Психиатр аспирант кафедры нейро и патопсихологии факультета психологии МГУ Москва Доктор психол — психолог отье

31.08.2019

23. Отье-Ревю Ж. Явная и конститутивная неоднородность: к проблеме другого в дискурсе // Квадратура смысла. Французская школа анализа дискурса. М., 1999. С. 54 — 94.

Будь умным!

Работа добавлена на сайт samzan.ru: 2016-03-05

«>ФЕНОМЕН ОТЧУЖДЕНИЯ: СТРАТЕГИИ КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИИ И ИССЛЕДОВАНИЯ «>

Автор: И. В. Журавлев, А. Ш. Тхостов

(c) 2002 г. И. В. Журавлев*, А. Ш. Тхостов**

* Врач-психиатр, аспирант кафедры нейро- и патопсихологии факультета психологии МГУ, Москва

** Доктор психол. наук, профессор, зав. кафедрой нейро- и патопсихологии факультета психологии МГУ.

Обсуждаются гипотезы происхождения отчужденных переживаний и их связь с представлениями о субъективности. Рассматривается возможность определения субъективности как способности к репрезентации, реализуемой средствами языка. В качестве одной из главных характеристик отчуждения, связанной с распадом субъективности, выдвигается утрата функции репрезентации, проявляющаяся в исчезновении другого из речевой цепочки говорящего субъекта.

Ключевые слова: отчуждение, присвоение, объективация, субъективность, деперсонализация, репрезентация, психотический дискурс, речь.

Представления о предметности и объективации в психологии имеют одним из главным своих источников кантианскую традицию в теории познания, фиксирующую и раскрывающую возможность противоположения субъекта и объекта [25, с. 22 — 23] и предопределившую понимание психологической функции опредмечивания как обретения воспринимаемым характера необходимости и общезначимости, т.е. объективности [11, с. 142 — 143]. Чистое самосознание «я мыслю», или синтетическое единство апперцепции, реализующее эту функцию, оказывается в то же время источником первичного отчуждения, обеспечивая возникновение для субъекта объектов, ему противостоящих.

В клинике душевных болезней описаны различные состояния, характеризующиеся «неприсвоением» личностью собственных продукций, проецированием их вовне (например, объективированные феномены), смещением или исчезновением границ между Я и не-Я, сознанием и миром: больные переживают измененность, нереальность окружающей обстановки, своего тела или собственного Я; его расщепление, множественность либо исчезновение, «утрату всех чувств» (различные виды деперсонализации); потерю контроля над мыслями, движениями или ощущениями, одержимость (синдром психического автоматизма); единство с вселенной либо исчезновение самих себя или мира (парафренные бредовые синдромы). Возможность объяснения этих состояний подразумевает наличие представлений о субъекте, способном осознавать себя в качестве активной, единой и самотождественной цельности, переживать определенные психические события как свои или чужие, присваиваемые или отчуждаемые.

Саму проблему возникновения отчужденных переживаний невозможно сформулировать иначе, чем исходя из представлений о некоей «нормальной» субъективности, которая может быть подвержена искажению или распаду; рефлексия этого приводит к смещению акцента исследования, поскольку неуловимое отчуждение-присвоение — и есть тот механизм, который обеспечивает обнаружение себя в качестве субъекта и мира как объекта (это один из критериев нормального самосознания по К. Ясперсу) [35, с. 159]. Ниже мы постараемся показать, что многочисленные работы, посвященные изучению феноменов отчуждения у душевнобольных, в скрытом или явном виде отражают тот или иной вариант психологии субъективности; кроме того, нами будет предпринята попытка найти заключающийся в этом источник своеобразной «иллюзии» [39] и рассмотреть возможность иных исследовательских стратегий с помощью представлений о символической организации человеческого опыта.

Отчуждение традиционно связывали либо с преобладающим расстройством в какой-либо сфере психики (чувственности, эмоций, рассудка, воли), либо с нарушением некоей интегративной функции (самосознания, чувств деятельности и активности), или же локализовали «между» различными областями психического. Можно выделить некоторые общие тенденции объяснения этого феномена.

Первая тенденция заключается в представлении о недостаточности или искажении того или иного компонента психической деятельности: са-

моощущения 1 [4, 42], эмоциональности [44] или эмоционального компонента восприятия и связанной с ним способности к эмпатии [40], семиотической деятельности [7] и др. Возможна связь этих явлений с регрессом к онто- и филогенетически более «примитивным» уровням организации, протопатическим сдвигом, возвратом к мифологическому сознанию и пр. [10, 34,46]. Здесь неявно уже подразумевается наличие той функции присвоения-синтеза, которая обеспечивает переживание всех происходящих в субъекте событий как принадлежащих ему: «только вследствие того, что я могу схватить многообразие представлений в одном сознании, я называю все их моими представлениями; в противном случае я имел бы столь же пестрое, разнообразное я, сколько у меня есть сознаваемых мной представлений» [11, с. 135]. Последняя ситуация, указанная Кантом, как раз и прослеживается на стадии «мифологического сознания»: подвижность границ между Я и Ты, Я и вещью в соответствии с принципами симпатии и метаморфозы приводит к тому, что «Я диспергируется между отдельными восприятиями и приобретает диффузный характер» [28, с. 50].

Упомянутая нами выше связь отчуждения с расстройством в сфере эмоций также может быть объяснена сдвигом к «протопатической эмоциональности», утратой или искажением эмоционального компонента восприятия. Сущность явлений деперсонализации, при которых происходит утрата чувственных составляющих переживаний больного, заключается в невозможности собственному Я противопоставить воспринимаемый объект в качестве Ты: отношение Я-Ты сменяется отношением Я-Оно [40]. В данном контексте можно упомянуть об известном эксперименте Г. Мораньона: у ряда испытуемых в результате специальных инъекций, целью которых было воздействие на «периферический» субстрат эмоции, действительно возникало некоторое эмоциональное состояние, однако оно не переживалось как истинная эмоция (что можно объяснить отсутствием адекватного ей объекта). Испытуемый в таких случаях говорил, что чувствует, как если бы ему было грустно, радостно и т.п. (цит. по [6]). Здесь обнаруживается аналогия с так называемой сравнительной речью больных деперсонализацией [19], также косвенно свидетельствующей об искаженной предметности их чувственной сферы, в связи с чем становится достаточно простым объяснение того факта, что описанная «протопатическая» эмоциональность при витальной деперсонализации [4] сочетается с «попыткой» больных гипертрофировать переживаемый объект («я вижу как сквозь толщу воды»).

Другая тенденция заключается в объяснении отчуждения нарушением некоей интегрирующей функции: гипотонией сознания [37], утратой «чувства деятельности» 2 (например, «чувства восприятия», «чувства мышления») [43], расстройством самосознания [35]. К этому близки представления о диссоциации чувственности и рассудка (например, Тэн сравнивал больного с существом, которое обладает чувствительностью бабочки, но сохранило рассудок гусеницы (цит. по [20, с. 17]), эмоциональной и идеаторной сфер (тимо-псюхе и идео-псюхе) [41]. Источник отчуждения можно видеть поэтому в нарушении функции внутреннего синтеза’, потеря «чувства знакоместа» в сфере восприятия, с которой также связывали развитие деперсонализации [45], оказывается явлением, сходным с распадом речи: и в том, и в другом случае утрачивается своеобразная функция «цепляния» за уже пережитое, воспринятое, сказанное, т.е. нарушается их повторное присвоение. Шизофазия, «атактические замыкания», «сочетание несочетаемого», схизис становятся при таком подходе родственными явлениям деперсонализации и дереализации.

Во всех подобных ситуациях подразумевается некое единое и тождественное Я, которое осознается в отношении многообразия, данного в наглядном представлении: «многообразные представления, данные в известном наглядном представлении, не были бы все вместе моими представлениями, если бы они не принадлежали все вместе к одному самосознанию» [11, с. 131]. К. Ясперс, исходя из этого, сформулировал критерии нормального самосознания: активность, единство, идентичность Я и противоположение Я и не-Я [35, с. 159]. И, далее, кантовское «единство сознания» оказывается условием объективного значения отношения представления к предмету, т.е. реальности предмета [И, с. 142].

Воспринимаемый предмет переживается как реальный именно благодаря характеру необходимости и общезначимости: для того, чтобы стать реальным, предмет должен быть в буквальном смысле не-обходимым, непрозрачным, должен как бы «вторгаться» в мою субъективность, проявляя качества «исключительности, агрессивности» (П. Жане, цит. по [1, с. 29]). Условием самой возможности восприятия, осознания любой предметности является ее возникновение для воспри-

;vertical-align:super»>1 «> Гипотезы, связывающие деперсонализацию с расстройством самоощущения, достаточно привлекательны вследствие наличия «очевидного» факта: чтобы быть индивидуумом, необходимо обладать ограниченным, но единственно «своим» уникальным местом в пространстве, т.е. телом; единство личности, сознания — коррелят единства организма [24].

;vertical-align:super»>2 «> В теории «чувства деятельности», которую разрабатывал М. Леви, подразумевается, однако, странная ситуация, возможность которой отрицал Аристотель, утверждавший, что «чувства не воспринимают самих себя» [2, с. 405]. Чувство поэтому «>не дано «> нам как чувство; «в предмете сознание соотносится с собой, а не с чувством» [21, с. 18].

нимающего в качестве объекта, и наоборот, «исчезновение» объекта связано с обретением им максимальной степени прозрачности. 3

Сказанное вполне справедливо и для переживания субъектом собственных внутренних состояний: автоматически текущая деятельность осознается только тогда, когда нарушается ее привычная автоматичность (закон осознания, который сформулировал Э. Клапаред). В частности, то, что я называют мыслью или языком, есть фиксация затруднений, которые я испытываю при столкновении с этими самыми мыслью или языком [29] 4 . Содержание сознания рождается поэтому из необходимости преодолеть непрозрачность не-сознания, репрезентируя его в качестве эмоций, чувственных ощущений, абстрактных конструкций, языка, мышления, памяти, совести, вины, морали и пр. Членение диады субъект/объект проходит по линии напряженного взаимодействия, граница между элементами которого и рождает необходимость субъективного образа объективной реальности. Сам субъект может появиться лишь в этом разрыве, точке непрозрачности, порождающей одновременно и субъекта, и иное по отношению к нему. В рамках такого подхода субъективность целесообразнее всего представить как континуум состояний, локализованных между принципиально недостижимыми полюсами абсолютной непрозрачности («истинный» объект) и абсолютный прозрачности («истинный» субъект).

Таким образом, любая попытка соотнести переживаемую предметность с Я, или определить статус явления по отношению к субъекту, становится возможной исходя только из принятия оппозиции субъекта и объекта, или взаимоопределяющего противоположении Я и не-Я. Возникновение этой оппозиции — своеобразное символическое «грезопадение» , ибо лишь в результате него оказывается возможным появление субъекта, способного осознавать себя в качестве себя самого. Вот здесь и возникает тот странный механизм объективации, который обеспечивает постоянное присутствие границы между субъектом и объектом, а значит, и саму возможность для познающего субъекта столкновения с иным и обретения опыта иного.

Сама постановка вопроса о том, возможно ли мое Я, или что обеспечивает принадлежность (отнесенность) моих переживаний к Я, оказывается онтологическим актом моего возникновения в качестве субъекта (т.е. только сомнение в моем существовании и делает его возможным), но это же и самообъективация, в которой впервые появляется само мое Я. Проблематичны, однако, обе стороны этого процесса, а именно топос производящего объективацию и сущность ее результата. Как полагается, вместе с сомнительным предметным содержанием воспринимаемого и переживаемого всегда дана несомненность воспринимающего, переживающего, сомневающегося; так возникает августиновский принцип самодостоверности внутреннего опыта, получивший у Декарта значение первой очевидной рациональной истины [9, с. 80 — 84]. Но проводимое в картезианской традиции отождествление субъекта мысли (сознания) с субъектом существования не обладает характером аподиктичности: в том месте, где возникает мысль, никакого мыслящего субъекта может на самом деле не быть [16, 29]. И именно в результате самообъективации может возникнуть не мое Я, а некто чужой, думающий моими мыслями или руководящий движениями: должен был появиться Я, а — в лучшем случае — оказывается, что меня нет.

Парадоксальность этой ситуации заключается в вынужденном предположении того, что субъект, чтобы соотнести с самим собой переживаемые им психические события, должен каким-то образом выйти за пределы своей субъективности. Так, даже исключительно механический подход Клерамбо к изучению явлений психического автоматизма не избавил его от необходимости предположить наличие «внутринейральной сенестезии», т.е. способности нервной системы фиксировать изменения, которые она претерпевает: «преждевременное, изолированное или извращенное возбуждение промежуточных элементов вызывает впечатление искусственности; дальнейшие попытки больного логически объяснить возникновение этого спонтанного впечатления явятся уже бредовыми суждениями» (цит. по [1, с. 26]). Подобная «эндоскопическая» психология (Ж. Лакан) обречена бесконечно множить новые и новые Я в отчаянной попытке отослать субъекта к самому себе [14, 15]: в любом случае предполагается наличие у субъекта способности себя осознавать — иначе каким образом он расценил бы определенные феномены как свои или чужие? Предметом многочисленных и разнообразных поисков оказывается здесь инстанция Я, мыслимая то как психофизический субъект, то как субъект познания, сознания, деятельности, то как личность, индивид и пр., и в то же время, по аналогии с «сознанием» в феноменологической традиции, постоянно ускользающая от определения. Достаточно

;vertical-align:super»>3 «> В качестве примера можно предложить интерпретацию известных строк И. Бродского: «Я «>не преграда взору твоему, словам твоим печальным — не преграда», «> которые могут означать приблизительно следующее: «я не существую для тебя как объект, ты не воспринимаешь меня и не обращаешь ко мне своих слов». Здесь, однако, скрывается и другой смысл (о чем пойдет речь ниже): быть адресатом слов — значит напрямую участвовать в существовании говорящего, в созидании его как субъекта.

;vertical-align:super»>4 «> «Что мне до того, что не сопротивляется мне», — сказал Поль Валери [36, с. 384].

очевидным выводом в данном случае будет предположение того, что предмет, обозначаемый понятием «я», не может быть описан как некая сущность, которая сама диктует исследователю способы ее рассмотрения. 5 В дальнейшем нашем изложении мы постараемся показать, что указанные трудности, с которыми сталкивается любая психология субъективности, являются результатом действия своеобразной ловушки, в которую ловит нас наш собственный язык.

В XX веке в различных гуманитарных дисциплинах (философия, психология, лингвистика) была продемонстрирована возможность определить субъективность как способность к представлению себя в качестве субъекта (способность к репрезентации), реализуемую в языке и средствами языка (Э. Кассирер, Э. Бенвенист, Д. Дейвидсон, М. Пеше, Ж. Отье-Ревю и др.): «именно в языке и благодаря языку человек конституируется как субъект. «субъективность», рассматривать ли ее с точки зрения феноменологии или психологии, как угодно, есть не что иное, как проявление в человеке фундаментального свойства языка. Тот есть «ego», кто говорит «ego». Я могут употребить я только при обращении к кому-то, кто в моем обращении предстает как ты» [5, с. 293 — 294]. Субъект, поэтому, оказывается способным обнаружить себя лишь в ситуации обращения к другому; реализуя функцию представления, субъект обретает язык как место встречи с другим.

Культура первобытных народов (мифологическая, магическая культура) характеризуется отсутствием устойчивого концепта «я», что можно объяснить основными принципами мифологического мироустройства (принципы синкретизма, симпатии, метаморфозы). В силу действия этих принципов такое мироустройство, мирополагание бессубъективно. Представители первобытного общества не только не имеют четкого концепта субъективности, но и не переживают себя в качестве единых, устойчивых и самотождественных цельностей. Например, индейцы винту в Калифорнии мыслят себя «не как четко ограниченные и вполне определенные тела, но как сгущения, которые постепенно исчезают и переходят в другие объекты» [32, с. 205]. Все состоит в связи со всем, и все может превращаться во все. Как указывает А. Ф. Лосев, «сущность мифа — не в отражении объективного мира и не в изображении субъективного. Он синтезирует обе эти сферы» [18, с. 737]. Мифологическое сознание, язык выполняют здесь в первую очередь функцию выражения, но еще не представления, слово — функцию магическую, но не семантическую. Лишь при наличии способности представлять себя другим возникает отграничение себя от других; Я и Ты — не источник, но приобретение человеческой культуры, истории. «Несобранный» субъект мифа не может поэтому распадаться, умирать. В мифе нет смерти [13, с. 537 — 542].

Переход от «мифа» к «языку», согласно Э. Кассиреру, связан с развитием способности представления; именно язык играет основополагающую роль в формировании субъективного и объективного миров [38, с. 259]. Возможность коммуникации, реализуемая в языке, обеспечивает возникновение субъекта (Я — субъект высказывания) и его встречу с объектом (язык — чужое). «Логике употребления личных местоимений внутренне присуще то, что говорящий не может in actu отбросить свою незаменяемость, не может совершить побег в анонимность третьего лица» [31, с. 86]. Итак, сама возможность говорить уже подразумевает наличие как отправителя, так и адресата речи: «условием для реализации говорения является обязательное наличие другого человека, достаточно подобного первому» [8, с. 58]. Если я говорю, то говорю именно Я и именно Тебе (другому); «подлинная связь между Я и Ты состоит в совместном участии в общем языковом мире» [12, с. 60]. Однако Я и Ты только так и возникают, отделяясь друг от друга и проникая друг в друга: «посредством языка и образа субъекты не сообщают друг другу то, чем уже владеют, но лишь здесь вступают в это владение . Язык не есть просто удаление от нас самих , он есть путь к нам самим; он продуктивен в том смысле, что лишь через него строится Я-сознание и самосознание» [12, с. 61]. Это позволило Кассиреру говорить о «двойной функции всего символического»: функции разделения и соединения.

Поэтому упомянутый нами выше момент «символического грехопадения» есть та ситуация, в результате которой впервые появляется субъект, способный себя осознавать в качестве себя самого; в результате которой возникают устойчивый концепт «я», устойчивость самосознания, единство, самотождественность и целостность субъекта; наконец, эта ситуация впервые делает возможным распад этой целостности. Так появляются субъект и объект, присвоение и отчуждение: перформативный смысл речи заключает в себе существование говорящего, но она же в основе своей интерсубъективна, т.к. подразумевает другого. Здесь начинает работать своеобразный механизм взаимообусловливания: другой Бахтина -конститутивен по отношению к Я (в зеркальном отражении «из моих глаз глядят чужие глаза») [3, с. 240].

;vertical-align:super»>5 «> Поэтому, говоря о понятии «я» в различных психологических и философских учениях, невозможно быть уверенным в идентичности предмета своего высказывания. Сам термин «я» относится к числу омонимов, исключающих возможность перехода от одного понятия к другому в связи с опасностью попутно совершаемой подмены предмета этих понятий [33].

Таким образом, реализация функции представления обеспечивает приобретение языка, которым еще не обладает «инфантильный герой желания» (Ж. Лакан), языка как места встречи с другим. Постоянное присутствие другого в речи говорящего субъекта и обеспечивает ее стройность и связность, она как бы «цепляется» за уже сказанное, повторно присваивается, будучи возвращаемой субъекту в виде инвертированной речи другого [17, с. 67 — 68]. «Другой, с которым «я» ведет разговор, не репрезентирует принцип реальности, да и не в том состоит его основная функция. Возвращая «я» его собственную речь, он подтверждает ему его существование, в иных же обстоятельствах, оспаривая эту речь, он в силах устроить кризис значения «я» и поставить его существование под вопрос» [22, с. 55 — 56]. На присутствие другого в речевой цепочке говорящего указывает ряд маркированных форм (пересказанная речь, автонимная коннотация, метадискурс и пр.), создающих континуум, за которым скрывается повсеместное растворенное присутствие другого в дискурсе, более не поддающееся лингвистическому анализу [23]. Такое присутствие можно рассматривать как средство, при помощи которого говорящий обнаруживает и сохраняет себя в качестве субъекта репрезентации. Своеобразным аналогом описываемого в феноменологии присвоения как механизма, обеспечивающего взаимосвязь, единство и устойчивость переживаний, здесь будет присвоение как введение другого в собственный дискурс [30].

Психотические состояния, характеризующиеся смещением или исчезновением границ между Я и не-Я, неразличимостью состояний сознания и состояний мира [27, с. 37] и прочим, не обусловлены простым регрессов к онто- и филогенетически более древним, примитивным способам организации психической деятельности, восприятия, мышления и т.п. Эти состояния могут быть связаны с замещением функции представления функцией выражения (т.е. возвратом к символическим средствам «мифа» в той ситуации, когда психическая деятельность уже структурирована языком. Речь психотика, не выполняющая более функции представления, не обращена к другому, а значит, теряет и своего отправителя 6 , не будучи повторно присваиваемой, речь распадается (это касается как ее формы, так и содержания). Такой распад речи коррелирует с распадом субъективности, индикатором которого является постепенное исчезновение другого из дискурса субъекта.

Попытка «расстаться» с другим чревата для субъекта его собственным исчезновением, что метафорически изобразил И. Бродский: «Навсегда расстаемся с тобой, дружок. Нарисуй на бумаге простой кружок. Это буду я: ничего внутри. Посмотри на него — и потом сотри». Внешняя, но существенная характеристика бредовых психозов заключается как раз в отсутствии другого, невозможности разделения бреда другими (даже если это фактически происходит), не-обращенности к другим. У психотика поэтому иной язык, иная речь, которая как бы «избыточна» по отношению к миру, т.к. не нуждается ни в подтверждении, ни в опровержении событиями, происходящими в мире. Неспособность встать на позицию другого («посмотреть его глазами») характерна как для детского эгоцентризма, так и для шизофрении, и проявляет себя неразличимостью Я и не-Я, сознания и мира («вы и так все знаете», «у меня два брата, а у моего брата — только один» и т.п.). И наоборот, обрести свою субъективность — значит обрести другого.

