наше слушание этих женщин также эволюционировало. Теперь мы более информированы, но также более внимательны и открыты для призывов, которые женщины делают, чтобы помочь им выполнить свои материнские обязанности. Огромное количество книг и статей было написано о серьезной женской психопатологии, и помощь, которую мы сегодня оказываем, оказалась наиболее подходящей. (Adshead and Brooke 2001, Aiyegbusi 2002, 2004, Motz 2008).

Нам еще многое предстоит сделать, но изменения продолжаются; мы наблюдаем их не только среди специалистов в области психического здоровья, но и с точки зрения закона, где происходят очень важные изменения. Практика групповой аналитической психотерапии значительно расширилась в клинике Портмана, и я особенно благодарна моим уважаемым коллегам из команды практиков за то, что они верят в этот тип лечения для пациентов, которых мы сначала рассматривали как абсолютно неприспособленных к терапии в группе из-за их одновременно асоциальности и антиобщественного поведения.

Я также хотела бы выразить свою признательность, в первую очередь, трем людям. Прежде всего моей подруге Хелене Кеннеди (Helena Kennedy), с которой с которой я веду постоянные дискуссии по психоаналитическим и правовым вопросам, и чей вклад для меня является уникальным и особенным. Выявляя и более точно определяя проблемы женщин, она работала в пользу лучшего и более справедливого правосудия для них (Kennedy, 1991). С моей подругой Джульеттой Митчелл (Juliet Mitchell) я совершала экстраординарные поездки по всей стране, где мы работали, чтобы бросить вызов устаревшим стереотипам, в том числе используя такие провокационные заголовки как «Истеричные мужчины – Перверсивные женщины». Наконец, начиная с мифологии о «матери-ведьме» или свекрови, которая является эквивалентом синдрома «матери-мадонны-блудницы», моя подруга Марина Уорнер (Marina Warner) опираясь на клинические открытия в этой области, развивала свои размышления в другом направлении еще в 1989 году (Warner, 1989).

Дорога была длинной, иногда сложной, но очень стимулирующей и полезной. Мое приключение в клинике Портман началось в 1971 году; я была вдовой, у меня был годовалый мальчик, а директор Тавистокской клиники, в то время Роберт Гослинг, посоветовал мне выставить мою кандидатуру на пост в клинике по соседству – я чувствовала бы себя там абсолютно на своем месте, думал он. Я была нанята, и я оставалась там, сколько могла, т. е. тридцать лет, — и оставила ее только после выхода на пенсию. Теперь, после всех этих лет, мои коллеги и бывшие студенты видят меня как бабушку молодой, живой и динамичной девушки, по отношению к которой я чувствую себя иногда старой, но которая иногда также делает меня моложе. В любом случае, как можно заметить, я все еще много думаю о своем профессиональном опыте в клинике Портман, и я пытаюсь разработать из него теоретические модели. Творческая работа, таким образом, продолжается.

Примечания:

* Перевод осуществлен в учебных целях и не предназначен для публикаций.

[1] Идея кожи, включающей Я, была разработана Дидье Анзьё (Didier Houzel, 1990) в главе, где он описывает генезис фрейдовского понятия Я. Houzel ставит акцент на структуре, которая включает не только психические содержания.

[2] Эстела Уэлдон объясняет в начале своего выступления, что эта формулировка, «танцевать со смертью», пришла к ней во сне