К близкому выводу пришел немецкий исследователь в области феноменологии и психиатрии Э. Вульф, связывавший возникновение бреда с невозможностью установить взаимоотношение сопричастности между субъективно- ситуативными смыслами и обобщимыми значениями: «бытие- субъектом состоит именно в том, чтобы конституировать ситуативно уникальный личностный смысл как сообщимый и обобщимый через приобщение (курсив наш — И. Ж., А. Т.), а, соответственно, сообщенные и обобщенные значения -как наполненные смыслом» [7, с. 11]. Субъективность поэтому оказывается лишь видимостью, которая, однако, необходима, так как впервые делает возможной в сознании взаимосвязь, сообщимость и устойчивость переживаний. Шизофреническое мышление является «деиллюзионизирующим» постольку, поскольку оно «разбивает эту необходимую видимость, эту необходимую фикцию» [7, с. 11].

Вот поэтому основная проблема психотика заключается не в отчуждении собственных продукций, а, скорее, в конфликте между различными видами организации символической деятельности. «Миф», в котором живет психотик, должен «считаться» с приобретениями языка (Я и не-Я, субъект и объект). Если свойство человека — видеть всегда оформленное (символически), и никогда — открытое [26, с. 13], то психотик, у которого нарушается эта способность, оказывается перед неразрешимой задачей: оставаться самим собой в мире, утратившим привычные формы.

1. Аккерман В. И. Механизмы шизофренического первичного бреда. Иркутск, 1936.

;vertical-align:super»>6 «> Эту сторону распада субъективности подметили еще античные греки, утверждавшие, что безумец «>не сам «> говорит: «.. .ради того бог и отнимет у них рассудок и делает их своими слугами, божественными вещателями или пророками, чтобы мы, слушая их, знали, что не они, лишенные рассудка, говорят столь драгоценные слова, а говорит сам бог. » (Платон, Ион 534cd).

2. Аристотель. О душе // Аристотель. Сочинения в четырех томах. М., 1976. Т. 1.

3. Бахтин М. Человек у зеркала // Михаил Бахтин. Автор и герой. К философским основам гуманитарных наук. СПб, 2000. С. 240.

4. Беззубова Е. Б. Клинические особенности этапов формирования деперсонализации в подростковом и юношеском возрасте // Журн. неврологии и психиатрии. 1985. N 11. С. 1680 — 1684.

5. Бенвенист Э. О субъективности в языке // Эмиль Бенвенист. Общая лингвистика. М., 1974. С. 292 — 300.

6. Блум Ф., Лейзерсон А., Хофстедер Я. Мозг, разум, поведение. М.: Мир, 1988.

7. Вульф Э. Перечеркнувшая себя интенциональность: бред как попытка субъекта изъять себя из общественных отношений и истории // Независимый психиатрический журнал. 1994. N 2. С. 5 — 13.

8. Дейвидсон Д. Условия мышления // Философия и человек. М., 1993. Ч. 1. С. 51 — 59.

9. Декарт Р. Сочинения в 2-х тт. М., 1989. Т. 1.

10. Зайцева И. А. Историогенетический анализ некоторых форм бреда при шизофрении // Журн. невропатологии и психиатрии. 1994. N 3. С. 81 — 85.

11. Кант И. Критика чистого разума. Ростов-на-Дону, 1999.

12. Кассирер Э. Логика наук о культуре // Избранное. Опыт о человеке. М., 1998. С. 7 — 154.

13. Кассирер Э. Опыт о человеке. Введение в философию человеческой культуры // Избранное. Опыт о человеке. М., 1998. С. 440 — 722.

14. Лакан Ж. О бессмыслице и структуре Бога // Метафизические исследования. СПб., 2000. XIV. С. 218 — 231.

15. Лакан Ж. Психоз и Другой // Метафизические исследования. СПб., 2000. XIV. С. 201 — 217.

16. Лакан Ж. Семинары. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа. М., 1999. Кн. 2.

17. Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе. М., 1995.

18. Лосев А. Ф. Теория мифического мышления у Э. Кассирера // Эрнст Кассирер. Избранное. Опыт о человеке. М., 1998. С. 730 — 760.

19. Макаров И. В. Клинико-семантический анализ деперсонализации: Автореф. дис. . канд. мед. наук. СПб., 1996.

20. Меграбян А. А. Деперсонализация. Ереван, 1962.

21. Ноговицын ОМ. Два смысла бытия // Метафизические исследовния. СПб., 2000. XIV. С. 9 — 23.

22. Орлов Д. У. Кризис значений есть // Метафизические исследования. СПб., 2000. XIV. С. 46 — 66.

23. Отье-Ревю Ж. Явная и конститутивная неоднородность: к проблеме другого в дискурсе // Квадратура смысла. Французская школа анализа дискурса. М., 1999. С. 54 — 94.

24. Рибо Т. Болезни личности // Теодюль Рибо. Болезни личности. Опыт исследования творческого воображения. Минск — Москва, 2001.

25. Риккерт Г. Введение в трансцендентальную философию. Киев, 1904.

26. Свасьян К. Проблема символа в современной философии. Благовещенск, 2000.

27. Секацкий А. К. Декарт в системе координат европейской метафизики // Метафизические исследования. СПб., 2000. XIV. С. 24-25.

28. Соболева М. Е. Философия символических форм Э. Кассирера. Генезис. Основные понятия. Контекст. СПб., 2001.

29. Тхостов А. Ш. Топология субъекта // Вестник МГУ. 1994. Сер. 14, Психология. N 2 — 3.

30. Усманова А. Р. Репрезентация как присвоение: к проблеме существования другого в дискурсе // Топос. 2001. N 1(4). С. 50 — 66.

31. Хабермас Ю. Понятие индивидуальности // Философия и человек. М., 1993. Ч. 1. С. 84 — 87.

32. Шибутани Т. Социальная психология. Ростов-на-Дону, 1998.

33. Шпет Г. Г. Сознание и его собственник // Философские этюды. М., 1994. С. 20 — 116.

34. Эпштейн А. Л. О протопатической природе синдрома душевного автоматизма // Невропатология и психиатрия. 1937. N 5. С. 19 — 33.

35. Ясперс К. Общая психопатология. М., 1997.

36. Andre Gide — Paul Valery. Correspondance. Paris, 1955.

37. Berze I., Gruhle H. Psychologic der Schizophrenie. Berlin, 1929.

38. С assirer E. Die Kantischen Elemente in Wilhelm von Humboldts Sprachphilosophie // Geist und Leben. Schriften zu den Lebensordnungen von Natur und Kunst, Geschichte und Sprache. Leipzig, 1993. P. 259.

39. Emrich H. M. Psychiatrische Anthropologie. Munchen, 1990.

40. Farber L. H. Martin Buber and Psychiatry // Psychiatry. 1956. XIX. P. 109 — 120.

41. Juliusburger O. Zur Psychologic der Organgefiihle und der Fremdheitsge fiihle // Zeitschr. f. d. ges. Neur. und Psych., 1910. P. 230.

42. Krieshaber M. De la neuropathic cerebrocardiaque. Paris, 1873.

43. Lowy M. Die Aktionsgefiihle // Prager Med. Woch. 1908. N3. P. 443 — 461.

44. Oesterreich T. K. Die Enthfremdung der Wahrnehmung- swelt und die Depersonalisation in der Psychasthenie // Journ. f. d. Psychol. und Neurol. 1907, 1909. VII und IX Bd.

45. Pick A. Zur Pathologic des Bekanntseinsgefuhls // Neurol. Centrbl. 1903. N 1. P. 2 — 7.

46. Storch A. Die Welt der beginnenden Schizophrenie und die archaische Welt // Zeitschr. f. d. ges. Neur und Psych., 1930. Bd. 127. P. 799 — 810.

психолог отье Узнать стоимость написания работы —>

Материалы собраны группой SamZan и находятся в свободном доступе

Источник: http://samzan.ru/30342

Психолог отье

Психология. Статьи профессиональных психотерапевтов. Психологическая Энциклопедия

  • Новости сайта
    • Читать новости
    • Авторские статьи
    • Мы Вконтакте
    • Наш форум
    • Рассылка
  • Галерея
    • Медиа
    • Видео
    • Эзо-картинки
  • Меню сайта
    • Рассылка
    • Эзотерические статьи
    • Магия
    • Гадание
    • Сонник
    • Мантры
    • Медитации
    • Астрология
    • НЛО
    • Эзотерика
    • Чакры
    • Психология
    • Йога
    • Аура
    • Ченнелинг
    • Цигун
    • Ясновидение
    • Фен-шуй
    • Телепатия
    • Камасутра
    • Астрал
    • Лечение
    • Карта
  • Реклама на сайте:

    психолог отье

    ПСИХОЛОГИЯ. СТАТЬИ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫХ ПСИХОТЕРАПЕВТОВ. ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ

    Теория поля (field theory)

    Т. п. была создана Куртом Левином, считавшим, что для понимания поведения необходимо принимать во внимание всю ситуацию целиком, т. е. гештальт-ситуацию. Левин распространил свои идеи на новые области, взяв за образец мышления мат. построения топологии и физ. Т. п. Система взглядов Левина нередко называется «неогештальтом».

    Эта теория базируется на ряде допущений, к-рые затрудняют восприятие как ее терминологии, так и ее динамики, и требуют полного проникновения в ее филос. термины и специальные понятия. Левин целиком отказался от аристотелева подхода к науке, включая какое бы то ни было подчеркивание прошлого или будущего, причины или следствия. Он считал психологию областью научного изучения, не имеющей ничего общего ни с биологией, ни с физикой, ни с какой бы то ни было др. естественной наукой. Понятия, объекты и события, изучаемые этими науками, могут быть в известной мере релевантны поведению, но это всего лишь психол. релевантность. Даже если индивидуум, поведение к-рого изучается, вспоминает прошлое или проецирует себя в будущее, он делает это сию минуту, т. е. в настоящем. Следовательно, релевантны только те аспекты прошлого (или будущего), к-рые вплетены в ткань сиюминутной ситуации.

    В отличие от мн. теорий, игнорирующих индивидуальные различия, Т. п. сосредоточена именно на них. Левин исходил из того, что на восприятие чел. окружающей среды влияет импульс, посылаемый самой средой, и что этот импульс, в свою очередь, изменяет последующую перцепцию. Среда (Е) окружает чел. Однако чел. (Р) никогда не яв-ся ее частью, а среда никогда не является частью чел. Между тем существуют проницаемые психол. границы, благодаря к-рым изменения, происходящие в (Е) могут вызвать изменения в (Р), и наоборот.

    В индивидууме есть две основные области — внутреннее ядро (аналогичное ядру атома) и область, окружающая его. Внутреннее ядро — в свою очередь — делится на ряд собственных областей, соответствующих различным целям, когнитивным структурам и т. п. Область, окружающая ядро, яв-ся моторно-перцептивной. Считается, что эта относительно недифференцированная область представляет собой тракт, по к-рому события из психол. среды (перцептивные) достигают ядра, а моторные события — среды.

    Психол. среда также подразделяется на множество областей, имеющих более или менее проницаемые границы. Эти области образуют «валентности» (притяжения или отталкивания своих средовых содержаний, напр., целей или целевых объектов). Специфическая «валентность» каждой зоны формируется (развивается) во времени по мере того, как взрослеет и изменяется развивающийся чел., и по мере того, как изменяется среда.

    Т. п. дает нам средства для описания, анализа и предсказания поведения, в основном, через определение компонентов векторного поля в конкретной ситуации и установление направления и интенсивности ожидаемого движения. Однако она также предсказывает изменения в чел., к-рые могут произойти вследствие его вовлеченности в определенное поведение, а тж вследствие изменений в окружающей среде, к-рая может приобрести новую или утратить былую значимость для последующего поведения.

    См. также Гештальтпсихология, Общие системы, Физика и науки о поведении

    Теория реактивного сопротивления (reactance theory)

    Люди часто оказывают сопротивление попыткам ограничить их поведение. Дж. У. Брем высказал предположение, что такого рода противодействия могут рассматриваться как проявления единого мотивационного состояния — восстановить свободу, к-рая подверглась угрозе или была утрачена. Последующие работы в рамках Т. р. с. продемонстрировали значительную эмпирическую поддержку этой теории и распространили область ее применения на широкий круг психол. проблем.

    Общий обзор теории. Психол. реактивное сопротивление — это мотивационное состояние, вызываемое в тех случаях, когда индивидуум сознает, что его свобода в проявлении некоего специфического поведения находится под угрозой нарушения или оказалась нарушенной. Когда возникает мотивация реактивного сопротивления, чел. стремится восстановить эту подвергшуюся угрозе или оказавшуюся нарушенной свободу.

    Эта теория утверждает, что каждый чел. обладает конечным числом специфических поведенческих свобод. Поведение считается свободным, если индивидуум реализует его в текущий момент времени и/или ожидает, что он сможет реализовать его в будущем. Поведение в его наиболее широком смысле, наряду с реальными действиями и поступками включает в себя эмоции, аттитюды и убеждения. Это представление о воспринимаемых, специфических свободах следует отличать от идей, касающихся свободы как общего состояния. Т. р. с. не предполагает существования к.-л. потребности в или стремления к свободе per se.

    Любое событие, к-рое затрудняет осуществление чел. свободы, представляет собой угрозу в отношении этой свободы. Иногда, конечно, будут возникать события, к-рые делают вообще невозможным свободное поведение. В таких случаях чел. лишают свободы. Как правило, угрозы свободе приводят к возникновению реактивного сопротивления. Нарушения свободы, однако, должны вызывать реактивное сопротивление лишь поначалу. Как только чел. осознал, что свобода утрачена безвозвратно, реактивное сопротивление также должно исчезнуть.

    В целом, чем более важна данная свобода и чем большее число свобод подверглось угрозе, тем большим будет реактивное сопротивление. Сила реактивного сопротивления также зависит от величины угрозы. Некоторые угрозы вызывают лишь незначительные затруднения в реализации свободы, некоторые вызывают значительные трудности, а некоторые исключают возможность реализации свободы.

    Самым прямым поведенческим эффектом реактивного сопротивления яв-ся действия по восстановлению оказавшейся под угрозой или нарушенной свободы. Однако, такие попытки в направлении восстановления свободы будут ослабляться двумя противодействующими силами. Во-первых, по мере возрастания степени давления к подчинению будут возрастать не только реактивное сопротивление, но и мотив к подчинению путем отказа от свободы. Кроме того, будут возникать некоторые ситуации, где свобода реализовывать поведение нарушается не безвозвратно, но где издержки от непосредственных усилий по ее восстановлению оказываются достаточно высокими для того, чтобы ослабить прямое противодействие.

    Обе противодействующие силы ослабляют или сводят на нет непосредственные усилия по восстановлению свободы, но их внутренние психол. последствия оказываются довольно различными. Мотивы к подчинению противодействуют побуждающей силе реактивного сопротивления при определении результирующей поведенческой тенденции. Однако, издержки от усилий, направленных на восстановление свободы, должны преимущественно действовать как сдерживающий фактор (suppressor) открытых действий. Если чел. имеет возможность восстановить свободу без вовлечения в непомерно высокие издержки, он будет поступать именно таким образом.

    Привлекательность коммуникатора. В исслед. Дж. У. Брема и Манна обнаружилось, что испытуемые, к-рые считали, будто их индивидуальные суждения о групповой задаче имели важное значение, и к-рые подвергались давлению к изменению этих суждений со стороны высоко привлекательной группы, испытывали значительное реактивное сопротивление и были склонны двигаться в направлении, противоположном позиции, занимаемой данной группой.

    Враждебность. Уорчел обнаружил, что отказ испытуемым в ожидаемой ими свободе выбора одного из трех подарков приводил к возникновению значительно большей враждебности по сравнению с неподтверждением их ожидания получить наиболее привлекательный подарок или просто вознаграждением их наименее привлекательным призом в отсутствие к.-л. предварительных ожиданий. Эти результаты свидетельствуют о значительной роли реактивного сопротивления в возникновении враждебности в случае произвольного нарушения важных ожидаемых свобод.

    Теория систем (systems theory)

    Система — это совокупность взаимодействующих элементов и отношений между ними. Такие отношения включают как структуру, так и функцию. Структура относится к организации элементов, состоящей из подсистем и подподсистем, а также надсистемы. Процесс относится к изменениям в структуре с течением времени. Т. с., к-рая была разработана Л. фон Берталанфи, охватывает как закрытые, так и открытые системы.

    Несмотря на то, что Т. с. обладает значительной потенциальной ценностью для психологии, ее применение до настоящего времени ограничивается человеко-машинными интуитивными правилами обучения, ведущими к универсально единообразным системам и теории личности. Т. с. нашла наиболее широкое применение в технике связи, биологии и соц. науках.

    Приложения Т. с. в междисциплинарных областях оказались самыми успешными. Дж. Миллер приводит данные в отношении сходства в системных структурах на семи уровнях, начиная от микроструктуры клетки, продвигаясь по промежуточным уровням органа, организма, группы и об-ва, и кончая макроструктурой всей планеты как наднациональной системы.

    См. также Общие системы, Системы и теории

    Теория социального обмена (social exchange theory)

    Т. с. о. опирается на предположение о том, что люди будут формировать и поддерживать отношения, если они считают, что вознаграждения, к-рые они извлекают из таких отношений будут превосходить затраты. Джордж Хоманс попытался объяснить поведение, определяемое в широком смысле как результат взаимодействия, в ходе к-рого индивидуумы приобретают, продают или обменивают ресурсы. Хотя Хоманс опирался при формулировке своих положений совр. теории обмена на бихевиоральную психологию и микроэкономику, аналогичные теории можно также обнаружить в антропологии и политологии. Несмотря на то, что Т. с. о, лучше всего объясняет взаимодействия между двумя лицами, она также была распространена на межгрупповые процессы. Хоманс сформулировал пять основных положений совр. теории обмена. Он попытался дать объяснение соц. поведения с использованием фундаментальных представлений о поведении, разработанных бихевиоральными психологами и неоклассическими экономистами. Бихевиористская модель оперантного обусловливания основывается на утилитаристском принципе, согласно к-рому индивидуумы будут стремиться к максимизации получаемого удовольствия и избеганию или сведению к минимуму боли. Предполагается, что индивидуумы будут реагировать прогнозируемым образом на вознаграждения и наказания. Любое взаимодействие предоставляет возможность для обмена ресурсами, в ходе к-рого каждый участник старается получить ресурсы, обладающие более высокой ценностью в сравнении с теми, к-рые он или она отдает или от к-рых отказывается. В широком смысле, соц. психологи называют ресурсами любые вещи, к-рые могут обмениваться. Хотя ресурсы могут представлять собой материальные и нематериальные предметы, Фоу и Фоу выделяют шесть классов обменных ресурсов: любовь, статус, информ., деньги, товары и услуги. Далее они говорят о том, что любой ресурс, подпадающий под один из этих шести классов, может быть описан в отношении одного из двух измерений: специализированность (particularism) и конкретность (concreteness). Специализированность ресурсов — это степень, в которой их ценность зависит от конкретного чел., вовлеченного в процесс обмена. Напр., обмен любовью обладает большей ценностью в отношениях с любимым чел., нежели в отношениях с абсолютно незнакомым, в то время как обмен деньгами обладает более универсальной ценностью. Второе измерение, конкретность, связано со степенью материальной осязаемости того или иного ресурса, напр. увеличение оклада в сравнении с повышением своего профессионального статуса. В ходе дополнительных исслед., Фоу и Фоу обнаружили, что высокоспециализированные ресурсы имеют тенденцию обмениваться на ресурсы того же класса (напр., любовь на любовь, нежели деньги на любовь), но что менее специализированные ресурсы, как правило, обмениваются на ресурсы из других классов. Напр., деньги часто обмениваются на товары и услуги.

    Хоманс развил пять общих положений, касающихся соц. поведения и обмена ресурсами. Три из них воспроизводят модель бихевиоральных психологов. Первое положение, непосредственно вытекающее из модели оперантного обусловливания, гласит: «В отношении любых действий, выполняемых людьми, чем чаще человек вознаграждается за конкретное действие, тем чаще этот человек будет выполнять такое действие». Второе положение связано с признанием роли прошлого опыта: «Если в прошлом появление конкретного стимула или набора стимулов создавало ситуацию, в которой действие человека вознаграждалось, то чем больше теперешние стимулы похожи на эти прошлые стимулы, тем чаще этот человек будет выполнять такое же или похожее на него действие в настоящем». Однако, третье положение гласит, что «когда за свои действия человек не получает ожидаемого вознаграждения или получает неожидаемое наказание, он приходит в ярость и может вести себя агрессивно».

    Два последних положения более тесно связаны с экономической теорией. Микроэкономическая теория также уходит корнями в утилитаристские традиции. Одно из ее центральных допущений состоит в том, что в процессе максимизации удовольствия и избегания страдания, люди оказываются максимизаторами полезности (utility maximizers). Иначе говоря, «для каждого человека любое состояние мира (state of the world) характеризуется конкретным уровнем полезности, где под полезностью понимается то, что чел. стремится максимально увеличить при помощи своих действий». По существу, четвертое положение гласит, что «чем больше выгоды человек получает в результате своих действий, тем вероятнее, что он будет вести себя таким образом». В терминах Хоманса, выгода (profit) яв-ся суммарным результатом выигрышей или вознаграждений, получаемых в ходе взаимодействия, за вычетом связанных с ним затрат.

    Последнее положение отражает экономическое понятие снижающейся предельной полезности. Хоманс утверждает, что «чем чаще в недавнем прошлом человек получал конкретное вознаграждение, тем менее ценной для него становится любая последующая единица этого вознаграждения». Идея заключается в том, что можно пресытиться любым определенным благом, так что дополнительные его единицы больше не вызывают желания или сохраняют ту же самую ценность, к-рой они обладали изначально.

    Соц. обмен и экономический обмен далее дифференцируются на основе взаимодействия. Тогда как экономические обмены осуществляются при явно заданных условиях затрат и прибылей для каждой участвующей стороны, соц. обмены никогда не бывают явными. Вдобавок, условия самого договора при экономическом обмене подлежат изучению, могут быть сделаны предметом переговоров и обеспечиваются правовой санкцией. В отношении соц. обменов, однако, считалось бы дурным тоном пытаться выторговать себе условия более выгодного обмена, и эти условия обмена не утверждаются в виде обеспеченного правовой санкцией договора, а порождают чувство личного обязательства и имеют внутреннее значение для его участников. Говорят, что соц. обмены влекут за собой неуточненные обязательства. «Один человек оказывает другому услугу, и хотя существует общее ожидание ответной услуги в некотором будущем, ее конкретный характер заранее точно не оговаривается».

    Хотя Хоманс приложил немало усилий, чтобы предоставить убедительные доводы в объяснение того, почему конкретный чел. выбирает один образ действий или сохраняет определенные отношения, разрывая при этом другие, он не дает объяснения тому, что составляет выгоду для одного человека и затрату для другого. Приобретаемые ресурсы могут и не обладать независимой абстрактной ценностью, но оказываться ценными в связи с ожиданиями, обусловленными прошлой ассоц., текущими ожиданиями и сравнениями с тем, что получают другие в аналогичных взаимодействиях. Тибо и Келли представляют описание иерархий предпочтений (preference hierarchies), в к-ром принимаются в расчет биографии людей и социальные сравнения.

    Разработка иерархии предпочтений. Т. с. о. можно рассматривать как теорию выбора поведения. Выбирая из ряда альтернатив, люди нуждаются в определенном стандарте или базисе, исходя из к-рого они могли бы судить о сравнительной ценности этих альтернатив. Каждый чел. делает выбор между альтернативами, «оценивая имеющийся или ожидаемый опыт в отношении каждой из них на основе ранжирования предпочтений и последующего выбора наилучшей альтернативы». Тибо и Келли обратились к проблеме ранжирования предпочтений в своей теории взаимодействия в малых группах. Они высказали предположение, что каждый чел. вырабатывает шкалу предпочтений, на основе к-рой он сравнивает варианты выбора. Средняя точка этой шкалы называется базой сопоставления, или, сокращенно, БС (comparison level, CL). Тибо и Келли утверждают, что люди вырабатывают БС, представляющую собой норму, относительно к-рой чел. оценивает вознаграждения и затраты, связанные с включением в определенные отношения, с т. зр. восприятия их как «стоящих» (deserved) того. Отношения, исходы (последствия) к-рых превышают БС, будут представляться сравнительно «удовлетворяющими» и привлекательными для их участника; отношения, к-рые имеют исходы (последствия), оказывающиеся ниже БС, будут представляться сравнительно «неудовлетворяющими» и непривлекательными. На конкретное положение БС на индивидуальной шкале предпочтений будут влиять все те исходы (или последствия), к-рые знакомы данному участнику из непосредственного опыта или др. источников (напр., символической коммуникации). Актуальный уровень исходов (= доходов), к-рый дает эта средняя точка шкалы удовлетворенности—неудовлетворенности, будет зависеть от уровня недавно пережитых последствий или тех последствий, за к-рые индивидуум нес основную каузальную ответственность. Люди будут удовлетворены, если они получат больше того, на что рассчитывали, и не удовлетворены, если получат меньше.

    Помимо того, что каждый индивидуум обладает набором БС в отношении конкретных ресурсов, он также имеет базу сопоставления альтернативных ресурсов или альтернативных партнеров (БСальт). Ценность конкретного ресурса, предлагаемого партнером в ходе обмена, зависит, в определенной степени, от наличия альтернативных партнеров пли ресурсов-заменителей. Напр., если чел. А предлагает человеку Б за работу $10, для предсказания его ответа нам необходимо знать, попадают ли эти $10 за подобную работу в интервал ниже или выше БС человека Б, и имеет ли чел. Б альтернативное предложение (БСальт).

    Введение понятия БСальт приводит к дискуссии о власти в отношениях соц. обмена. В той степени, в к-рой одни из партнеров по обмену контролирует доступ к редким или желательным ресурсам, он обладает властью над др. партнером. В этой ситуации отсутствует альтернатива партнеру но обмену или же имеющиеся альтернативы обеспечивают менее желательные исходы. Любой чел., для к-рого последствия складывающихся отношений оказываются ближе к его БСальт, будет обладать большей властью над другим. Предполагается также, что чел., оказывающийся в силу к.-л. причины наименее заинтересованным в поддержании отношений, будет обладать властью, позволяющей ему доминировать в этих отношениях. Это получило название принципа наименьшего интереса (principle of least interest) и позволяет сделать вывод о том, что «власть кроется в зависимости другого» (power resides implicitly in other’s dependency). Эмерсон разработал теорию отношений власти—зависимости, основанную на простой идее: поскольку обмены предполагают наличие по меньшей мере двух сторон, то каждая из них, в некоторой степени, зависит от другой в осуществляемом взаимодействии. При односторонней монополии человек А может лишь получать ресурсы от чел. Б. В отношении этого ресурса, чел. Б имеет полную власть над А. Чем больше разнообразных видов ресурсов А получает от Б, тем в большей зависимости он оказывается от Б, и, следовательно, тем большей властью Б обладает над А. Эта теория была расширена с целью охватить вопросы образования коалиций, развития энергосистем и организационных связей.

    Даже если испытуемые в исслед. с использованием платежных матриц полностью сознают преимущества взаимного сотрудничества, они склонны выбирать стратегию соперничества. Возникает впечатление, что испытуемые в этих экспериментах скорее заинтересованы в максимальном увеличении различий между собой и своими игровыми партнерами, нежели в максимальном увеличении своих собственных вознаграждений. Исключения из этого правила наблюдались в условиях, в к-рых существовала возможность коммуникации между игроками или когда два игрока оказывались в близких личных отношениях. В обоих случаях возникает основа для взаимного доверия, которая благоприятствует стратегиям сотрудничества.

    Дополнительный источник власти в отношениях соц. обмена возникает в ситуации, в к-рой один из партнеров может оказывать влияние на исходы (последствия) для другого своими собственными действиями. Тибо и Келли утверждали, что человек может контролировать действия или поведение другого через свой собственный выбор двумя различными способами. Первый тип контроля через влияние, или власти, называется фатальным контролем (fatal control). «Если А посредством изменения своего поведения может воздействовать на последствия для Б независимо от того, что делает Б, то А обладает фатальным контролем над Б». Вводя этот тип контроля, чел. сужает реакции доступные другому; Б оказывается в фатальной зависимости от действий А.

    Второй тип контроля через влияние называется поведенческим контролем (behavior control). «Если А посредством изменения своего поведения может сделать желательным для Б тоже изменить свое поведение, то А обладает поведенческим контролем над Б». Это происходит в ситуации, когда А может инициировать выбор поведения, к-рый увеличивает выигрыш Б за специфическую реакцию или требует от Б больших затрат на альтернативную реакцию. Несмотря на то, что у Б все же остается возможность выбора поведения, А обладает способностью оказывать значительное влияние на последствия выбора Б и, как следствие, существенное влияние на поведение Б.

    Расширения теории обмена. Хотя обсуждение Т. с. о. в рамках диадических отношений выиграло от той простоты, к-рую они дают, по всеобщему мнению, она требует расширения в применении к более сложным типам соц. взаимодействий. Одним из таких расширений явилась разработка теории справедливости (equity theory), к-рая утверждает, что при оценке удовлетворенности своим собственным успехом будут приниматься в расчет успехи др. людей. Мы рассматриваем свои результаты в сравнении с тем, что сделано другими в дополнение к нашим собственным вкладам. Предположение о том, что распределение вознаграждений должно осуществляться на основе индивидуальных достижений и вкладов, повлекло за собой разработку теорий дистрибутивной (распределительной) справедливости (theories of distributive justice).

    Сети обмена (exchange networks) и степень контроля ресурсов — еще одно направление расширения Т. с. о. Исходя из проведенного Тибо и Келли анализа фатального и поведенческого контроля, можно предположить, что чел., контролирующий в сети обмена дефицитный ресурс, сохраняет источник власти над другими.

    Т. с. о. тж рассматривалась в качестве важного шага в соединении микропроцессов с макроструктурами. Блау явился инициатором работы в этой области, к-рая продолжает привлекать внимание. Как уже ранее отмечалось, большая часть этого интереса оказывается на пересечении дисциплинарных границ со всеми видами общественных наук, исследующих ответвления Т. с. о.

    См. также Арбитраж (третейский суд), Контроль поведения, Социальная психология, Социальное равенство

    Теория Фромма (Fromm’s theory)

    В поисках ответа на вопрос о сущности челов. природы Эрих Фромм интересовался различными аспектами этой проблемы. Объединив несколько гуманистических подходов, он определил челов. природу как динамическую и диалектичную по своей сути. Главным в чел. является его способность свободно действовать и воспринимать любовь как объективное взаимодействие. В основе своей все люди одинаковы, каким бы ни был их соц. статус и к какому бы полу они ни принадлежали.

    Осознание себя, рассудок и воображение разрушают гармонию, характерную для жизни животных. Возникновение этих отличительных черт превращает человечество в аномалию, в некий каприз Вселенной. Составляя часть природы, подчиняющейся физ. законам и не способной изменить их, человечество превзошло всю остальную природу и вышло за ее пределы. Имея представление о самих себе, мы осознаем свою беспомощность и пределы своего существования. Мы живо представляем наш собственный финал — смерть.

    Фромм обращался к потребностям, обусловленным особенностями челов. существования. К ним относится и потребность в общении, поскольку одиночество ведет к дезинтеграции точно так же, как истощение ведет к смерти. Люди испытывает также и потребность в трансценденции, в преодолении пассивности и случайностей нашего существования, что делает нас оригинальными и стремящимися к свободе. Потребность в трансценденции открывает перед нами возможность выбора: мы можем творить или разрушать, любить или ненавидеть. Удовлетворение потребности в творчестве становится источником счастья, гибели или страданий. Третья потребность — это потребность в осознании наших корней, дающая нам ощущение безопасности и помогающая нам избежать чувства тревоги и одиночества. Четвертая потребность — стремление к идентификации; она дает нам понимание самих себя, так как мы нуждаемся в том, чтобы чувствовать и говорить: «Это я сам». Пятая потребность — потребность в ориентации — представляет собой специфическую потребность, основанную на нашей экзистенциальной ситуации, на нашем гуманизме, воображении и разуме, и отражает стремление найти смысл существования или понять его ценность.

    По Фромму, соц. характер формируется вследствие адаптации свободных индивидуумов к соц. условиям, благодаря к-рым у каждого чел. развиваются характерные отличительные черты, заставляющие его вести себя так же, как ведет себя большинство людей, принадлежащих к той же культуре. Соц. характер интернализирует внешние потребности, ориентируя конкретных людей на задачи, стоящие перед социоэкономической системой.

    См. также Экзистенциализм

    Теория Хорни (Horney’s theory)

    По существу, теория Карен Хорни представляет собой уникальный синтез идей Фрейда и Адлера. Как и Фрейд, она подчеркивает важность мощных неосознаваемых интрапсихических конфликтов — концепция, к-рую холистическая модель Адлера отвергает. Но она значительно отходит от ортодоксального психоан. в неск. аспектах: отказываясь от конструкта либидо, отвергая предположение об обусловленности поведения всех людей врожденными запретными инстинктами, такими как инцест и деструктивность, и подчеркивая в большей степени соц., чем биолог. детерминанты личности.

    Причины невроза. У каждого человека есть способности и желание творчески развить свой потенциал и занять достойное место среди себе подобных. Психопатология возникает лишь в том случае, если это врожденное стремление к положительному росту и самореализации блокируется внешними соц. воздействиями.

    В то время как у здорового ребенка развивается чувство принадлежности к безопасной и обеспечивающей питание семье, ребенок, воспитанный невротичными родителями, испытывает глубокие сомнения, сильные страхи и воспринимает окружающий мир как враждебный и пугающий. Снижение этой интенсивной базисной тревоги становится теперь главной целью ребенка, доминирующей над его врожденными здоровыми желаниями и потребностями. В силу этого он отвергает теплые и спонтанные отношения с др. людьми и манипулирует ими в целях собственной выгоды. Так здоровый поиск самореализации замещается общим стремлением к защищенности и безопасности — признак невроза.

    Движение к, против и прочь от людей. Невротическое стремление к безопасности реализуется путем преувеличения одной из трех главных характеристик базисной тревоги: беспомощности, агрессивности и отстраненности.

    При невротической беспомощности человек испытывает чрезмерно сильное желание оказаться под чьей-либо защитой и преувеличенно, лицемерно уступает желаниям др. людей (движение к людям).

    При невротической агрессивности человек уверен, что жизнь представляет собой дарвиновские джунгли, в к-рых выживают лишь самые приспособленные (движение против людей). Людям с невротической агрессивностью большинство окружающих кажутся враждебно настроенными и лицемерными; они полагают, что истинные чувства недостижимы или даже не существуют.

    При невротической отстраненности человек избегает близких или даже случайных контактов с другими (движение прочь от людей).

    В то время как здоровый человек свободен двигаться к, против или прочь от людей в зависимости от обстоятельств, три невротических решения непроизвольны и ригидны. Они, однако, не являются взаимоисключающими. В каждом случае две ориентации, значение к-рых сознательно преуменьшается, остаются действующими на бессознательном уровне и конфликтуют с доминирующей ориентацией.

    Идеализированный образ. Те, кто страдает неврозом, вытесняют не только свои внутренние мучительные конфликты, но тж недостатки и слабости, к-рые они видят в себе и презирают. Вместо этого они создают сознательный образ Я, преувеличенно положительный и подкрепляющий центральную невротическую ориентацию.

    Этот грандиозный идеализированный образ кажется его создателю вполне нормальным и реалистичным. В результате возникает порочный круг. Идеализированный образ побуждает индивидуума к установлению недостижимых стандартов и целей, включая уверенность в конечной победе, что в свою очередь усиливает у страдальца презрение к себе, внутренний конфликт между сомнительным истинным Я и идеализированным образом, повышает зависимость от идеализированного образа и продлевает компульсивное и ненасыщаемое стремление к укреплению этого нереалистичного образа достижением громкого триумфа.

    Тирания «долженствования». Постоянные внутренние требования актуализации идеализированного образа напоминают политику тоталитарного полицейского государства — качество, к-рое Хорни характеризует как «тиранию долженствования». Это «долженствование» настолько овладевает сознательным мышлением и скрывает вытесненные врожденные здоровые побуждения, что страдающий не в состоянии уже больше распознать, что ему нужно и чего он в действительности желает. Чтобы освободить стремление к самореализации, к-рое так основательно блокировано, и помочь человеку заменить компульсивное и мучительное стремление к недостижимым целям приятной и вознаграждающей активностью, обычно требуется проведение формальной психотер.

    Теория эмоций Джемса—Ланге (James—Lange theory of emotions)

    Т. э. Дж.—Л. сразу же после ее опубликования в труде Джемса «Принципы психологии» (Principles of psychology) превратилась в предмет многочисленных научных дискуссий. Некоторые положения теории Джемса были сформулированы датским психологом Карлом Георгом Ланге в 1885 г. Джемс объединил свои представления с идеями Ланге, что и послужило основанием для введения в научный оборот термина Т. э. Дж.—Л. Эта теория предлагает физиолог. объяснение механизма возникновения, организации и поддержания на определенном уровне таких отчетливо проявляющихся эмоций, как печаль, страх, гнев и любовь, а также более утонченных эмоций, к числу к-рых можно отнести моральные, интеллектуальные и эстетические чувства.

    Авторы исходят из того, что общими причинами возникновения эмоций являются не психич. (mental) или психол., а внутренние, физиолог., нервные процессы. Эмоции — это результат органических изменений, возникающих в теле чел., реагирующего на возбуждающий объект или факт, с к-рыми он сталкивается.

    Последовательность возникновения эмоционального переживания состоит из трех фаз: а) восприятие возбуждающего объекта или факта; б) внешние проявления эмоций, напр., плач, нападение или бегство; д) психич. воздействие, или собственно эмоция, напр., чувство страха или гнева. Многие теории эмоций (то же самое подсказывает и здравый смысл) исходят из того, что внешние проявления эмоций (плач, нападение или бегство) следуют после возникновения таких эмоций, как страх или гнев. Джеймс и Ланге изменили эту последовательность, поместив стадию внешних проявлений между восприятием возбуждающего стимула и собственно эмоцией.

    В дискуссиях, вызванных теорией Джемса—Ланге, обсуждался вопрос о роли ЦНС и соц. среды в возникновении эмоций. «Централисты» (включая Джеймс и Ланге) утверждали, что каждой эмоции соответствуют специфические физиолог. изменения. Их оппоненты, «периферисты», отрицая такую возможность, настаивали на том, что речь может идти только об общем состоянии возбуждения, модифицированном соц. средовыми факторами. Эксперим. данные не позволяют сделать однозначного вывода.

    Жан Поль Сартр, критически подойдя к теории Джемса—Ланге с позиции феноменологии, отверг ее по следующим причинам. Во-первых, поведение, физиолог. или экспрессивное, не яв-ся эмоцией, как не яв-ся эмоцией и осознание такого поведения. Во-вторых, тело не «разглашает» свои собственные интерпретации, последние даны в сознании индивидуума. В-третьих, физ. проявления эмоций представляют собой самые ординарные нарушения нормального функционирования организма и не могут быть причинами эмоций. Через них индивидуум получает подтверждение факта существования эмоции, они придают эмоциям достоверность, но не яв-ся их причинами. В-четвертых, принимать во внимание только биолог. тело — в отрыве от прожитой им жизни (lived body) — и сознавание индивидуумом тела как источника эмоций значит рассматривать тело как вещь (thing) и локализовать эмоции в расстройствах тела.

    Т. э. Дж.-Л. не утратила своего значения и в наши дни. Фазы эмоционального переживания, обозначенные ее создателями, не подвергаются сомнению. Однако продолжаются дискуссии относительно их последовательности и по поводу того большого значения, к-рое эта теория придает физиологии в ущерб соц. и психол. факторам и процессам.

    См. также Когнитивные теории эмоций, Эмоции

    Терапия в малых группах (small group therapies)

    В своей работе «Объединение людей: групповая теория и групповые навыки» (Joining together: Group theory and group skills), Дэвид Джонсон и Фрэнк Джонсон предлагают совокупный набор критериев, позволяющих дать следующие определения малой группы:

    Двое или большее число лиц, взаимодействующих друг с другом; социальная единица, к-рая считает себя принадлежащей к группе; совокупность лиц, зависящих друг от друга; совокупность лиц, к-рые объединяются для достижения общей цели или решения общей задачи; совокупность индивидуумов, каждый из к-рых пытается удовлетворить свои личные нужды посредством объединения с другими; несколько лиц, которые руководствуются общими нормами в вопросах, представляющих общий интерес, и участвуют в системе взаимосвязанных ролей; несколько лиц, к-рые оказывают влияние друг на друга; совокупность индивидуумов, считающих, что группа для них полезна.

    Джонсон и Джонсон (1982) определяют группу как двух или более непосредственно взаимодействующих индивидуумов, каждый из к-рых сознает а) свое членство в группе, б) принадлежность других членов к группе и в) свою положительную взаимозависимость в том, что касается стремления к достижению общих целей.

    В работе «Группы: процесс и практика» (Groups: Process and practice) Джеральд Кори и Марианна Шнейдер Кори приводят обзор нескольких типов терапевтических групп. Они полагают, что терапевтические группы имеют более широкую цель, чем ограничение себя лечением эмоциональных и поведенческих расстройств. Такой целью яв-ся повышение знаний людей о себе и других, помощь людям в уточнении того, как они хотели бы лучше всего изменить свою повседневную жизнь, и предоставление людям некоторых из основных средств, с помощью к-рых возможно добиться этих желаемых изменений. Взаимодействие с др. людьми в терапевтической группе в атмосфере доверия предоставляет участникам возможность экспериментировать с новыми вариантами поведения и получать искреннюю обратную связь от окружающих в группе, озабоченной эффектом поведения своих членов. Существует много типов специфически терапевтических групп, многие из к-рых яв-ся Т-группами (или группами лабораторного тренинга), группами встреч, группами личностного роста, группами самопомощи и разнообразными специфически сфокусированными группами. Есть также группы, составленные из детей, подростков, лиц, находящихся на разных этапах взрослого развития, и группы для решения проблем лиц пожилого возраста. Кьелл Эрик Рудестам описывает множество групп, обеспечивающих необходимый для личностного роста опыт, включ. Т-группы, группы встреч, гештальт-группы, группы психодрамы, телесной терапии, танц- и арт-терапии, тематически центрированные группы, группы транзактного анализа и группы тренинга умений.

    См. также Групповая психотерапия, Т-группы

    Терапия в однородных группах (peer group therapy)

    Терапию, проводимую в группе лицами без мед. образования с участниками, у к-рых имеются общие проблемы, наз. Т. в о. г. Особую важность Т. в о. г. приобрела с началом деятельности орг-ции «Анонимные алкоголики» (АА).

    Т. в о. г. использует высокий уровень самораскрытия, неукоснительное выполнение требований личной ответственности за содеянное, признание в прошлых дурных поступках члену группы или всей группе, готовность отказаться от прежнего образа жизни, возмещение ущерба, нанесенного др. людям, обращение своей воли и жизни в сторону какой-то высшей силы и помощь др. как средство сохранения собственной воздержанности.

    Др. однородные группы используют примерно те же принципы, хотя часть из них предполагает более высокий уровень конфронтации. Нек-рые группы, о каких имеются сообщения в литературе, яв-ся совершенно однородными, но большинство из них, помимо групп АА и сходных с ними, имеют непрофессиональных ведущих, к-рые получили минимальную подготовку с психол. уклоном.

    Приблизительно 1,5 млн людей вовлечено в деятельность групп «Анонимных алкоголиков» и групп аналогичного типа.

    Т. в о. г. практикуется тж в таких коммунах, как Синанон, Дэйтоп и др. сообществах, имеющих целью освободить людей от наркотической зависимости и обеспечить им после этого постоянную поддержку в повседневной жизни. Главное в их орг-ции — атмосфера взаимной любви и заботы, наряду с высоким уровнем конфронтации, с постоянным требованием неукоснительного соблюдения честности в любом аспекте повседневной жизни бывших наркоманов. Общинная жизнь и постоянная конфронтация требуются для наркоманов, в то время как алкоголики не находят это необходимым.