[3]При подготовке этого доклада к конференции я вновь рассмотрела концепцию Дж. МакДугалл в её книге «Тысячеликий Эрос» (1995 [1996]). Те, кто знаком с этой работу, не будут удивлены, увидев, насколько я вдохновлена её мыслями, и что мы разделяем много хороших открытий и схожих идей. Она так же говорит о защитном барьере, который некоторые из ее пациентов используют в своей повседневной жизни, и который позволяет им выполнять множество задач, в том числе интеллектуальных. Можно так же видеть мой контрперенос в отношении моего пациента как на удушающее пространство, в котором мы с ним полностью слиты в том, что Анзьё называет «психическим конвертом», и в том смысле, каком Мельцер говорит о «границах внутреннего пространства Я (самости) и внутреннего пространства внутренних объектов». Это предполагает, по мнению Мельцера, «форму нарциссической интроекции объектов Я (самости), отличную от истинной интроективной идентификации, которая оставляет внутренним объектам их долю тайны, неизвестной и неизведанной». В своей статье, озаглавленной «Две онейрические репрезентации Я-кожи», Тоби Натан («Deux représentations oniriques du moi-peau», Tobie Nathan) представляет феномен трансцендентного переноса (transférentiel-contre-transférentiel), близкого к ситуации, которую я испытала. Он говорит, что в переносе: «… эти пациенты явно выражают свое спутанное (не различающее субъекта и объекта) ожидание, которое проявляет себя манипуляцией бессознательным аналитика. Они, кажется, окружают пространство сеансов одной и той же «кожей», заключая пациента и аналитика в один конверт. Эта характеристика часто приводит их к фантазии о двух близнецах в материнской утробе, окруженной общей амниотической мембраной» (Натан, 2000: 261).

[4] У меня, в самом деле, было ощущение, что без меня он в небезопасности, и, вероятно, он бессознательно ответил на это из фантазии, что я присмотрю за ним. Он почувствовал, что моя интерпретация — это предложение помощи, а не символизирующий комментарий. Теперь я бы сказала: «У меня есть впечатление, что ты не чувствуешь себя в безопасности», а затем дала бы ему возможность прокомментировать это.

[5] Гарри Гудини — это псевдоним, который взял себе Эрих Вейсс, американец венгерского происхождения, умерший в 1926 году, в честь знаменитого французского иллюзиониста Жана-Эжена Роберта-Гудина. Известно, что он изобретал всевозможные ловушки, из которых он мог высвобождаться. Книга Адама Филиппса называется «Коробка Гудини. Искусство побега» (2005)

[6] Эскейполо́гия — разновидность иллюзионизма, искусство освобождения от пут посредством костных и мускульных манипуляций. Исполнитель трюка, которого по-английски называют «escapologist», может освободиться от наручников, смирительной рубашки, выбраться из клетки, гроба, стальной коробки, бочки, мешка, горящего здания, аквариума и других опасностей, которые часто сочетаются в одном представлении. – Примечание переводчика.

[7] Ларри Крейг (Larry Craig), республиканский сенатор из Айдахо, был пойман в процессе «двусмысленного отношения с прекрасным мальчиком» в туалете Международного аэропорта Миннеаполиса Сент-Пол в 2007 году. Сенатор Крейг решительно критиковал гей-движение и считал, что образ жизни гомосексуалистов представляет угрозу для семейных ценностей (Льюис, 2007).

[8] Элиот Спитцер (Eliot Spitzer), губернатор Нью-Йорка и бывший генеральный прокурор штата Нью-Йорк, ушел в отставку в 2008 году вследствие своей причастности в качестве клиента к международной сети проституции. В судебных документах говорилось о небезопасных сексуальных практиках. Это разоблачение появилось после расследования ФБР по демонтажу сети. Четырьмя годами ранее Элиот Спитцер выразил свое отвращение, объявив об аресте 16 человек, обвинив их в руководстве сетью проституции на острове Стейтен (Bone, 2008).

Использовано изображение картины: П. Филонов. Животные, 1930.

* Перевод осуществлен в учебных целях и не предназначен для публикаций.

Источник: http://psychoanalitic.com/psywork/perenos-i-kontrperenos-ili-perversivnyj-sgovor/

• Индивидуальный женский психолог Светлана Миронова - женский психолог
• Холл Стенли | Мир Психологии - психолог холл
• Настоящее и будущее российской психологии: мнения ведущих специалистов - российские психологи
• 8 проверенных способов, которыми можно испортить психику ребенку - испорченная психика
• Лечение созависимости - психолог при созависимости - психолог созависимость
• Факторы психического развития человека - факторы развития психики человека
• Психологи и психоаналитики Санкт-Петербурга — психологическая помощь - психолог санкт петербург
• Психика - это - особенности психики
• 5 отзывов | Восточно-Европейский институт психоанализа | Санкт-Петербург, ПС проспект, 18 - восточно европейский институт психоанализа санкт петербург отзывы
• B17 снеговой анатолий андреевич - b17 снеговой анатолий андреевич мип психоанализа