    Множество др. групп самопомощи практикуют Т. в о. г. Группы Make Today Count («Сделай так, чтобы сегодня значило») и GROW (движение, зародившееся в Австралии, а теперь развернутое и в США для людей, к-рые хотят улучшить свое эмоциональное функционирование) — наиболее типичные примеры таких групп. Кроме того, имеются группы, организованные родителями или взрослыми людьми, к-рым нужна помощь в решении проблем, вызванных болезнью или инвалидностью. Примерами яв-ся United Cerebral Palsy («Объединение усилий для решения проблем ДЦП») и Muscular Dystrophy Association («Ассоц. мышечной дистрофии»).

    Национальной расчетной палатой всех орг-ции самопомощи яв-ся Центр самопомощи в г. Эванстон (штат Иллинойс). Существует около сорока др. центров самопомощи, находящихся на различных стадиях деятельности или развития по всей стране. Приблизительно 500 тысяч групп самопомощи в США обслуживают не менее 5 млн людей.

    См. также Группы достижения изменений, Групповая психотерапия

    Терапия внушением (suggestion therapy)

    Внушение представляет собой процесс, вызывающий некритичное принятие чел. изменений в его когнициях, эмоциях или поведении. Исторически внушение использовалось в магических песнопениях, религиозных ритуалах, знахарстве, вуду и эффекте плацебо. Инициатором его совр. использования для терапевтических целей яв-ся Э. Куэ. Гипнотерапия представляет собой форму Т. в., в к-рой внушаемость повышается благодаря введению индивидуума в состояние транса.

    Существуют различные типы внушения: гетеросуггестия (внушение др. лицом) и аутосуггестия (самовнушение); прямое и непрямое внушение (скрытое внушение, имеющее целью обойти защитные механизмы клиента); вербальное и невербальное внушение (с помощью мимической экспрессии, движений тела, рук и т. п.). В нек-рой степени внушение присутствует во всех формах психотер.

    Совр. тенденции в развитии Т. в. находятся иод значительным влиянием подхода М. Эриксона, использующего искусные комбинации вербальных и невербальных приемов коммуникации для сообщения иногда прямого, но по большей части косвенного внушения.

    См. также Гипнотерапия, Психотерапия

    Терапия отношений (relationship therapy)

    Т. о. наз. неск. различных видов психотер., каждый из к-рых фокусируется на отношениях между психотерапевтом и клиентом как на эффективном средстве достижения терапевтических изменений.

    Бубер видит сущность челов. жизни во «встрече» с др. чел. в ее непосредственном переживании (Я—Ты), в отличие от видения друг друга лишь в качестве объектов, иногда редуцированных фильтрами соц. ролей (Я—Оно). Психотер. стремится к достижению аутентичных отношений с др. людьми, как противоядие соц. и механистичной объективации окружающих.

    Салливан рассматривает чел. как скопление реакций, проявляемых по отношению к др. людям. Эта совокупность реакций («отраженные оценки») образует «Я», «оболочку преобразований энергии». Анормальность яв-ся рез-том тенденции реагировать стереотипным способом на людей, применительно к к-рым такая реакция яв-ся неподходящей. Психотер. заключается в эксплорации психотерапевтом значимых событий жизни клиента при тонком сознавании эмоционального тона в отношениях между клиентом и терапевтом. Эмоциональный тон и неадекватные содержанию этой эксплорации (наз. началом и разведкой) стереотипизированные реакции («паратаксические искажения») клиента фиксируются и затем подвергаются тщательному исслед. в фазе психотер., наз. «детальным расследованием». Сущностью психотер. яв-ся детальное изучение (через интервью) жизни клиента, выявляющее все, что вызывает у него чувство тревоги и незащищенности. Все эти тревоги и опасения можно обнаружить во взаимодействии с терапевтом, чаще всего по различным непрямым сообщениям (заиканию, «неправильно употребляемым» словам, паузам, жестам, расходящимся со словесными заявлениями) или по чувствам, к-рые терапевт испытывает в отношении клиента. Чувства эти возникают благодаря процессу «реципрокного душевного движения», или осознания потребностей др., и развития паттернов реагирования, облегчающих или мешающих удовлетворить эти потребности. В ходе психотер. изучаются эти потребности клиента и ожидание клиентом таких потребностей у терапевта.

    Современные направления развития интерперсональной терапии Салливана. Маршалл Дюк и Стефан Новицки сосредоточились на трех понятиях. Первое — это комплементарность, к-рая имеет место в тех случаях, когда дружелюбная или враждебная реакция вызывает равно дружелюбную или враждебную реакцию у др., хотя реакция доминирования или подчинения вызывает противоположную реакцию, подчинения или доминирования соответственно. Второе понятие — конгруэнтность — относится к степени отражения «истинных» чувств чел. в его высказываниях. Дюк и Новицки вводят понятие ситуации, позаимствованное из теории соц. научения Роттера, чтобы проиллюстрировать то, каким образом комплементарность и конгруэнтность оказывают со временем действие в различных ситуациях. Их третье понятие — многофазные отношения — констатирует тот факт, что конгруэнтность или комплементарность могут быть, а могут и не быть уместными в конкретном случае.

    Шелдон Кэшдан рассматривает отношение как средство изменения личности в ходе пяти-стадийного процесса. Его система использует теорию объектных отношений, чтобы украсить базовую модель Салливана.

    Клинтон Мак-Клемор и Филлис Харт сосредоточиваются на развитии близких отношений с помощью курса психотер., подразумевающей достижение кульминации таких отношений в «раскрытии».

    Дэвид Юнг и Эрнст Байер, следуя модели Салливана, видят в качестве критического компонента психотер. пренебрежительное реагирование на стереотипные коммуникации клиента.

    Группа из Пало Альто (The Palo Alto group) оказала влияние на практикующих Т. о. посредством точного описания различных цепей поведенческих реакций, складывающихся между людьми в индивидуальной, семейной и групп. формах взаимодействия. Эта группа тж идентифицировала культурные (трансперсональные), интерперсональные и интрапсихические источники стилей коммуникации, приводящих к неадаптивным взаимодействиям.

    Др. виды психотер. используют понятие отношения в одном из неск. значений. Терапия первичных отношений Постеля, опирающаяся на теорет. взгляды Адлера, нацелена на тех клиентов, к-рые были отвергнуты родителями, пережили их утрату и испытывают трудности в выражении эмоций.

    Различные психоаналитические теории и теории процесса могли бы претендовать на право наз. Т. о., когда они при обосновании терапевтических процедур делают упор на такие понятия, как «корректирующий эмоциональный опыт» или жизнь в «здесь-и-сейчас». Вообще, словосочетание «Т. о.» использовалось в широком смысле, чтобы указать на установление поддерживающих отношений с клиентом.

    См. также Новаторские психотерапии, Интерперсональная теория Салливана

    Терапия поэзией (poetry therapy)

    Т. п. — это инструмент, к-рый может быть взят на вооружение каждой школой психотер. Добавление поэзии к терапии не меняет истинную природу ни той, ни др. Включаться в Т. п. могут лица с любыми диагнозами — от легких нарушений до шизофрении. Однако больным с грубыми расстройствами и тем, кто неспособен вникнуть в происходящее, этот метод скорее противопоказан.

    См. также Библиотерапия, Литература и психология

    Терапия разрешением конфликта (conflict resolution therapy)

    Часто предполагают, что в основе всей психич. патологии лежит конфликт, что ведет к утверждению: «Нет конфликта — нет психич. патологии». Понятие конфликта рекомендуется использовать в качестве концептуальной базы для понимания психич. патологии вследствие его эмпирического характера, понятности для клиентов, находящихся в состоянии дистресса, и его релевантности клиническим и соц. тупикам, в к-рые попадает чел.

    Теория конфликта характеризуется градиентами приближения и удаления (уклонения, обхода, избегания). Относительно области цели удаление яв-ся резким, а приближение — постепенным. Нерешительность, колебания и образование стойких симптомов имеют место в связи с интенсивным и затяжным конфликтом.

    Предполагается, что всякая психотер. прямо или косвенно направлена на разрешение конфликта. Разрешение конфликта может происходить путем а) постепенного увеличения градиента приближения к цели (преодоление волнения перед выходом на сцену, сближение с объектом восхищения) или б) уменьшения градиента удаления через катарсис или откалывания значимого прошлого. Второй путь носит достаточно косвенный характер, требует больше времени и связан с большей неопределенностью и меньшей объективностью. Прямой путь последовательного приближения к цели может не вызвать достаточного доверия к пугающему и уклоняющемуся поведению чел. в прошлом и настоящем. В идеале градиентная линии приближения должна соответствовать характеристикам тревоги и избегания, сопровождающим конфликт при усиленных последовательных шагах, к-рые будут вести к повышению уверенности в себе и независимости. Далее, ожидается, что уменьшение крутизны линии удаления будет мотивировать пациента к сближению с вызывавшими ранее страх и избегавшимися ситуациями. Золотая середина обосновывается большой вероятностью того, что приближение и удаление действуют совместно, и ни одна из этих моделей поведения не должна доминировать, поскольку каждая из них может оказаться более целесообразной в определенное время.

    См. также Посредничество в конфликте, Новаторские психотерапии, Психотерапия

    Терапия реальностью (reality therapy)

    Концепция Т. р., разраб. У. Глассером, была впервые опубликована в 1965 г. При неизменности осн. принципов ее оригинальные идеи постоянно развивались и совершенствовались. Последним значительным вкладом в теорию было соотнесение концепции с работой мозга в качестве системы контроля поступающей информ.

    Теория Т. р. осн. на представлении Глассера о том, что всеми живыми существами движут сильные побуждения, нуждающиеся в удовлетворении. Чел. как наиболее сложное существо из всех, кого создал процесс эволюции, имеет наиболее сложные потребности: выжить, быть в безопасности, быть с кем-то вместе и любить, обладать чувством собственного достоинства и силой, веселиться и быть свободным. Хотя эти специфические потребности, возможно, яв-ся дериватами базисной потребности в выживании, они все обладают равным потенциалом на данном этапе эволюции. При наличии способности к их удовлетворению, люди ведут себя т. о., чтобы поддерживать или увеличивать испытываемое при этом удовольствие. Но при неспособности удовлетворить эти потребности возникает боль и, как это ни парадоксально, люди могут вести себя поддерживающим или даже увеличивающим эту боль образом, несмотря на то, что их конечной целью яв-ся снижение страдания.

    Т. р. — это психол. система, предназначенная помочь людям удовлетворять свои потребности более эффективными способами. Поскольку все мы ведомы одними и теми же потребностями, заложенными в генетических структурах, главные различия между людьми заключаются в том, насколько эффективно они способны удовлетворять эти потребности.

    Приверженцев Т. р. мало интересует стандартизованная психол. диагностика, и они обычно характеризуют людей по тем типичным способам поведения, к-рые выбираются ими для удовлетворения своих потребностей.

    На основе сходства такого поведения выделяются, по существу, два широких класса людей: а) те, кто в целом достигает поставленных целей и чувствует себя преуспевающим и счастливым большую часть времени; б) те, кто не способен этого сделать, и потому сильно страдает и чувствует себя неудачником. Второй класс подразделяется далее на неск. подгрупп. Во-первых, это те, кто потерял веру в себя. Вследствие сил, заложенных в генетических структурах, люди, утратившие веру в себя и попавшие временно в трудное положение, начинают компенсаторное поведение независимо от того, насколько неэффективным оно м. б. Во-вторых, нек-рые из тех, кто пытается сдаться и все бросить, обнаруживают, что не могут этого сделать. Тогда эти люди оказываются перед выбором из множества симптоматических форм поведения, большей частью болезненных и неэффективных, но это лучшее, на что они способны в это время. Примерами могут служить формы поведения с мощными чувственными компонентами, такие как гнев, к-рые ведут к отыгрыванию, или формы депрессивного поведения, к-рые ведут к страданию и апатии. Даже если люди обычно не сознают этого, подобное поведение выбирается как их лучшая попытка удовлетворить свои потребности.

    Аддикции — это тоже выбранные варианты поведения, попытки получить удовольствие; их можно разделить на две группы: положительные, при к-рых аддикты становятся зависимыми от удовольствия, вызываемого периодически повторяющейся интенсификацией поведения; и отрицательные, при к-рых они попадают в зависимость от удовольствия, связанного с химикатами, такими как алкоголь или морфий, далее если потребляемый химикат почти всегда приводит в конечном счете к пагубным последствиям. Наконец, могут развиваться психосоматические болезни, при к-рых происходит реальное повреждение тканей организма. Нек-рые люди начинают вести себя в столь сильно и необычно отклоняющейся от нормы манере, что их могут счесть безумными. В процессе удовлетворения потребностей челов. мозг действует как система контроля и управления, непрерывно взаимодействуя с окружающим миром в попытках удовлетворить встроенные в него потребности.

    Т. р. представляет собой попытку помочь людям взять на себя осуществление более или менее эффективного контроля за выбором того, чем им заниматься в своей жизни, помочь выбрать более подходящее поведение и, как следствие этого, лучше удовлетворить свои врожденные потребности.

    См. также Психотерапия

    Терапия ремиссией симптома (symptom remission therapy)

    Т. р. с. — родовой термин для обозначения различных терапевтических подходов, направленных на ослабление симптомов или поведенческих проблем без смягчения предполагаемой причины этих проблем.

    Термин «Т. р. с.» осн. на мед. концептуализации проблем поведения как «болезни». Нек-рые методы лечения могут способствовать изменению лишь внешних проявлений глубинных этиологических факторов или болезненного процесса. Поскольку вызвавшие болезнь каузальные факторы продолжают действовать, м. б. предсказано возвращение тех же самых поведенческих проблем или появление др. поведенческих проблем. Однако имеются убедительные рез-ты совр. исслед., подтверждающие, что поведенческие проблемы доступны успешной модификации, что достигнутые изменения м. б. стойкими и что они не обязательно сопровождаются неблагоприятными сдвигами в др. паттернах поведения.

    См. также Поведенческая терапия, Психотерапия

    Терапия стажеров-психотерапевтов (therapy trainees)

    К. Роджерс идентифицировал следующие аттитюды, являющиеся наиболее важными для обеспечения терапевтических изменений у клиентов: конгруэнтность или искренность, безусловное положительное принятие и точное эмпатическое понимание. Роджерс утверждал, что психотерапевты не нуждаются в специальных познаниях, что точный психол. диагноз не яв-ся необходимым для проведения эффективной психотер. и что мн. из условий, к-рые др. психотерапевтами обычно считаются необходимыми для эффективной психотер., яв-ся несущественными. Последующие исслед. вроде бы подтверждают смелое утверждение Роджерса о том, что особенности личности психотерапевта яв-ся решающими переменными в том, что касается определения конструктивных рез-тов терапии.

    Дж. Палмер писал, что мн. психотерапевты-методисты сходятся в том, что какая-то форма психотер. яв-ся полезной и даже необходимой для обучающегося психотер. Согласно Палмеру, психотер. помогает стажеру справиться с собственной тревогой, чувствами вины, гнева, депрессии и др. неразрешенными психол. проблемами, мешающими установлению эффективных терапевтических отношений.

    Работа А. Айви и Дж. Отье имеет прямое отношение к вопросу обеспечения стажеров-психотерапевтов опытом, способствующим развитию того, что было назв. терапевтическими условиями. Их подход к тренингу консультантов и психотерапевтов, известный как микроконсультирование, ориентирован на формирование измеримых, доступных квантификации навыков. Микроконсультирование разбивает терапевтические условия на более мелкие и строго определяемые компоненты, что делает возможной систематическую работу над этими навыками. Специфические навыки и аттитюды, находящиеся в фокусе тренинга консультантов, — это эмпатия, принятие, уважение и душевная теплота, конкретность, непосредственность, искренность и конфронтация. Модель навыков эффективной помощи, разраб. Иганом, включает следующие навыки: внимание и выслушивание как основы эффективного реагирования; точная эмпатия и поощрение самоисследования через самораскрытие; проявление уважения и искренности как основа терапевтических отношений; навыки резюмирования, сообщения информ. и выражения несогласия; навыки конфронтации, самораскрытия консультанта и немедленного реагирования, а тж умение помочь клиенту разраб. программу действий, предположительно ведущих к изменению поведения.

    См. также Компетентность в психологии, Послевузовская подготовка в области психологии

    Терапия тупика / преимущества (impasse / priority therapy)

    Т. т./п. представляет собой четырехчастную терапевтическую структуру, имеющую своей целью приводить людей из ситуации минуса в ситуацию плюса. Теоретически считается, что все люди движутся к к.-л. целям, но в нек-рых случаях цели имеют скорее «бесполезный», чем «полезный» характер. Задача этой терапевтической модели — изменить направление движения участников в сторону полезности, рассматриваемой с т. зр. соц. интереса.

    Т. т./п. проводится в четыре этапа. Во-первых, это индивидуальная терапия, к-рой предшествует первичная беседа с клиентом; этот этап занимает около двадцати сеансов. Далее следует марафон, к-рый проводится в течении пяти дней подряд, по восемь часов в день. Третьим этапом яв-ся семинар, длящийся в течение года, когда проводится сорок групп. занятий. Через каждую неделю проводится групп. занятие длительностью пять часов. Четвертый этап представляет продвинутое обучение и работу в об-ве. Участники теперь рассматривается в качестве «обучающихся», им рекомендуется включиться в курсы продвинутого обучения и добровольную работу в службе телефонного кризисного консультирования по «горячей линии», исходя из теорет. предпосылки, что лишь к.-л. общественно-полезная деятельность гарантирует хорошее психич. здоровье.

    См. также Групповая психотерапия, Новаторские психотерапии

    Терапия фиксированных ролей (fixed-role therapy)

    Этот подход к психотер., разраб. Дж. А. Келли, используется для изучения проблем личного стиля жизни, а тж в терапевтических целях. Теория Т. ф. р. осн. на гипотезе Келли о том, что каждый индивидуум формирует уникальную иерархически организованную систему личных конструктов, к-рая руководит его поведением благодаря возможности предвидеть события. В ходе Т. ф. р. клиенты с помощью психотерапевтов активно экспериментируют с разыгрыванием гипотетических ролей в течение одной или неск. недель. Короче говоря, в своей реальной жизни они изображают кого-то др.

    Проведение Т. ф. р. начинается с того, что клиенты в письменном виде составляют свои характеристики, по к-рым можно сделать вывод о том, с помощью каких личных конструктов они структурируют свое поведение. Затем подготавливаются «сценарии исполнения» контрастирующих ролей. Эти роли должны отображать различные т. зр. и содержать по меньшей мере один контрастирующий конструкт. Так, напр., если самохарактеристика клиента включает в качестве центрального конструкта покорность, ролевой сценарий должен предусматривать проявления агрессивности с его стороны.

    Клиент и терапевт обычно встречаются через день для оценки нового опыта и формулирования дальнейших планов. После одной или более недель активного исполнения ролей клиент возвращается к своей первоначальной роли, но с ожиданием того, что период исполнения фиксированной роли способствовал созданию более адаптивных личных конструктов. Келли сообщал, что считает эту систему терапии показанной лишь для небольшого процента клиентов, но подчеркивал, что успешно применял ее в лечении больных психозами и неврозами.

    См. также Новаторские психотерапии, Теория личных конструктов

    Территориальность I (territoriality I)

    Под Т. понимают поведение, связанное с приобретением, сохранением и защитой территории. У животных территорией яв-ся географическая область, окружающее жилище. Эти области защищают от др. представителей того же самого вида и, как правило, им даже не позволяют войти на территорию. У людей представление о территориальности носит примерно такой же характер, но часто принимает разнообразные формы.

    Считается, что у животных Т. представляет собой приспособительное и инстинктивное поведение. Поскольку каждая группа отделена от других, плотность популяции может поддерживаться на уровне, к-рый облегчает добычу пищи, размножение и контроль агрессии. Размер этих областей может изменяться.

    Т. у людей принимает более гибкие формы. Неизвестно, яв-ся ли это поведение у людей инстинктивным или приобретенным, но очевидно, что люди используют территорию иначе, чем животные. Во-первых, существует несколько различных видов Т. у чел. Люди обычно обладают одной или двумя главными территориями (primary territories), напр., домом и рабочим офисом, где они проводят большую часть своего времени и к-рыми владеют на более или менее постоянной основе. У людей также есть второстепенные территории (secondary territories), под к-рыми понимают места, где они проводят меньше времени и владение к-рыми имеет преходящий характер. Люди контролируют вторичные территории, только когда находятся на них. Общественные территории (public territories) это места, к-рые люди используют, но к-рые не принадлежат отдельным личностям или малым группам. Парки, пляжи и др. подобные области являются общественными, поскольку они принадлежат чрезвычайно большим группам людей.

    Люди гораздо гибче животных в способах защиты своей территории. Соц. и культурные механизмы, удовлетворяющие многие из тех потребностей выживания, к-рые у животных обеспечиваются территориальностью, значительно реже делают для людей необходимой защиту территории.

    Различаются также и способы, посредством к-рых люди и животные осуществляют контроль территории. Мн. животные используют запах для того, чтобы подчеркнуть то, что они владеют данной конкретной территорией, напр., мочатся вдоль границ, чтобы оставить явные знаки. Люди обычно используют визуальные маркеры. Исслед. показали, что люди раскрашивают и украшают территорию, чтобы подчеркнуть факт своего владения ею.

    Агрессивная защита территории случается и у людей, хотя и реже, чем у животных. Защита часто принимает более мягкие, чем драка, формы. В случае защиты установленных территорий физ. агрессия проявляется гораздо реже.

    Территориальность II (territoriality II)

    Существуют разногласия по поводу определения Т. Согласно классическим представлениям, под территорией понимают любую защищаемую область.

    Животные многих видов занимают особые области ареала, из к-рых они изгоняют др. представителей того же вида. Самец колюшки в период размножения защищает территорию вокруг гнезда от вторжения самцов. В этом заключается суть Т. Примечательно, что особь, к-рая может проиграть в соревновании на нейтральной территории или на территории др. индивида, обычно одерживает победу на своей собственной.

    Возможно, самый важный факт, касающийся территорий, заключается в разнообразной природе различных моделей, объединенных под одним и тем же названием. Уилсон выделяет пять типов. Территории типа А — обширные, защищенные области, где животное может спариваться, осуществлять ритуал ухаживания и добывать большую часть пищи. Различные виды рыб, ящериц и птиц занимают подобные многоцелевые территории. Территории типа Б достаточно большие и используются для размножения, но пищу обитатели добывают в др. местах. Подобные территории есть у козодоев и славок. Территории типа В — маленькие защищаемые области вокруг гнезда, обнаруженные у многих колониальных птиц. Там не остается места практически ни для чего, кроме размножения. Территории типа Г — это территории для спаривания; животные спариваются на этих территориях, но, в отличие от первых трех типов, выращивают свое потомство в др. местах. Такие территории есть у птиц, напр., шалфейного тетерева, и копытных, напр., болотного козла. Территории типа Д — это места для сна или укрытия, используемые многими видами летучих мышей, скворцов и домашних голубей.

    Т. о., территории можно рассматривать как варьирующие по нескольким измерениям. В зависимости от видовой принадлежности животных, их территории используются или не используются для питания, спаривания или выращивания потомства. Количество резидентов варьирует от одного самца или спаривающейся пары и до большой группы животных, защищающей свою территорию. Большинство территорий имеет фиксированное местоположение. Интересный пример границ можно найти у горчаков, маленьких рыбок, откладывающих икринки в мантийную полость определенных видов двустворчатых моллюсков и защищающих области вокруг моллюска даже в том случае, если последний передвигается. При попытках распространить представления о «территории животных» на аналогичные явления у людей, очень важно помнить об огромном разнообразии Т. у животных.

    Защита территории не всегда происходит путем поединка; песня или запах может послужить сигналом того, что область занята. Во время обычного исслед. функций пения птиц, некоторых самцов изымали с их территории, и помещали вместо них репродукторы, к-рые могли или продолжать транслировать пение, или прерывали его. Вторжения представителей того же вида не происходило до тех пор, пока транслировали песню. Во время др. экспериментов самцы, лишенные голоса, испытывали трудности, удерживая захватчиков вне пределов своей территории. По-видимому, самцы должны петь, чтобы сохранить свое пространство.

    Понятие территории часто в различных контекстах применяют и к людям. Представители одного народа защищают границы своей страны; члены банды защищают свои «сферы влияния» («turf»), а домовладельцы в пригородах защищают свою собственность. Действительно, Себба и Черчмен рассматривали жилище как единицу обитания, состоящую из сегментов пространства, пригодного для использования различными индивидами или группами индивидов. В др. эксперименте было показано, что андростенол (androstenol) яв-ся челов. запахом, побуждающим мужчин держаться на некотором расстоянии друг от друга. Обработав половину кресел в общественной комнате отдыха этим хим. веществом, экспериментаторы обнаружили, что мужчины избегают помеченных «территорий». Антропологи применили модели экономической защиты ресурсов к народам.

    См. также Агрессивное поведение животных, Половое поведение животных, Социобиология животных, Доминантные и рецессивные гены, Инстинкт

    Теснота (crowding)

    Т. — это синдром стресса, связанный с высокой плотностью заполнения окружающего пространства. В данном случае, под Т. понимается субъективное, психол. состояние, обычно отрицательное по эмоциональному тону, в основе к-рого лежит оценка эффектов плотности.

    Плотность заполнения среды и Т. различаются между собой, и их соотношение было предметом многочисленных дискуссий. Джонатан Фридман утверждает, что Т. и плотность яв-ся эквивалентными понятиями, и не видит необходимости в привлечении к.-л. промежуточного, субъективного состояния. Подобная т. зр. лежит в основе большинства социологических/эпидемиологических исслед. и исслед. животных по данной проблематике. Однако результаты полевых и лабораторных исслед. людей не согласуются с таким представлением, и Дэниел Стоколс обосновал необходимость рассмотрения плотности и Т. как различных феноменов. Плотность — это физ. переменная, отношение размера группы (числа присутствующих людей) к объему пространства (величине доступного пространства). Изменение к.-л. одного или обоих членов отношения повлекут за собой изменение плотности, и по мере увеличения плотности вероятность того, что люди будут испытывать чувство тесноты, будет также увеличиваться. Т. поэтому яв-ся неким опытным состоянием, опирающимся на оценку плотности и ряда др. факторов, к-рые могут ослаблять или усиливать отрицательные эффекты высокой плотности. Поэтому плотность яв-ся необходимым, но недостаточным условием для возникновения ощущения Т.

    Однако, люди не всегда испытывают чувство Т. при увеличении плотности. Высокая концентрация людей на спортивных состязаниях, концертах или политических митингах необходима для создания желаемых уровней возбуждения. В таких случаях, даже несмотря на достаточно высокую плотность, большинство людей не испытывают чувства Т. Однако, та же самая концентрация приобретает отрицательную окраску и будет переживаться как теснота при др. обстоятельствах, таких как попытка добраться до своей машины и покинуть автостоянку после завершения концерта.

    Т. о., Т. яв-ся психол. переменной, к-рая отражает то, как плотность окружения, по предположениям или убеждениям людей, будет воздействовать на них. Исслед. показали, что на такую их оценку может оказывать влияние ряд различных дополнительных факторов. Так, мужчины в большей степени подвержены негативному воздействию малых пространств по сравнению с женщинами. В ряде исслед. мужчины, к-рые должны были работать в составе небольших групп в маленьком помещении, выражали агрессию и отрицательные эмоции по поводу этого обстоятельства. Женщины, оказавшиеся точно в такой же ситуации, не испытывали ощущения Т. и не выражали агрессии или отрицательных эмоций. По-видимому, что-то присущее самому процессу социализации мужчин и женщин предрасполагает мужчин к переживанию большего по сравнению с женщинами стресса в условиях ограниченного пространства. Интересно, что мужчины и женщины не различаются в своих реакциях на высокую плотность, характеризующуюся большими скоплениями людей в менее ограниченном пространстве.

    Культурная принадлежность также влияет на оценки Т.: то, что считается Т. в одной культуре, может не считаться таковой в условиях другой. Характер самой ситуации также играет важную роль. Если высокая концентрация людей способствует достижению целей в к.-л. ситуации, последняя вряд ли будет вызывать переживание Т. Если высокая концентрация блокирует или в чем-то затрудняет их достижение, это будет повышать вероятность возникновения ощущения Т. Т. о., высокая плотность людей на вечеринке будет вызывать ощущение тесноты с меньшей вероятностью, нежели высокая плотность людей в продуктовом магазине.

    Исслед. животных свидетельствуют о том, что высокая плотность может вызывать серьезные последствия. Напр., Б. Колхаун наблюдал снижение репродуктивности, социальную изоляцию и др. формы органической и соц. патологии в колониях грызунов с высокой плотностью. Подобные эффекты иногда вызывают соблазн к их распространению на челов. популяции, однако данные исслед. свидетельствуют об их ограниченной выраженности у людей. Эти эффекты несколько отличаются в челов. популяциях из-за сложности тех процессов, к-рые включены у людей в восприятие своего окружения, и из-за значительно больших адаптивных возможностей, к-рыми обладают люди.

    Т. практически всегда связана с отрицательным эмоциональным тоном. Люди чувствуют себя хуже, когда ощущают Т., в сравнении с отсутствием такого ощущения. По-видимому, это утверждение верно независимо от того, переживается ли теснота в текущей ситуации или только ожидается; люди, предвосхищающие тесноту, так же испытывают более негативные чувства. Кроме того, в исслед. установлено что теснота приводит к физиолог. возбуждению: зафиксирован, в частности, рост некоторых показателей возбуждения симпатической НС, включ. сердечный ритм, кровяное давление и проводимость кожи.

    Приводятся также некоторые данные о влияниях плотности заполнения окружающего пространства на состояние здоровья. Большая их часть связана с ухудшением самочувствия людей. Так, Т. связана со сравнительно большим числом жалоб на здоровье, большим числом посещений клиники или диспансера, и т. д. Дополнительные исслед. указывают на повышенные уровни кровяного давления у людей, испытывающих чувство Т. В одном исслед. приводились данные о сравнительно высокой корреляции между переполненностью тюрем и уровнем смертности заключенных.

    Т. оказывает влияние и на соц. поведение. Люди испытывают большую неприязнь к др. людям в условиях ощущения Т., чем в отсутствие такового. Кроме того, люди нередко избегают контактов с др. в условиях Т. Баум и Валинс, описывая результаты серии исслед. в студенческих общежитиях, указывают на стремление уединиться как преобладающую реакцию на ощущение Т. В др. исслед. показано, что люди менее склонны вступать во взаимодействие с др. людьми в условиях Т.

    Исслед. показывают, что люди гораздо реже предлагают другим помощь в условиях Т., чем в ее отсутствие. В дополнение, Т. оказывается связанной с агрессией. Однако, используемые при этом показатели агрессии, по-видимому, все же лучше интерпретировать как показатели эмоциональной окраски и межличностной привлекательности. К ним относятся особенности поведения при игре в переговоры и вынесение вердиктов при моделировании суда присяжных. Лишь в немногих исслед. были зафиксированы проявления открытой агрессии как прямого следствия ощущения Т.

    Т., по-видимому, оказывает также влияние на эффективность решения задач. На решение сложных задач она влияет сильнее, вызывая ухудшение результатов. Это может быть связано с возбуждением, к-рое тж связано с теснотой, поскольку возбуждение часто приводит к снижению эффективности при решении сложных задач. Мотивационные проблемы могут также влиять на результаты решения. В нескольких исслед. было обнаружено, что неизменно высокая концентрация людей, вызывающая ощущение Т. (напр., в своем собственном доме) связана с выученной беспомощностью или с напоминающими ее последствиями, выражающимися в заметном снижении наблюдаемой мотивации. В результате, люди могут прекращать дальнейшие настойчивые попытки решить проблему или выполнить задание.

    Существует несколько подходов к объяснению причин эффектов тесноты. Первый из них связан с моделью перегрузки (overload), привлекающей некоторые понятия из области компьютерных систем для описания того, каким образом гиперстимуляция может вызывать ощущение Т. Когда количество людей в определенной ситуации оказывается настолько велико, что субъект начинает подвергаться перегрузке со стороны поступающих извне соц. стимулов, он испытывает ощущение Т. Эта модель фокусируется на частоте соц. взаимодействий и на попытке уединиться как осн. реакции совладания. Др. подход, использующий понятие контроля, яв-ся модификацией модели перегрузки. Согласно данному подходу, соц. взаимодействия в условиях Т. характеризуются не только повышенной частотой, но плюс к тому нежелательностью и непредсказуемостью. Когда люди больше не могут регулировать свои соц. переживания и определять то, когда, где и с кем им взаимодействовать, они начинают испытывать чувство Т.

    Еще одна модель основана на понятии ограничения поведения (behavioral constraint), т. е., того, в какой степени субъект ощущает свободу вести себя так, как он того хочет. Т. возникает, когда плотность оказывается настолько высокой, что люди начинают вставать на пути друг друга и испытывать связанные с этим ограничения в отношении возможностей выполнять желаемые действия. Др. модели фокусируются на доступности ресурсов и возможностей для деятельности в текущей обстановке.

    См. также Вмешательство случайных свидетелей, Энвайронментальная психология

    Тест «дом-дерево-человек» (House-tree-person test)

    Т. д-д-ч. (H-T-P) яв-ся популярным проективным тестом, в к-ром тестируемого просят нарисовать три отдельных объекта: дом, дерево и чел. После этого тестируемому задают около 20 уточняющих вопросов по каждому рисунку, включ. описания, интерпретации и ассоц.

    Т. д-д-ч. предназначен для оценки личности и может служить мерой взрослого интеллекта. Интерпретация основана на двух допущениях. Во-первых, эти рисунки рассматриваются в качестве перцепций самого себя и собственного окружения: чел. яв-ся символическим отображением самого тестируемого, дом — символическим отображением его «дома» (семьи), а дерево — символическим отображением более широкого окружения. Во-вторых, в рисунках и вербальной продукции тестируемый дает косвенные подсказки в отношении деталей, имеющих для него особое значение.

    См. также Оценка личности, Проективные методики

    Тест «Лабиринты Портеуса» (Porteus maze test)

    Первоначально этот тест был сконструирован и опубликован Стэнли Портеусом как дополнение к IQ-тесту Стэнфорд-Бине, предназначавшееся для измерения невербальных аспектов умственной способности (расчетливости, планирования и предвидения). Портеус, работавший в то время с умственно неполноценными детьми, мечтал о тесте, с помощью к-рого можно было бы выделить среди таких детей тех, кто обладал достаточными невербальными умениями, чтобы извлечь пользу из специального обслуживания. Тест использовался самостоятельно и как часть Шкалы действия Артура (Arthur’s Point Scale of Performance Tests), невербального IQ-теста, впервые опубликованного в 1915 г. и пересмотренного в 1947 г.

    См. также Систематическая ошибка тестов, обусловленная культурными факторами, Меры интеллекта, Бланковые (типа «карандаш-бумага») тесты интеллекта

    Тест «Составь картину-историю» (make-a-picture-story test)

    Т. С. к.-и. (MAPS) рисуночная тематическая проективная методика, разработанная Эдвином Шнейдманом. Этот тест называют «кузеном» Тематического теста апперцепции (ТАТ). Он состоит из черно-белых фоновых картинок, на к-рых изображены: гостиная, спальня, улица, мост и т. п. В комплект также входят 67 отдельных контурных фигурок людей и животных. Задача заключается в том, чтобы выбрать одну или несколько фигурок, разместить их на фоновой картинке и затем рассказать историю о получившейся ситуации.

    См. также Клиническая оценка, Оценка личности

    Тест академических способностей (scholastic aptitude test)

    Т. а. с. (SAT) представляет собой трехчасовой по продолжительности тест в формате множественного выбора, измеряющий вербальные и мат. способности, важные для успешного обучения в колледже. Все действующие формы SAT, предназначенные для использования в к.-л. заранее назначаемый период времени, сохраняются в секрете; проведение теста тщательно контролируется и осуществляется только в специализированных центрах. В настоящее время более 1 млн старшеклассников ежегодно проходят SAT. Типичная форма SAT состоит из 85 вербальных заданий (противоположности, аналогии, завершение предложений, понимание прочитанного), разделенных на две 30-минутные части, и 60 мат. заданий (мат. задачи, сравнение по величине), также разделенных на две 30-минутные части. В дополнение используется 30-минутный Тест стандартного письменного английского (Test of Standard Written English) и 30-минутная часть, предназначенная для проверки новых заданий для использования в будущих вариантах SAT.

    Тестируемым сообщаются отдельные показатели по вербальному и мат. разделам, варьирующие от 200 до 800 баллов. При выведении показателей в качестве норм используются процентильные ранги для уч-ся старших классов обычных школ и студентов колледжей.

    Эволюция теста тщательно документирована; для его совершенствования используются строгие и точные процедуры. Показатели SAT, как правило, используются в сочетании со средним школьным баллом для прогнозирования успешности обучения в колледже.

    См. также Тестирование способностей, Прогноз академической успеваемости студентов

    Тест аналогий Миллера (Miller analogies test)

    Этот тест состоит из 100 заданий на вербальные аналогии, отобранных из широкой сферы академических знаний. Он считается серьезным тестом, обладающим достаточно высокой прогнозирующей силой в том, что касается академической успешности потенциальных аспирантов, специализирующихся в самых разных областях. Он измеряет вербальные и мыслительные способности и обладает техническими характеристиками, позволяющими осуществлять дифференциацию даже среди весьма способных студентов, различающихся своим потенциалом. Этот тест был предметом значительного числа исслед., к-рые подтвердили его заявленные достоинства. Т. а. М. тщательно разработан, и доступ к нему строго контролируется. Он отличается высоким уровнем трудности и хорошо продуманным методическим руководством для пользователей по интерпретации тестовых показателей.

    См. также Меры интеллекта

    Тест руки (hand test)

    Т. р. — проективная методика — был впервые опубликован в 1962 г., и к настоящему времени накоплен обширный корпус данных, касающихся его нормирования и валидизации. Комментируя этот «впечатляющий объем исследований», Боуден отмечает, что «в отношении валидности тест руки выгодно отличается от других традиционно используемых проективных методик».

    Т. р. первоначально разрабатывался с целью показать наличие или отсутствие прототипичных тенденций действия, чтобы хоть частично снять обвинения с проективных методик за якобы их неспособность прогнозировать поведение.

    Стимульный материал теста состоит из десяти карточек размером 3×4 дюйма. Первые девять представляют собой рисуночные изображения кистей рук, последняя карточка пустая. При предъявлении первых девяти карточек испытуемому задают один вопрос: «Как вы думаете, что делает человек, которому принадлежит эта рука?», а при предъявлении последней карточки просят: «Вообразите какую-нибудь руку и скажите, что, судя по ее виду, делает человек, которому она принадлежит». Ответы оцениваются и классифицируются по четырем основным измерениям, в соответствии с тем, связана ли данная проекция с другими людьми (межличностные отношения), безличным миром (внешняя среда), трудностями в отношениях с людьми или в обращении с вещами (дезадаптированность) либо с неспособностью выработать осмысленную тенденцию действия (уход, отказ от действия). Эти основные количественные модальности, в свою очередь, подразделяются на более частные показатели, помогающие описать личность конкретного чел. Напр., модальность «межличностные отношения» складывается из шести отдельных показателей, зависящих от того, будет ли связан ответ тестируемого с челов. отношениями, характеризующимися как любящие (AFF), зависимые (DEP), коммуникативные (СОМ), эксгибиционистские (ЕХН), директивные (DIR) или агрессивные (AGG).

    Помимо стимульного материала в тестовый набор входят инструкция по обработке и анализу результатов, новая редакция руководства для взрослого варианта теста, руководство для детского варианта и две монографии. Несмотря на относительную простоту подсчета и интерпретации показателей по сравнению с более сложными проективными методиками, такими как тест Роршаха, грамотное использование Т. р. требует клинической подготовки и опыта, и, вообще говоря, этот тест рассчитан на лиц с соответствующим специальным образованием и профессионалов.

    Несмотря на умозрительный характер допущений, лежащих в основе Т. р., его валидность яв-ся эмпирической и устанавливалась, гл. обр., на основе сравнений нормальных выборок с разнообразными известными клиническими группами, обеспечивающими различия в ожидаемых направлениях. Напр., как и прогнозировалось, психотические пациенты обнаруживают тенденцию к высоким показателям по измерению «уход, отказ от действия», тогда как невротики дают рост показателей по измерению «дезадаптированность». Непрекращающееся клиническое использование теста вскрыло дополнительные нюансы в подсчете показателей, имеющие диагностическое значение, к-рые, в конечном итоге, были учтены в общей схеме расчета показателей в виде заключенных в скобки, или качественных, оценок. Напр., ответ, встречающийся чаще одного раза, получает также заключенный в скобки показатель повторения (REP).

    Первоначально, в силу его заявленной способности разоблачать поведение, Т. р. рассматривался преимущественно как ценный инструмент для предсказания импульсивных, насильственных (acting out), агрессивных тенденций. С тех пор этот тест превратился в клинический инструмент более широкой направленности, применяемый для формулировки диагнозов и оценки психодинамики в разнообразных популяциях. Иногда он может оказываться полезным и при определении риска антисоциального поведения, однако в этом отношении его надлежит использовать с должной осторожностью. Так называемый коэффициент импульсивной агрессии (acting-out ratio, AOR), основанный на сравнении позитивных межличностных отношений (т. е., AFF, DEP и СОМ) с негативными (т. е., DIR и AGG), усиленно рекламировался как предиктор агрессивных тенденций, однако его полезность ограничена и, что справедливо в отношении любого проективного теста, Т. р. работает лучше всего, когда рассматривается во всей своей целостности (т. е., неразумно полагаться лишь на один или два показателя при выведении диагностических заключений).

    Т. р. не требует владения навыками чтения и письма, может проводиться с любым индивидуумом, начиная с 7-летнего возраста, занимает примерно 10 минут, легко интегрируется в тестовую батарею, сравнительно прост в освоении и может использоваться в целях скрининга. Его возможности в плане интерпретации, однако, ограничиваются тем фактом, что он преимущественно измеряет фасад или верхний слой поведения личности и, следовательно, не дает ее полной картины. К тому же, этот тест подкупает своей обманчивой простотой, и одно из его предполагаемых преимуществ, легкость в освоении, может оказаться ловушкой для неосторожного пользователя. Для эффективной работы с этим инструментом требуется клиническая подготовка, определенное обучение и опыт практ. использования.

    В силу своей краткости и простоты реализации Т. р. оказался довольно полезным инструментом научных исслед. Большинство прошлых исслед., гл. обр., были связаны с установлением специфических различий в клинических выборках или с прогнозированием антисоциального поведения, но этот тест также использовался для эмпирического обоснования теорет. фундамента структурного анализа для исслед. культурных различий и для углубленного изучения разнообразных психопатологических синдромов, таких как множественная личность, нервная анорексия и «компульсивный фасад» — компенсаторная реакция на мозговые повреждения.

    См. также Клиническая оценка, Проективные методики, Методика Роршаха, Тематический тест апперцепции

    Источник: http://www.prosvetlenie.org/esoteric/12/3.html

    Дискурсивные практики психотерапии

    страница19/22
    Дата19.05.2016
    Размер4.12 Mb.

    8.2. Дискурсивные практики психотерапии

    Любая форма терапии, особенно аналитической — это прежде всего общение. Многообразие форм речевой и невербальной коммуникации в психотерапии с трудом поддается описанию и систематизации. Следует отме­тить, что даже телесно-ориентированные терапевтичес­кие подходы используют такие понятия, как «язык тела» (А.Лоуэн), «чтение жестов и поз» (В.Райх, М.Фельденкрайз), подчеркивая дискурсивный характер телесности человека в контексте психотерапевтического взаимодей­ствия. Остальные направления с самого начала своего развития формировались преимущественно как речевые практики — в особенности психоанализ, экзистенциаль­но-гуманистические школы, нейро-лингвистическое про­граммирование. Коммуникация, в результате которой це­ленаправленно изменяется система личностных смыслов (как осознаваемых, так и бессознательных), есть атрибут любого вида психологической помощи. Фактически все многообразие форм, направлений, школ и подходов пси­хотерапии можно рассматривать как систему дискурсив­ных практик, объединенных родственными принципами.

    В качестве такой системы предметная область психоте­рапии представляет собой семиосферу — отграниченное, гетерогенное семиотическое пространство, вне которого психотерапевтические цели и ценности не работают и не живут. Именно семиосфера, обладающая связностью и структурой, управляет производством смыслов в психоте­рапевтической деятельности, обеспечивает возможность взаимопонимания терапевтов различных школ, теоретиче­ского и практического обобщения многообразия психоте­рапевтического опыта. Она же задает «русла возможной речи» о предмете, целях и задачах терапевтического воз­действия. Расширение последних заметно любому про­фессионалу — в пример можно привести изменение взглядов на природу и сущность нарушений в рамках кли­нических категорий психоза и перверсии, равно как и на возможность психотерапевтической работы с этими расст­ройствами, появившуюся после работ представителей те­ории объектных отношений и структурного психоанализа.

    Семиосфера психотерапии включает не только сово­купность соотнесенных с друг с другом элементов психо­терапевтической теории и практики, но и ее эпистему, некое общее пространство знания, задающее способы фиксации и осмысления этих элементов. Вне такого про­странства (и даже на периферии его) способы восприя­тия, практики и познания, составляющие специфику психотерапевтической деятельности, лишаются своего смысла, а критерии ее эффективности утрачивают осно­вания. При этом особенностью психотерапии (по крайней мере, в нашей стране) является эклектическое смешение несводимых и противоречащих друг другу ког­нитивных установок, в результате чего феноменологиче­ское пространство всего, что называют и считают психо­терапией, представляет собой пеструю смесь, разобраться в которой нелегко даже опытному профессионалу.

    Интерес к психотерапии испытывают многие люди, чья жизнь или работа в той или иной степени связана с общением и межличностным взаимодействием: врачи, педагоги, бизнесмены, социальные работники, государст­венные чиновники, юристы, представители сферы услуг

    и торговли. Поэтому представляется чрезвычайно важ­ным выявить тот диапазон, ареал небессмысленного се-миозиса, за пределами которого коммуникацию и рече­вые практики нельзя считать психотерапевтическими в собственном смысле этого слова.

    И в нашей стране, и за рубежом отсутствуют непроти­воречивые трактовки оснований для анализа и классифи­кации форм и методов психотерапевтического воздейст­вия. Так, известный американский психотерапевт и координатор исследований в сфере теории и практики психологической помощи Дж.3ейг для понимания про­цесса терапии и позиций занимающихся ею специалис­тов предлагает коммуникационную метамодель, включаю­щую в себя такие параметры:, позиция терапевта (личностная и инструментальная), представления о цели (различные у терапевта и клиента; последний нуждается в том, чтобы Конечная цель терапии была определенным способом «упакована»), индивидуальная специфика пси­хотерапевтической работы и ее эмоциональная ценность для клиента [см. 91, т.1, с.10-14].

    К.Роджерс, один из основоположников экзистенциаль­но-гуманистического направления, полагает, что психо­терапевтическая теория должна отражать «последователь­ные, упорядоченные усилия выявить смысл и порядок явлений, относящихся к субъективному опыту» [91, т.3, с 21]. В соответствии с этими взглядами в любой терапии, по его мнению, основополагающими являются понима­ние основ человеческой природы, личные аспекты тера­певтических отношений, способы и формы реорганиза­ции Я клиента, интуиция и эмпатия психотерапевта. Р.Мэй, не менее известный авторитет и классик, считает, что почти для каждой проблемы есть своя форма тера­пии, и насчитывает их более трехсот. Даже краткий пере­чень попыток выделить и классифицировать основы психотерапевтической теории и практики наверняка по­требовал бы отдельной книги. А для обобщения результа­тов дискуссий о том, что считать психотерапией (и поче­му) понадобилось бы уже несколько томов.

    Поэтому мне представляется разумным и целесообраз­ным анализировать психотерапевтическую деятельность со стороны ее предметной основы — речевого общения терапевта и клиента. С использованием аудио- и видеоза­писей терапевтических сеансов увеличились возможности точной и полной фиксации психотерапевтического дис­курса, а глубинная психология, семиотика и лингвистика предоставили широкий набор средств для его анализа.

    Психотерапевтический дискурс в качестве речевой формы целенаправленного социального действия одной своей стороной обращен к конкретной прагматической ситуации, обуславливающей его понимание, связность, коммуникативную адекватность, набор устойчивых пред­почтений и т.п., а другой — к ментальным процессам те­рапевта и клиента, их субъективным стратегиям понима­ния и порождения речи. Он представлен множеством конкретных форм, точнее — дискурсивных формаций (термин М.Фуко), определяемых различными психологи­ческими теориями, концептами, тематическими выбора­ми и правилами применения. Отдельные направления и подходы ограничены не только способами вербального структурирования коммуникативного акта, но и соответ­ствующим тезаурусом (профессиональным словарем), на­бором ведущих метафор, конвенциональными нормами влияния имплицитными (само собой разумеющимися) представлениями, природой последних и т.п.

    В отличие от дискурса, дискурсивную практику можно рассматривать как устойчивую традицию способов оперирования языком для изменения психической реаль­ности, выступающей в качестве основы (денотата или референта) дискурса субъектов межличностного взаимо­действия. Применительно к психотерапии следует посту­лировать единую целевую функцию таких изменений — помощь в разрешении психологических проблем и актуа­лизации резервов личностного роста. Существующее многообразие не пересекающихся психотерапевтических традиций предполагает, что каждая дискурсивная практи­ка (психоанализ, юнгианство, гештальт-терапия, дазейн-анализ и т.д.) имеет свои правила накопления, ис-

    ключения и реактивации смыслов, формообразующие структуры и характерные виды семиотических связей в различных дискурсивных последовательностях.

    Структурно-семиотический подход к описанию дис­курсивных практик психотерапии требует вычленения ос­новных признаков, которые отличают их друг от друга. Необходимое и достаточное число таких признаков опре­деляют следующие параметры:

    Выделение этих параметров не является произволь­ным, а обусловлено спецификой психотерапевтического общения. Последняя определяется распределением ком­муникативных ролей и позиций участников терапевтиче­ского процесса, их адресованными друг другу ожидания­ми, динамикой речевых инициатив, общепринятой или установившейся в конкретном случае очередностью гово­рения, слушания и молчания. Субъектами психотерапев­тического дискурса могут быть не только терапевт и кли­ент, но и группа, диада ко-терапевтов; наконец, в ряде направлений (юнгианство, структурный психоанализ, гештальт-терапия, трансактный анализ) в качестве субъек­тов выступают различные инстанции и подструктуры личности и психики.

    Рассмотрим сами признаки более подробно.

    1. Дейктические параметры указывают на роли, статус, единство или конфронтацию участников речевого акта. Они определяют временную и пространственную локали­зацию объектов высказываний, в наибольшей степени апеллируют ко внеязыковой действительности, лежащей в основе дискурса; в равной степени они ответственны за формирование контекста терапевтического взаимодейст­вия, обеспечивая семантическую связность дискурсов их участников. Определяя специфику референции (обраще­ния к действительности) в конкретной ситуации психоте­рапевтического взаимодействия, дейктические категории фактически определяют прагматику этой формы языко­вого общения.

    Существуют психотерапевтические направления, в ко­торых главным фактором воздействия является именно необычный тип референции и дейксиса. Например, в онтопсихологии А.Менегетги дейктическим субъектом мо­жет выступать бессознательная внутренняя сущность человека (ин-се), противостоящее ей культурное образо­вание (монитор отклонений) и так далее. Примерно в та­кой же позиции находятся эго-состояния личности (Ро­дитель, Взрослый и Ребенок) в трансакгном анализе Э.Берна. Диссоциативные техники НЛП или гештальт-терапии смещают привычные дейктические отношения

    клиента, благодаря чему изменяются его субъектные ха­рактеристики (различные типы идентичности, социаль­ные установки, роли).

    2. Этот параметр подчеркивает характерную для психо­терапии особо тесную связь речи и поведения. Обилие тесно слитых друг с другом речевых и внеречевых акций, преимущественное использование истинностных параме­тров высказываний для регулирования межличностных отношений адресата и адресанта, а не только расширения их знаний и представлений — все это присутствует в ре­чевых практиках психотерапии. Речевые акты терапевта и клиента в качестве единиц социоречевого поведения, рассматриваемые в рамках прагматической ситуации, яв­ляются наиболее удобными и естественными единицами членения психотерапевтического дискурса.

    3. Изменение прежних и порождение новых смыслов, активный семиозис составляет основное содержание пси­хотерапевтической деятельности, ее сущность. Целена­правленное изменение системы значений и личностных смыслов, представленных в индивидуальном опыте кли­ента, происходит благодаря формированию единого семи­отического пространства, структуру, внешнюю и внут­реннюю границу которой контролирует психотерапевт. Оперируя значениями (в том числе ассоциативными, коннотативными), предлагая интерпретации, он изменя­ет структуру индивидуального ментального пространства, вписанного в общее (совместное) пространство психоте­рапевтического дискурса. Кроме того, он может действо­вать также и как пансемиотический субъект, преобразуя режим, направление и структуру информационных про­цессов в тексте, описывающем жизнь клиента.

    Психотерапевт выбирает семиотическую стратегию в рамках одного или нескольких терапевтических подхо­дов, равно как и точку приложения своих усилий. В за­висимости от того, является ли этой точкой бессознатель­ная сфера психики (все виды глубинной, аналитической психотерапии), мышление и сознавание (когнитивная психотерапия, гештальт-терапия), эмоции и чувства, про­цесс сопереживания (роджерианство), итоги восприя-

    тия — сенсорно-перцептивный опыт и его словесное во­площение (нейро-лингвистическое программирование), человеческое тело и процессы в нем (телесно-ориентиро­ванные подходы), семйозис имеет определенную качест­венную специфику. В любом случае психотерапевт как субъект-профессионал опирается на соответствующие на­учные знания и представления, имеет сознательную стра­тегию влияния на клиента, владеет конкретными техни­ками воздействия и способен выделить (эксплицировать), описать и объяснить психологические механизмы своей деятельности.

    Текст, создаваемый высказываниями клиента, имеет раз­ное отношение к его жизненной реальности. Клиент может сознательно или неосознанно приукрашивать или прида­вать гротескные черты событиям своей жизни (презентативный иллюзионизм), быть точным (авторепрезентация) или рассказывать вещи целиком выдуманные (антирепре­зентация) — в любом случае взаимная рефлексия и пони­мание возможны лишь при реконструкции подлинных значений и смыслов. Эти механизмы описывают психоте­рапевтическую технику на семантическом уровне — уровне значений и смыслов. Прагматическая (уровень действий) и синтаксическая (уровень отношений) стороны процесса смыслопорождения представлены иначе.

    Синтаксический уровень психотерапевтического семиозиса задается отношениями между его знаками и пред­ставлен собственно общением, коммуникацией терапевта и клиента, его динамикой в единстве с семиотической специализацией дискурса. В качестве механизмов на этом уровне работают реляция, референция и импликация 71 , обеспеченные правилами избранного терапевтом направ­ления или подхода.

    Наконец, прагматический уровень, задающий отноше­ния знаков к их пользователям или интерпретаторам, представлен семиотикой соответствующих терапевтичес­кому направлению или подходу психологических меха­низмов (в гештальт-терапии это семиотика слияния, рет­рофлексии, сознавания, ухода, в НЛП — семиотика опущения, искажения, генерализации, утраченного пер-

    форматива). Единая для всей психотерапевтической семиосферы предметная область функционирования цело­стного человека неодинаково членится и описывается на разных языках, с использованием различных метафор.

    4. Метафорическая коммуникация, этот непременный атрибут психотерапевтического дискурса, занимает важ­ное место в теоретических основах большинства психоте­рапевтических школ, формируя систему основных поня­тий. Примерами таких системообразующих метафор являются либидо и катексис в психоанализе, персона, анимус, тень и самость в юнгианстве, панцирь (броня) и оргон в телесной терапии, якорь в НЛП, перинатальная матрица в трансперсональной терапии Ст.Грофа. Хорошо и точно подобранные индивидуальные метафоры обеспечивают высокий уровень взаимопонимания в процессе терапии.

    Психотерапевтический дискурс по своей природе мета­форичен, что обусловлено семиотическими свойствами метафоры как оборота речи (тропа). Метафоре свойст­венны: слияние в ней образа и смысла; контраст с обы­денным называнием или обозначением сущности пред­мета; категориальный сдвиг; актуализация случайных связей (ассоциаций, коннотативных значений и смыс­лов); несводимость к буквальному перефразированию; синтетичность и размытость, диффузность значения; до­пущение различных интерпретаций, отсутствие или нео­бязательность мотивации; апелляция к воображению или интуиции, а не к знанию и логике; выбор кратчайшего пути к сущности объекта. Все эти характеристики нахо­дят применение в той спонтанной, почти неуловимой и одновременно целесообразной игре личностных смыслов и значений, которая и составляет динамику психотера­певтического процесса.

    5. Представление о цели и способах ее достижения — со­относит общее понимание целей психотерапии (профес­сиональной помощи при психических и личностных рас­стройствах легкой и средней степени тяжести, содействии в разрешении проблем и преодолении психологических затруднений, в актуализации резервов личностного роста)

    и конкретные формы их достижения, зависящие от спе­цифики направления или подхода.

    Психотерапевты различной ориентации по-разному описывают задачи своей работы. Зигмунд Фрейд говорит, что психоаналитическая терапия — это освобождение че­ловека от его невротических симптомов, запретов и ано­малий характера, Карл Густав Юнг называет ею содейст­вие процессу индивидуации, личностного роста. Ролло Мэй считает самым важным развитие человеческой сво­боды, индивидуальности, социальной интегрированности и духовной глубины. Отго Кернберг работает с проблема­ми объектных отношений, Хайнц Кохут исследует процесс развития и становления Самости (сущности человеческо­го Я), Эрик Эриксон трактует личностные проблемы как нарушения психосоциальной идентичности. Фредерик Перлз учит сознаванию, Антонио Менегетги — умению слушать голос своей сущности (ин-се) и игнорировать идущие во вред здоровью личности влияния монитора отклонений (источника искажений и помех в системе психики). Людвиг Бинсвангер стремится понять уникаль­ность бытия человека в мире на основе анализа экзистен­циального априори его существования. Эрик Берн расска­зывает о манипуляциях и играх в отношениях между людьми, описывает жизненные сценарии, которые дети на­следуют от родителей, Вильгельм Райх и Александр Лоуэн сосредоточены на телесных коррелятах невротических нарушений характера. Джон Гриндер и Ричард Бэндлер помогают распознавать ограничения в моделях окружаю­щей реальности и расширяют возможности выбора и принятия решений, Вирджиния Сейтер устраняет некон­груэнтность в поведении. Виктор Франкл содействует процессу поиска и нахождения смысла человеческой жизни, Ирвин Ялом помогает освободиться от экзистен­циальной зависимости, Носсрат Пезешкиан учит видеть позитивные стороны жизненных событий, Пауль Тиллих — мужеству быть.

    6. Наконец, необходимость вьвделения шестого — узаконивающего — параметра обусловлена многочисленны­ми попытками сторонников различных психотерапевти-

    ческих школ легитимировать свои «правила игры» в ка­честве наилучших или единственно правильных. Легити­мирующий дискурс научной теории в отношении собст­венного статуса принято называть философской методологией [Ж.-Ф.Лиотар, см. 116]. В психотерапии этот метадискурс весьма и весьма специфичен. Напри­мер, психоаналитики рассматривают калифорнийские школы (НЛП, эриксонианство) как пример легковеснос­ти и антиинтеллектуализма. Друг друга они упрекают в мистицизме (самым виновным считается юнгианство 72 ), выхолащивании и примитивизме аналитической практи­ки вследствие измены духу фрейдовского учения (Ж.Лакан об американском психоаналитическом движении и это -психологии) и т.п.

    Типологический анализ и описание дискурсивных практик психотерапии требует не только формализации оснований для их выделения, но и учета особенностей конституирующей активности самих практик. Вполне очевидна возможность существования внутри одной и той же дискурсивной практики различных, противопо­ложных, а то и взаимоисключающих мнений, противоре­чащих друг другу выборов. Иными словами в психотера­пии, помимо структурного или генетического родства школ и подходов, существует также и система рассеива­нии (термин М.Фуко), формы распределения дискурса внутри отдельных практик и психотерапевтической семиосферы в целом.

    Предельно индивидуализированный, субъективный ха­рактер психотерапевтического дискурса предлагает каж­дому терапевту множество различных возможностей, то­чек выбора речевых стратегий и форм реализации речевой интенции. В речевой практике отдельного субъ­екта (психотерапевта) наряду с постоянными темами, концептами и мнениями остается место для неосознава­емых интересов, внутренних конфликтов, интуитивных догадок, обуславливающих тематические предпочтения среди стратегических и технических возможностей вы­бранного направления или подхода.

    Стоит задать вопрос — а на чем же основана общность, целостность семиотического пространства психотерапии? На полной, содержательно очерченной, обособленной и логически непротиворечивой классификации объектов, составляющих ее предметную область? Нет, скорее речь идет о лакунарных сцеплениях и рядах, о различных вза­имодействиях, замещениях и трансформациях. Приняты ли определенные, нормативные типы речевых актов и пропозиций, существует ли тематическое постоянство, те­заурус конкретных понятий? Лишь отчасти. В большинст­ве конкретных случаев формулировки столь отличны, а функции их столь гетерогенны, что трудно представить себе, как они сводятся в единую фигуру, определяющую законы структурирования дискурса. В психотерапии как нигде приходится сталкиваться с концептами различной семиотической природы, правила применения которых игнорируют и исключают друг друга, так что эти понятия не могут входить в логически обоснованные общности (например, трактовка категории желания в классическом и структурном психоанализе, или представления о челове­ческой экзистенции в дазейн-анализе (Л.Бинсвангер, М.Босс) и сэлф-теориях (Х.Кохут).

    Поэтому при анализе дискурсивных практик психоте­рапии необходимо, на мой взгляд, описывать как рассеи­вания сами по себе, так и вычленять среди элементов ука­занных практик такие, что не организуются ни в виде постоянно выводимой системы, ни в виде устойчивого гено-текста; в отношении которых регулярность и после­довательность появления, взаимное соответствие и функ­ционирование, обусловленные и иерархичные трансфор­мации, установить трудно. Эти правила распределения, рассеивания дискурса являются важными сторонами семиосферы психотерапии, их описание наряду с правилами формации дискурса позволит лучше понять специфичес­кую природу харизмы, свойственной отдельным пансемиотическим субъектам психотерапевтической деятельности.

    На основе изложенных выше представлений можно выделить несколько типов дискурсивных практик, воз­можное число которых намного меньше количества ре-

    ально существующих в психотерапии форм. При этом, разумеется, уже существующие, исторически сложившие­ся способы классификации психотерапевтических на­правлений и школ не обязательно совместятся с предла­гаемой классификацией. Я и не ставила себе такой задачи, хотя некоторые пересечения и совпадения пред­ставляют несомненный теоретический интерес и имеют любопытные практические следствия.

    Исторически первой, наиболее известной и авторитет­ной, хорошо институциализированной и целостной явля­ется дискурсивная практика психоанализа, различные формации которой описаны в настоящей книге. Пред­ставляется интересным сравнить ее с другими дискурса­ми, существующими в психотерапии.

    Альтернативным психоанализу типом речевой практики является когнитивно-бихевиоральный или рационально-эмотивный (РЭТ) подход, представленный работами А.Бека, А.Эллиса, А.Лазаруса, Д.Мейхенбаума, С.Уолена и др. Когнитивной психотерапией принято называть совокуп­ность психотерапевтических методов, в основе которых лежит представление о примате сознательной, рациональ­ной стороны психики в разрешении психологических проблем, в том числе личностных и эмоциональных. Ме­тодологические основы этого направления сформированы в русле классической рациональности, так что опирается оно прежде всего на силу сознательного разума, здравого смысла и эффективно в той мере, насколько эта сила и впрямь велика и значительна. Дискурсивная практика ког­нитивной терапии имеет свою специфику.

    Дейктическая позиция психотерапевта подчеркнуто ди­рективна и активна. Процесс порождения речевых выска­зываний опирается на развитые навыки самонаблюдения (интроспекции), хорошее логическое мышление, склон­ность к абстрактному рассмотрению конкретных жизнен­ных ситуаций. Позиция клиента является подчиненной и маркирована низким уровнем развития рефлексивных способностей. А.Эллис указывает, что РЭТ-терапия «со­стоит в том, чтобы ликвидировать мысли, чувства и спо­собы поведения, которые мешают клиенту и окружающим

    его людям быть счастливыми и помочь ему увидеть, как он своими руками делает себя несчастным» [91, т.2, с. 172]. Иными словами, внеязыковая действительность, лежащая в основе дискурса клиента, намеренно игнори­руется терапевтом во всех случаях, когда тот считает ее иррациональной. Место анализа субъективной психичес­кой реальности занимает элиминация (устранение) тех ее аспектов, которые, с точки зрения психотерапевта, нега­тивно влияют на когнитивные, эмоциональные и мотивационные аспекты поведения и деятельности клиента.

    Семиотические механизмы производства и/или изме­нения смыслов в когнитивной терапии представлены ло­гическими закономерностями мышления. Рациональ­ность (или иррациональность) любого знания, мнения или представления проверяется лишь после того, как воз­никает сомнение. Рациональность как особый слой зна­ний о действительности, нечто такое, в чем не сомнева­ются только потому, что не подозревают самой возможности усомниться — вот где точка приложения идей А.Бека и А.Эллиса. Они прослеживают в составе внутреннего опыта личности рационально выделяемые очевидные образования, в которых усматриваются фунда­ментальные характеристики мира, и показывают, как можно усомниться в этих «непреложных данностях». По­скольку психические и личностные расстройства (трево­га, депрессия, панические страхи, скука, ощущение сво­ей неполноценности и т.п.) считаются возникающими из-за нарушений и сбоев в информационных процессах, психотерапевт в качестве пансемиотического субъекта ра­ботает подобно хорошему («системному») программисту, который способен найти и устранить сбой в программе и даже (в идеале) научить этому пользователя (клиента).

    Референциальные нормы в дискурсе когнитивной пси­хотерапии определяются триадой «рациональное — эм­пирическое — иррациональное». Поскольку ведущим для данного типа дискурса является представление о том, что депрессия и другие виды невроза суть последствия ирра­ционального и нереалистического мышления, то речевые акты терапевта направлены исключительно на изменение

    мыслей, мнений, убеждений и представлений клиента. Последние называются когнициями или когнитивными переменными делятся на несколько групп: описательные или дескриптивные, оценочные, причинно-следственные (каузативные) и предписывающие или прескриптивные. Типичной модальной рамкой высказываний терапевта яв­ляется волюнтативная модальность, предполагающая од­ностороннюю зависимость между реальностью и речью.

    Метафорическая коммуникация используется в данном типе дискурса преимущественно в процедуре кларификации — прояснения, с помощью которого клиент учится распознавать свои иррациональные установки. Совмест­ное семиотическое пространство в когнитивной психоте­рапии строится как матрица вероятностных значений, которые могут быть приписаны внутреннему опыту кли­ента. Эллис проводит четкую границу между тем, что он называет «адекватными негативными эмоциями» (грус­тью, обидой, страхом, печалью, досадой, сожалением, гневом) и невротическими, депрессивными переживани­ями. С его точки зрения, люди естественно огорчаются в тех случаях, когда их планы или намерения не сбывают­ся, когда окружающие оценивают их ниже, чем следует, когда они болеют или теряют близких. Однако в тех слу­чаях, когда когнитивную основу их дискурса составляет абсолютистское, догматическое мышление, это приводит к депрессивному восприятию мира. Задача терапевта — расшатать подобные репрезентации действительности в сознании клиента и предложить альтернативные страте­гии лингвистического моделирования реальности.

    Дискурс клиента отличается преобладанием высказы­ваний, сформулированных с упором на негативный по­люс алетической (необходимость), деонтической (долг) и аксиологической (ценность) нарративных модальностей (см. о них 58, с. 113-114). Эти дискурсивные параметры выделены курсивом в приводимых ниже типичных фор­мах языковой репрезентации жизненных установок:

    • У личности сложилась отрицательная самооценка на­ряду с убеждением, что нельзя иметь серьезных недо-

    статков, иначе ты будешь ни на что не годным, неуме­стным и неадекватным.

    • Человек пессимистически смотрит на свое окружение. Он абсолютно убежден в том, что оно должно быть зна­чительно лучшим, а если не выходит — это совершенно ужасно.

    • Будущее воспринимается в мрачном свете, неприятно­сти неизбежны, а невозможность стать более счастли­вым делает жизнь бессмысленной.

    • Низкий уровень самоодобрения и высокая склонность к самоосуждению сочетаются с представлением о том, что личность обязана быть совершенной и должна получать одобрение от других, а иначе она не заслуживает хоро­шего отношения к себе и должна быть наказана.

    • Ожидание неприятностей предполагает, во-первых, их неизбежность, а во-вторых, человек обязан как-то справляться с ними, а если этого не происходит, зна­чит он хуже всех (А.Эллис,1994).

    Соответственно, дискурс терапевта направлен на изме­нение модальной рамки подобных высказываний клиен­та. Личность, скованная иррациональными установками, постоянно находится в плену отрицательных эмоций. Не в силах совладать с ними, в своем поведении она может проявлять лишь беспомощную некомпетентность. Психо­терапевт строит помощь таким людям в несколько эта­пов. Сначала — прояснение абсолютистской системы ак­сиом, блокирующих деятельность, затем — обсуждение их как гипотетических, вероятностных. Кроме того, диа­лог с подавленными, депрессивными и тревожными клиентами, не способными быстро изменить свою точку зрения на мир, может реализоваться в серии пропозици­ональных актов, осуществляющих альтернативную рефе­ренцию и предикацию. Например, можно задавать такие вопросы:

    • Почему Вы должны все делать хорошо? Разве партнер (муж, начальник, возлюбленный) сразу разочаруется в Вас, если Вы совершите ошибку? Все люди время от времени ошибаются. Конечно, ошибки нужно исправ-

    лять, но разве за них всегда и всех следует наказывать? Разве Ваши друзья и близкие не умеют прощать^

    • Кто и когда сказал, что Вы должны получать одобрение каждого, в ком Вы заинтересованы? Разве Вы должны всем нравиться? А если Вы кому-то и не нравитесь — это делает Вас плохим? Вспомните, ведь Вам нравятся далеко не все люди, с которыми Вы встречаетесь. И они живут себе при этом спокойно.

    • Предположим, Вы действительно посредственный, за­урядный человек. Но разве из этого следует, что Вы еще и обязательно должны быть несчастным? Может быть, Вы действительно не сделаете ничего выдающе­гося. А кто сказал, что Вы обязаны быть незаурядным? Почему быть обычным человеком ужасно ? В мире мил­лионы таких людей, и большинство из них счастливы и довольны жизнью.

    Помимо нивелирования роли абсолютистских требо­ваний долженствования в дискурсе клиента (А.Эллису принадлежит забавный термин «must-урбация», must-по-английски «должен»), когнитивный терапевт после­довательно реализует стратегию, обучающую невротика отличать свои мысли и мнения, гипотезы и предположе­ния от реальных фактов и событий жизни. По мере то­го, как клиент учится распознавать автоматические мыс­ли и выявлять их неадаптивную сущность, он относится к ним все более объективно, понимая, как они искажа­ют реальность.

    Кроме того, дискурсивная практика когнитивной пси­хотерапии учитывает склонность некоторых людей отно­сить к себе и наделять личностным смыслом события, которые не имеют к ним причинного отношения. Де­прессивная женщина чувствует вину не только за подго­ревший пирог, но и за дождь, испортивший загородную прогулку. Параноидальный начальник считает все успехи и достижения своих подчиненных этапами коварного плана, направленного на подрыв его власти и авторитета. Тревожная мать не выпускает подростка гулять и пытает­ся вести его в школу за руку, так как в газетах пишут об

    очередном скачке количества преступлений против несо­вершеннолетних. Такой тип семиозиса интенсивно бло­кируется терапевтом, предлагающим взамен более про­дуктивные стратегии означивания действительности.

    Особые формы дискурсивных практик представляют собой экзистенциальная терапия и дазейн-анализ, неструк­турированные техники психотерапевтического воздейст­вия (роджерианство), терапия реальностью У.Глассера, си­стемная семейная терапия, телесно-ориентированные подходы и т.д. В задачу данной работы не входит их опи­сание, тем более что различия между дискурсивными практиками психотерапии вполне очевидны.

    Сравнивая различные психотерапевтические подходы, стоит обсудить смысл, вкладываемый в понятие разли­чий, как они представлены в семиотическом пространст­ве психотерапии. Основные различия между формами дискурсивных практик заданы способами интерпретации речевого поведения участников терапевтического процес­са, интерпретация же возможна лишь при условии внеположности ее автора анализируемому дискурсу. Иначе го­воря, интерпретация различий в речевых практиках психотерапии должна основываться на деконструкции текста (как ее понимает Ж-Деррида), т.е. учитывать всю совокупность условий возможности любого означивания, производящего смысл.

    Для психотерапевтического дискурса различие, пони­маемое как «отсрочка» (differance), позволяет определить живое настоящее (фено-текст) психотерапевтической бе­седы как изначально не тождественное жизненному опы­ту, служащему ей гено-текстом (термины Ю.Кристевой). Различие тут не просто несовпадение, но определенный порядок следования внутри дискурсивного объекта: от настоящего (момент беседы) к прошлому (внутренний опыт и его генезис) и снова к настоящему (изменение, переосмысление опыта на психотерапевтическом сеансе). Терапевт как пансемиотический субъект берет на себя роль окончательного устанавливателя различий, роль «связующего элемента или стратегического знака, отно­сительно или предварительно привилегированного, кото-

    рый обозначает приостановку присутствия, вместе с при­остановкой концептуального порядка» [19, с. 405].

    Различие как differance имеет дело с анализом некой внеличностной реальности, выходящей за пределы сущ­ности и существования, то есть экзистенциального при­сутствия. Терапевтический психоанализ не развертывает­ся как обычный дискурс, исходящий из устойчивой системы представлений рационалистического образца. Составляющая его основу интерпретация представляет собой проблему стратегии и риска, поскольку не сущест­вует трансцендентной истины, находящейся вне, за пре­делами сферы терапевтических отношений, которая ока­залась бы способной управлять всей тотальностью этой сферы. В каждом отдельном случае выбор конкретной стратегии достаточно случаен, поскольку эта стратегия не единственная из числа тактических возможностей, зада­ваемых конечной целью, доминирующей темой анализа, его техникой или предельной точкой движения. В ито­ге — это стратегия, не имеющая завершения. В некоторых случаях ее можно назвать слепой тактикой или эмпириче­скими блужданиями, раз уж ценность эмпиризма еще не утратила своего значения в семиосфере психотерапии.

    8.3. Анализ психотерапевтического дискурса

    В свою очередь, дискурс психотерапевта выстраивается так, чтобы в процессе терапевтического взаимодействия с клиентом он научился понимать роль неосознаваемых

    компонентов внутреннего опыта в возникновении своих проблем или невротических симптомов и, соответствен­но, находить продуктивные способы их разрешения и снятия. Содержательная сторона анализа определяется психоаналитической традицией (в широком смысле это­го слова), формальная — структурно-лингвистическими принципами текстового анализа.

    Анализ дискурса как сложившаяся, устойчивая форма эпистемологической практики сформировался в 60-70 го­ды на стыке логики, лингвистики, психоанализа и фило­софии языка. Перечень его объектов весьма широк — это политические, идеологические, этносоциальные и социокультурные дискурсы о самых различных сторонах и ас­пектах человеческой жизни — от дискурса вещей (Ж.Бо-дрийяр) до советского политического дискурса (П.Серио) и дискурса трансгрессивной сексуальности (Ж-Делез). В отечественной традиции он известен очень мало и прак­тически не используется в качестве исследовательской парадигмы. Работы по анализу бессознательной основы психотерапевтического дискурса представлены, в основ­ном, лакановской школой..

    Существуют два основных способа понимания предме­та анализа дискурса, выступающего в качестве единого объекта. Лингвистическая модель рассматривает дискурс как объект, с которым сталкивается исследователь, откры­вающий следы субъекта речи и языка, автора высказыва­ния, указывающие на присвоение языка говорящим субъ­ектом. Лакан называет их шифтерами или индексами, указывающими на того, кто говорит — разумно мысля­щий клиент или его Другой (желание реального, ирраци­ональный страх, логика психоза). В рамках психологичес­кой модели дискурс понимается как способ языкового конституирования субъекта, полный и всеобъемлющий репрезентант его внутреннего опыта. Психоанализ естест­венно сочетает эти две непротиворечивые и взаимно до­полняющие друг друга точки зрения.

    В семиотическом пространстве психотерапии процесс анализа любого дискурса опирается на две материальные основы: архив и язык. Архив (в том понимании, которое

    сформировал для этого слова М.Фуко) — это, во-первых, совокупность текстов, содержащих описание теории и практики психотерапевтической работы в истории чело­веческой цивилизации. Во-вторых, это социальные ин­ституции, которые сохранили соответствующие формы практики, обеспечив условия для их воспроизводства, расширения, изменения, передачи. В-третьих, это уст­ройство (механизм), создающий разнообразные сочета­ния отдельных элементов, формирующих новые объекты, пополняющие архив. И наконец, это самонастраивающа­яся система с обратной связью, позволяющая регулиро­вать и детерминировать производство смыслов внутри указанного семиотического пространства.

    Язык, обеспечивая саму возможность существования и производства значений и смыслов, образующих семиосферу психотерапии, представлен не только уникальнос­тью своих конкретных составляющих (семантики, син­таксиса и прагматики, изменяющихся в другом языке), но и общими (во всяком случае, для основных европей­ских языков) правилами оформления актов «психотера­певтической речи», функция которых представлена преж­де всего целями психотерапевтического воздействия.

    Анализ дискурса как объект скорее психологии, чем лингвистики, опирается на ряд принципов, первым и важнейшим из которых является принцип субъектности. В противовес «чисто лингвистической» точке зрения, пола­гающей, что повседневное использование языка людьми (речь) не должно интересовать науку о языке, этот прин­цип восстанавливает в правах субъекта, автора и хозяина языковой реальности.

    Прагматика психотерапевтического дискурса изучает не столько систему языка, сколько высказывание и гово­рение — речевые акты в качестве поступков, проявлений личностной активности. Ведь в психотерапии говорить — это не столько обмениваться информацией, сколько осу­ществлять вмешательство, воздействовать на собеседни­ка, владеть коммуникативной ситуацией, менять систему представлений клиента, его мысли и поведение.

    Целевая функция актов речи психотерапевта и клиен­та может быть адекватно понята только в рамках семи­отической целостности аналитического процесса, где синонимия и двусмысленность, семантическое и аргументативное значение высказывания, содержание пресуппозиций гибко смещаются относительно некоего им­плицитного (подразумеваемого) центра, выражающего намерения обоих субъектов. Процесс высказывания, пре­образующий язык (существовавший до этого как возмож­ность) в дискурс, подразумевает доминирующую роль субъекта не только в прагматике, но и в семантико-синтаксических отношениях. «Кто говорит?», «почему?» и «зачем?» — вот основные вопросы, которые задает се­бе психотерапевт, слушая клиента. От ответов на них за­висит стратегия и тактика терапевтического анализа.

    Второй принципдиалогичности — можно назвать уче­том присутствия Другого. Он отсылает аналитика к пред­ставлению о необходимости точно атрибутировать выска­зывание некоему субъекту, который во многих случаях не обязательно совпадает с сознательным Я (эго) говорящего. Во всех случаях, когда один собеседник сказал нечто, чего вовсе не намеревался говорить, а его партнер услышал не то, что было произнесено (или не услышал произнесенно­го), мы имеем дело с удвоением участников диалога. Ре­флексия по поводу Другого, имеющего конститутивный характер, исходит из теории высказывания и под влияни­ем глубинной психологии (особенно структурного психо­анализа) претерпевает существенное расширение, затраги­вая проблему субъекта, тесно связанную с его незнанием как смысла высказывания, так и коннотативной семанти­ки произнесенного.

    Присутствие Другого является составной частью речи любого субъекта, причем их диалог в психотерапии чаще понимается как противостояние, взаимоисключение, а не взаимодействие. Связь с Другим заключает рефлексию смысла высказываний в очень жесткие рамки. Кроме того, субъект речи детерминирован своей связью с внеш­ним миром, окружающей действительностью; это децен­трализованный, расщепленный субъект, причем расщеп-

    ление, вводящее Другого, имеет конституирующий (для субъекта) и структурирующий (для дискурса) характер.

    Психотерапевт, слушая речь клиента, всегда имеет в виду, что сама материальная структура языка позволяет, чтобы в линейности речевой цепочки звучала непредумы­шленная полифония, через которую и можно выявить следы бессознательного. Когда клиент говорит, он ис­пользует язык в том числе и как поразительный способ создания двусмысленности — к его услугам полисемия, омонимия, безграничные просторы коннотативных зна­чений, тропы (в особенности метафора и метонимия), риторические фигуры речи. В ходе речевого взаимодейст­вия всегда имеется что-нибудь дополнительное и непро­шеное, и не только в случае оговорки, когда «другое оз­начающее» занимает в цепочке место запланированного, а постоянно, за счет избытка смысла по сравнению с тем, что хотелось высказать, так что ни один говорящий субъ­ект не может похвастаться тем, что он имеет власть над многочисленными отзвуками произнесенного.

    Это свойство акта речи я, вслед за Ж-Отье-Ревю [27], склонна считать неизбежным и позитивным. Психоанали­тическая терапия имеет сугубо лингвистический характер. Она возможна лишь постольку, поскольку клиенты гово­рят больше, чем знают, не знают, что говорят, говорят не то, что произносят и т.п. Дискурс весь пронизан бессозна­тельным вследствие того, что структурно внутри субъекта имеется Другой. Разведение позиций субъекта и Другого, равно как и атрибуция дискурса одному из них, возможны чисто лингвистическим способом, при котором Я рассма­тривается как означающее, «шифтер» или индикатив, ука­зывающий в подлежащем того, кто ведет речь. Соответст­венно, ответ аналитика может быть обращен к субъекту, или Другому, или адресоваться им обоим. Так анализ дис­курса позволяет терапевту в ходе беседы с клиентом вклю­читься в полифонию составляющих ее голосов.

    Третий принцип — это принцип идеологичности. Понятие идеологии здесь используется в буквалистском его значе­нии, как совокупность некоторых скрытых идей, не всегда и не полностью осознаваемое влияние которых обуславли-

    вает смысл высказываний, слагающих дискурс. Идеи, вы­ступающие как вторичные означающие дискурса, распола­гаются в пространстве коннотативной семантики высказы­ваний и определяют скрытый смысл речи, который способен заменить и вытеснить явный в любой момент. В психотерапии искусство аналитика должно быть выше способности клиента жонглировать скрытым смыслом своего дискурса, иначе терапевт не сможет проводить осознанную стратегию воздействия и рано или поздно окажется в плену бессознательных намерений своего собе­седника. Множество пустых, ни к чему не ведущих тера­певтических сеансов возникает именно по этой причине.

    Изучение различных способов идеологической «дефор­мации» дискурса клиента позволяет аналитику наметить конечную цель терапии. Учитывая коннотативные смыс­лы, последний лучше понимает, совокупность каких бес­сознательных идей (содержаний, мотивов) пропитывает речь пациента и может прямо указать на них, осуществив тем самым демистификацию совместного дискурсивного пространства.

    Четвертый принципинтенциональности — предпола­гает понимание сознательных и учет бессознательных ин­тенций клиента в качестве множественного субъекта вы­сказываний. Как правило, даже небольшие по объему фрагменты дискурса могут содержать несколько различ­ных, часто противоположно направленных и даже взаим­но исключающих друг друга намерений и стремлений. Процесс вытеснения, безусловно, определяет основные противоречия, связанные с желанием одновременно вы­сказать и утаить бессознательные означаемые, связанные с личностью клиента и историей его жизни.

    Различные интенции клиента в дискурсе могут быть представлены как интенции высказываний и интенции сопровождающих эти высказывания значимых пережива­ний. Поэтому (в особенности, если переживания интен­сивно эмоционально окрашены и очевидно модулируют процесс порождения высказываний) необходим феноме­нологический анализ, позволяющий развести указанные типы намерений. Это важно прежде всего для тех особен-

    ностей высказываний клиента, которые обусловлены трансферентными отношениями. В равной степени в дискурсе терапевта должны быть замечены и учтены ин­тенции, вызванные контр-переносом.

    Помимо этих четырех основных принципов, которые могут быть положены в основу анализа психотерапевти­ческого дискурса, нужно учитывать также следующее. В процессе анализа рассеянное множество высказываний приводится к позиционному единству. Производимая пе­регруппировка высказываний соответствует некоторой «точке зарождения» дискурса, понимаемой не как субъ­ективная форма, а, скорее, как позиция субъекта, задаю­щая определенную формацию дискурса. Каждая дискурсная формация определяет то, что может и должно быть сказано в зависимости от позиции субъекта. Комплекс дискурсных формаций в целом определяет «универсум» высказываемого и устанавливает границы речи клиента.

    При анализе высказываемое в отношении субъекта оп­ределяется связью между различными дискурсными фор­мациями. Эти формации очерчивают некоторую иден­тичность, не обязательно совпадающую с предъявляемой в ходе терапии (в психоанализе — обязательно не совпа­дающую). Учитывая, что клиент не всегда говорит «от своего имени», можно предполагать, что он имеет статус субъекта высказывания, который определяется той дис­курсивной формацией, в которую он попадает. Аналитик обязан помнить, что разнообразие дискурсивных форма­ций отнюдь не является случайным, оно детерминирова­но ядром устойчивых смыслов, конфигурация которых и составляет основу проблемы клиента.

    Как для терапевта, так и для клиента актуальный дис­курс всегда соотносится с «уже сказанным» и «уже слы­шанным». В концептуальной практике анализа дискурса эти особенности конкретного дискурса называют преконструктом. В психотерапии преконструкт образуют рамки терапевтических отношений, взаимно направленные ожидания терапевта и клиента и их устойчивые личностно-смысловые системы, актуализирующиеся в процессе понимания и оценки личности собеседника. В качестве

    отметок, «следов» предшествующих дискурсов (или от­дельных высказываний) преконструкт обеспечивает эф­фект очевидности. Любой терапевт хорошо знаком с са­мо собой разумеющимися, очевидными выводами и утверждениями клиентов, которые в конечном счете ока­зываются либо неверными от начала до конца, либо во­обще не поддающимися верификации в силу нарушения логики предикатов 73 .

    Очевидность, на которую рассчитывает клиент, при­дает его речевой деятельности иллюзорность, являющую­ся важным аспектом его способа высказывания. Можно говорить о «прозрачности» дискурса клиента, понимая ее как совокупность очевидностей, эффектов дискурса, которые пронизывают производство смыслов; парадок­сальным образом в результате формируется «затемненность» границ между смыслом и его субъектом. Клиент в определенном смысле постепенно становится залож­ником высказанного им, он уже не может изменить смысл в соответствии со внезапно возникшим намере­нием. В его распоряжении остается лишь иносказание (перифраз).

    Для терапевта-аналитика выделение иносказаний в речи клиента имеет первостепенное значение. С его по­мощью можно наблюдать связь между различными по­зициями субъекта, его переходы из одной дискурсной формации в другую, поскольку все они связаны между собой отношениями перифразирования. Иносказание — безошибочный диагностический признак присутствия Другого (Иного), а вся совокупность перифраз задает расстояния между смыслами в различных, связанных между собой дискурсных образованиях. Посредством иносказаний смыслы (и субъекты) сближаются друг с другом и удаляются друг от друга, смешиваются и раз­личаются. Это происходит в силу того, что субъект (кли­ент), сконцентрировавшись в самом себе (на своей про­блеме), при производстве смысла рассматривает себя не как предмет высказывания (референции), а как сово­купность связей между различными дискурсными фор­мациями.

    Наличие преконструктов обеспечивает порождение эф­фекта значения внутри дискурсной формации, благодаря чему субъект высказывания (клиент) может занять поло­жение, способствующее иллюзии субъективности, т.е. ил­люзии того, что он (субъект) и есть источник смысла. Все происходит таким образом, как если бы язык сам по себе поставлял элементы, требуемые для создания «необходи­мой конституирующей иллюзии субъекта». Фактически же в процессе производства дискурса имеет место двойное вытеснение: сначала клиент отторгает тот факт, что смысл высказывания формируется в процессе, детерминирован­ном законами языка (внележащими частной логике субъ­екта) 74 . Затем он «забывает» о разделении субъективного семиотического пространства, посредством которого в нем формируется зона высказанного (явного) и отбро­шенного (невысказанного, тайного). Разумеется, чаще всего отбрасываются (в качестве второстепенных, неваж­ных) как раз те моменты, совокупность которых составля­ет «неудобные» аспекты смысла. Могу добавить, что в анализе литературно-художественных и политических дискурсов это называется «эффектом Мюнхгаузена».

    В дискурсе терапевта присутствие преконструкта обус­ловлено прежде всего его теоретическими знаниями и установками, сформировавшимися в рамках одной или нескольких психотерапевтических школ. Элементы дискурсивных практик психоанализа, теории М.Кляйн и интерперсонального подхода Г.С.Салливана могут со­ставлять, к примеру, «материально-историческую объек­тивность» дискурса терапевта, работающего с глубинны­ми нарушениями межличностных отношений; правила индирективной терапии определяют стиль работы и по­рядок дискурса консультанта в ходе проведения роджерианского интервью. Профессиональная идентификация терапевта с той или иной психологической теорией де­терминирует его дискурс, навязывая и одновременно скрывая его подчинение под видимостью независимости субъекта отдельно взятого высказывания.

    В процессе рассказывания личной истории дискурс клиента апеллирует к совокупности смыслов внутреннего

    опыта, используя формулы, конституирующие первона­чальный, воображаемый дискурс, относящийся к области памяти. Это проявляется в ритуалах непрерывности, кото­рые перекраивают время, соединяя смысл актуальных высказываний с прошлыми и будущими формациями ин­дивидуального дискурса. Такие ритуалы наблюдаются также в процессе структурирования продолжительной по времени терапевтической работы психоаналитического характера. Эта ритуализация имеет лингвистическую природу, поскольку опирается на гибкую систему транс­формаций глагольных времен, а не на традиционные ре­чевые формулы. Ритуалы непрерывности соотносятся с формами умолчания — любой психоаналитик знает: то, что не высказано, тоже имеет смысл.

    Молчание и умалчивание в анализе психотерапевтиче­ского дискурса важны своей конститутивной ролью. Как правило, в речи клиента всегда имеется основополагаю­щее умолчание, соответствующее сильно вытесненным, глубинным слоям бессознательного, локальное умолча­ние, соотносимое с иррелевантными обсуждаемой про­блеме аспектами опыта, и замещающее умолчание, со­ставляющее суть того, что можно назвать «речевой политикой»: говорить об А, чтобы не высказать В. Про­цесс умалчивания связан с борьбой смыслов и нарушени­ем свободы передвижений из одной дискурсной форма­ции в другую. При исключении некоторых смыслов в речи клиента возникают семантические зоны (а, следова­тельно, и позиции субъекта), которые он не может зани­мать, так как они становятся для него запретными. Пси­хотерапевт в качестве пансемиотического субъекта может говорить с этих позиций, возвращая клиента в сферу то­го, о чем он пытался умолчать. Это весьма эффективный способ работы с сопротивлением.

    В конечном счете, анализ дискурса в ходе психотера­певтического взаимодействия представляет собой проце­дуру, посредством которой терапевт способен преодолеть исходящее от клиента принуждение к интерпретации (од­ной из возможных, которая, тем не менее, представляет­ся последнему единственно верной). Бессознательная

    идеология речи клиента образует смысловое и семантиче­ское ядро его проблемы, а запрос определяется возмож­ностью понимания. Задачей аналитика является понима­ние властной (детерминирующей) роли бессознательных содержаний, в рамках которой конкретная интерпрета­ция тяготеет не к недостатку смысла (его сокрытию, ис­кажению, изъяну), а к избытку, насыщению, исчерпыва­ющей полноте, производящей эффект очевидности.

    Анализ предоставляет возможность рассматривать смысл как незаполненный, свободный для множества различных интерпретаций. Ассимилируя результаты та­кого взаимодействия, клиент в итоге оказывается спосо­бен включить в свой дискурс сделанные совместно с ана­литиком открытия, проливающие свет на подлинную природу его трудностей и проблем, и выбрать адекватный способ их разрешения и преодоления.

    Общую графическую схему анализа психотерапевтичес­кого дискурса представлена на следующей странице.

    Таким образом, формальная сторона анализа бессозна­тельных компонентов дискурса, опирающаяся на пере­численные выше принципы, представлена интерпретативными процедурами лингвистического характера. Однако модифицированной парадигмы текстового анализа недо­статочно для того, чтобы обеспечить адекватное и психо­терапевтически конструктивное понимание речи клиента. Необходимо хотя бы в общих чертах описать стратегию идентификации имеющейся у клиента бессознательной основы психического моделирования реальности (см. па­раграф 8.1), которая рассматривается как источник воз­никновения проблем и, следовательно, основной объект терапевтического воздействия. Здесь и далее речь пойдет о способе установления соответствия между дескриптив­ным бессознательным (в его фрейдовском понимании как психического процесса, существование которого следует предполагать, выводить на основе наблюдения явлений душевной жизни, которые иначе оказываются необъясни­мыми), и динамическим бессознательным.

    Тип дискурсивной практики

    Схема анализа психотерапевтического дискурса.

    Утверждение реальности бессознательного есть, как известно, ядро психоаналитического теории, ее сущность. Все, что можно с достоверностью узнать о его природе -это общий способ, при помощи которого бессознатель­ные влечения в качестве интенциональных актов органи­зуют и трансформируют опыт субъекта. Различие между сознательным и бессознательным ментальным актом со­стоит в том, что последний выполняется без референции к субъекту, который, таким образом, остается в неведе­нии относительно собственных намерений.

    Такое понимание созидающей (конститутивной) функ­ции бессознательного дает возможность прагматически интерпретировать дискурс клиента с точки зрения имею­щихся в нем разрывов («зияний»), которые и выступают индикаторами глубинных проблем. А поскольку цент­ральным моментом психоаналитической терапии приня­то считать установление связи сознания (Эго) с вытес­ненными содержаниями и представлениями, то понятно, почему заполнение разрывов и лакун в дискурсе клиента является действенным способом оказания ему психоло­гической помощи. Это, собственно, и есть форма присут­ствия речевых аналитических техник в глубинной психо­терапии как таковой.

    Источник: http://dogmon.org/n-f-kalina-osnovi-psihoanaliza.html?page=19

    Журнал практической психологии и психоанализа 2002, №3 — файл 1.doc

    Доступные файлы (1):

    ПараметрСодержаниеПримеры
    1дейктические позиции субъектов дискурсароль, статус, единство или конфронтация участников речевого актапозиции ин-се, монитора отклонения в онтопсихологии А. Менегетти; Родителя, Взрослого, Ребенка в трансакционном анализе
    2предпочитаемые типы речевых актов и рече-поведенческих действийсвязь речи и поведения
    3семиотические механизмы производства и их смыслов трансформации (семиозис)структура индиви­дуального ментального пространствасемиотика слияния, ретро­флексии, сознавания в гештальт-терапии; опущения, искажения, генерализации, утраченного перформатива — в НЛП
    4нормы симво­лической ре­ференции и метафорической коммуникациисистема основ­ных понятий, отражение дина­мики психотера­певт. процессаметафоры либидо и катексиса в психоанализе;

    персоны, тени и самости в юнгианстве

    5дескриптивные и/или прескриптивные стратегии конечного результата (цели)определение задачи психотерапевтаФрейд: освобождение человека от его невроти­ческих симтомов;

    Юнг: содействие процессу индивиду ации

    6легитимирующий метадискурсфилософская методология
    1.doc1449kb.18.12.2011 02:53скачать

    содержание

      Смотрите также:
    • Журнал практической психологии и психоанализа 2002, №1[ документ ]
    • Журнал практической психологии и психоанализа 2002, №2[ документ ]
    • Журнал практической психологии и психоанализа 2001, №4[ документ ]
    • Журнал практической психологии и психоанализа 2001, №1-2[ документ ]
    • Журнал практической психологии и психоанализа 2000, №3[ документ ]
    • Журнал практической психологии и психоанализа 2000, №2[ документ ]
    • Журнал практической психологии и психоанализа 2000, №4[ документ ]
    • Журнал практической психологии и психоанализа 2000, №1[ документ ]
    • Билеты с ответами по социальной психологии, экзамены ГАК[ документ ]
    • Психоаналитическое направление в психологии[ лабораторная работа ]
    • Наша психология 2011 №03 (48) март[ документ ]
    • Наша психология 2011 №04 (49) апрель[ документ ]

    Анализ дискурса в психотерапии *)

    Н.Ф. Калина
    Канд. психол. наук, доцент кафедры Таврического национального ун-та им. В.И. Вернадского, Симферополь

    Кратко излагаются основные теоретические положения лингвистической парадигмы в психотерапии, рассматриваемой как система дискурсивных практик. Сущность подхода раскрывается в ходе анализа психотерапевтического дискурса, принципы которого сформулированы на основе положений лингвистической философии, глубинной психологии и представлений о моделировании реальности в системе психики. Обсуждается экзистенциальный статус психотерапевтического дискурса как «бытия, раскрытого перед лицом Другого посредством речи».

    Ключевые слова: бессознательное, внутренний опыт, дискурс, дискурсивная практика, психотерапия, семиосфера, Я и Другой.

    Психотерапия — одна из наиболее бурно и стремительно развивающихся сфер современной психологии. Ее предметная область чрезвычайно широка и неоднородна, а концептуально-теоретические основы и практические приложения пестры и многообразны. Столь же многочисленны попытки методологической рефлексии психотерапевтической теории и практики (см. работы А.Ф. Бондаренко, Э. Гловера, Д. Зейга, Б.Д. Кар-васарского, А.Ф. Копьева, М.В. Розина, К. Роджерса, А.И. Сосланда, А. Уоттса, И. Ялома и многих других). Эпистема этой области гуманитарного знания принимается большинством профессионалов как нечто само собой разумеющееся и редко представляет ясную и логически непротиворечивую систему идей. Общее пространство знания, способ фиксации и интерпретации действительности, система отношений между объектами и их описаниями, на основе которой строятся свойственные психотерапии схемы и коды восприятия, практики, познания и порождаются теории и отдельные идеи, в силу своей имплицитности склонны к бесконечным расширениям.

    Поэтому представляется разумным и целесообразным анализировать психотерапевтическую деятельность со стороны ее предметной основы, а именно — дискурса, т.е. речи, погруженной в жизнь участников терапевтического процесса. Следует отметить, что любая психотерапевтическая деятельность осуществляется «в поле речи и языка», но сама речь в качестве основного «орудия» психотерапевта и язык как семиотическая система, благодаря которой возможно психотерапевтическое (как, впрочем, и всякое другое) общение, не были предметом специального исследования в теории психотерапии. На практике некоторые лингвистические идеи используются в ряде калифорнийских школ (нейро-лингвистическое программирование, эриксонианство), но уровень осмысления и понимания их весьма невысок. Даже структурный психоанализ [12, 13, 25] с его центральным тезисом о языковой природе бессознательного ограничился разработкой тонких техник анализа речевых высказываний, не предложив более общих концептуальных принципов «перевода» с этого языка.

    Психотерапевтическое взаимодействие представляет собой дискурсивную практику — специфическую форму использования языка для производства речи, посредством которой осуществляется изменение концепта (модели) окружающей действительности, трансформация системы личностных смыслов субъекта. Сущность психологической помощи состоит в изменении представлений клиента о мире и себе самом, благодаря чему он может, получив новые знания, выработать продуктивные мнения и установки и сформировать наиболее эффективные и удовлетворяющие его отношения к людям, вещам и событиям. Дискурсивную практику можно рассматривать как устойчивую традицию особых способов оперирования языком в целях осуществления семиотических трансформаций психической реальности, выступающей в качестве денотата (референта) дискурса (-ов) субъектов межличностного взаимодействия.

    Применительно к психотерапии следует постулировать единую целевую функцию упомянутых трансформаций — помощь в разрешении психологических проблем и актуализации резервов личностного роста. Существующее многообразие таких непересекающихся традиций предполагает, что каждая дискурсивная практика имеет свои правила накопления, исключения, реактива-ции, формообразующие структуры и характерные виды сцепления (семиотических связей) в различных дискурсных последовательностях. Фактически все многообразие форм, направлений, школ и подходов психотерапии можно рассматривать как систему дискурсивных практик, объединенных родственными принципами.

    В качестве такой системы предметная область психотерапии представляет собой семиосферу — отграниченное, гетерогенное семиотическое пространство, вне которого психотерапевтические цели и ценности не работают и не живут. Именно семиосфера, обладающая связностью и структурой, управляет процессами семиозиса в психотерапевтической деятельности, обеспечивает возможность взаимопонимания терапевтов различных школ, теоретического и практического обобщения психотерапевтического опыта. Она же задает «русла возможной речи» о предмете, целях и задачах терапевтического воздействия. Расширение последних отмечает любой профессионал — например, изменение взглядов на природу и сущность нарушений в рамках клинических категорий психоза и перверсии, равно как и на возможность проведения психотерапии с этими расстройствами, появившуюся после работ представителей теории объектных отношений и структурного психоанализа.

    Общая схема анализа дискурса в психотерапии определяется целями и задачами психотерапевтической помощи. Для этого терапевту необходимо владеть навыками анализа содержательной стороны речи клиента, т.е. уметь выделять бессознательные проявления личностных концептов и моделей, лежащих в основе психологических трудностей, а также понимать лингвистические и семантические механизмы производства высказываний, в которых находят отражение эти проблемы. В свою очередь, дискурс психотерапевта выстраивается так, чтобы в процессе терапевтического взаимодействия клиент научился понимать роль неосознаваемых компонентов внутреннего опыта в возникновении своих проблем или невротических симптомов и находить продуктивные способы их разрешения и снятия.

    Анализ дискурса (см. [10]) как сложившаяся, устойчивая форма эпистемологической практики сформировался в 60-70-е годы во Франции на стыке логики, лингвистики, психоанализа и философии языка. Перечень его объектов весьма широк: политические, идеологические, этносоци-альные и социокультурные дискурсы о самых различных сторонах и аспектах человеческой жизни — от дискурса вещей (Ж. Бодрийяр) до советского политического дискурса (П. Серио) и дискурса трансгрессивной сексуальности (Ж. Де-лез). В отечественной традиции он известен очень мало и практически не используется в качестве исследовательской парадигмы. Работы по анализу бессознательной основы психотерапевтического дискурса представлены, в основном, лакановской школой, чья глубинная герменевтика, по единодушному мнению специалистов, чрезвычайно трудна для понимания, особенно в случаях, когда приходится иметь дело с переводами статей.

    Существуют два основных способа понимания предмета анализа дискурса, выступающего в качестве единого объекта. Лингвистическая модель рассматривает дискурс как объект, с которым сталкивается исследователь, открывающий следы субъекта речи и языка, автора высказывания, указывающие на присвоение языка говорящим субъектом (их называют шифтерами, или индексами [13]). В рамках психологической модели дискурс понимается как способ языкового конституирования субъекта, полный и всеобъемлющий репрезентант его внутреннего опыта. Лингвистический подход в терапии естественно сочетает эти две непротиворечивые и взаимно дополняющие друг друга точки зрения.

    Анализ дискурса как объекта скорее психологии, чем лингвистики, опирается на ряд принципов, важнейшим из которых является принцип субъектности. В противовес «чисто лингвистической» точке зрения, полагающей, что повседневное использование языка людьми (речь) не должно интересовать науку о языке, этот принцип восстанавливает в правах субъекта, автора и хозяина языковой реальности. Анализ дискурса исследует закономерности семиозиса в психотерапии с помощью методов, противостоящих традиционным подходам лингвистической семантики. Прагматика дискурса имеет дело не с системой языка как средством (способом) коммуникации, но с высказыванием и говорением в качестве поступков, актов личностной активности. Именно в психотерапии говорить — это не столько обмениваться информацией, сколько осуществлять вмешательство, воздействовать на собеседника, владеть коммуникативной ситуацией, менять систему представлений слушателя, его мысли и поведение.

    Иллокутивная функция актов речи психотерапевта и клиента может быть адекватно понята только в рамках семиотической целостности консультативного процесса, где синонимия и двусмысленность, семантическое и аргументативное значение высказывания, содержание пресуппози-ций гибко смещаются относительно некоего имплицитного центра, выражающего интенции обоих субъектов. Процесс высказывания, преобразующий язык (существовавший до этого только как возможность) в дискурс, подразумевает доминирующую роль субъекта не только в прагматике, но и в семантико-синтаксических отношениях. «Кто говорит?», «Почему?» и «Зачем?» — вот основные вопросы, которые задает себе, слушая клиента, лингвистически ориентированный терапевт. От ответов на них зависит стратегия и тактика консультативного воздействия.

    Второй принцип — диалогичности — можно назвать учетом присутствия Другого. Следуя этому принципу, терапевт должен точно атрибутировать высказывание некоему субъекту, который во многих случаях вовсе не обязательно совпадает с сознательным Я (эго) говорящего. Во всех случаях, когда один собеседник сказал нечто, чего вовсе не намеревался говорить, а его партнер услышал не то, что было произнесено (или не услышал произнесенного), мы имеем дело с удвоением участников диалога. Рефлексия по поводу Другого, имеющего конститутивный характер, исходит из теории высказывания и под влиянием глубинной психологии (особенно структурного психоанализа) претерпевает существенное расширение, затрагивая проблему субъекта, тесно связанную с его не-зна-нием как смысла высказывания, так и коннотатив-ной семантики произнесенного.

    Присутствие Другого является составной частью речи любого субъекта, причем их диалог в психотерапии чаще понимается как противостояние, взаимоисключение, а не взаимодействие. Связь с Другим заключает рефлексию смысла высказываний в очень жесткие рамки. Кроме того, субъект речи детерминирован своей связью с внешним миром, окружающей действительностью; это децентрализованный, расщепленный субъект, причем расщепление, вводящее Другого, имеет конституирующий (для субъекта) и структурирующий (для дискурса) характер.

    Психотерапевт, слушая речь клиента, всегда имеет в виду, что сама материальная структура языка позволяет звучать в линейной речевой цепочке непредумышленной полифонии, через которую и можно выявить следы бессознательного. Когда клиент говорит, он использует язык в том числе и как поразительный способ создания двусмысленности — к его услугам полисемия, омонимия, безграничные просторы коннотативных значений, тропы. В ходе речевого взаимодействия всегда имеется что-нибудь дополнительное и непрошеное, и не только в случае оговорки, когда «другое означающее» занимает в цепочке место запланированного, а постоянно, за счет избытка смысла по сравнению с тем, что хотелось высказать. Поэтому-то ни один говорящий субъект не может похвастаться тем, что он имеет власть над многочисленными отзвуками произнесенного.

    Это свойство акта речи, вслед за Ж. Отье-Ре-вю [10, с. 54-95], можно считать неизбежным и позитивным. Лингвистически ориентированная (или лингвистически центрированная) психотерапия возможна лишь постольку, поскольку клиенты говорят больше, чем знают, не знают, что говорят, говорят не то, что произносят, и т.п. Дискурс весь пронизан бессознательным вследствие того, что структурно внутри субъекта имеется Другой. Разведение позиций субъекта и Другого или атрибуция дискурса одному из них возможны чисто лингвистическим способом, при котором Я рассматривается как означающее «шифтер», или индикатив, указывающий в подлежащем того, кто ведет речь. Соответственно, ответ терапевта может быть обращен к субъекту или Другому, или адресоваться им обоим. Так анализ дискурса позволяет ему в ходе беседы с клиентом включиться в полифонию составляющих ее голосов.

    Третий принцип — это принцип идеологичнос-ти. Понятие идеологии здесь используется как совокупность некоторых скрытых идей, не всегда и не полностью осознаваемое влияние которых обусловливает смысл высказываний, слагающих дискурс. Идеи, выступающие как вторичные означающие дискурса [I], располагаются в пространстве коннотативной семантики высказываний и определяют скрытый смысл речи, который способен заменить и вытеснить явный в любой момент. В психотерапии искусство консультанта должно быть выше способности клиента «жонглировать» скрытым смыслом своего дискурса, иначе терапевт не сможет проводить осознанную стратегию воздействия и рано или поздно окажется в плену бессознательных намерений своего собеседника. Множество пустых, ни к чему не ведущих терапевтических сеансов возникает именно по этой причине.

    Изучение различных способов идеологической «деформации» дискурса клиента позволяет терапевту наметить конечную цель психотерапии. Учитывая коннотативные смыслы, последний лучше понимает, совокупность каких бессознательных идей (содержаний, мотивов) пропитывает речь пациента, и может прямо указать на них, осуществив тем самым демистификацию совместного дискурсивного пространства.

    ^ Принцип интенциональности предполагает понимание сознательных и учет бессознательных интенций клиента в качестве полиморфного субъекта высказываний. Как правило, даже небольшие по объему фрагменты дискурса могут содержать множество различных, часто противоположно направленных и даже взаимоисключающих намерений и стремлений. Процесс вытеснения, безусловно, определяет основные противоречия, связанные с желанием одновременно высказать и утаить бессознательные означаемые, связанные с личностью клиента и историей его жизни.

    Различные интенции клиента в его дискурсе могут быть представлены как интенции высказываний и интенции сопровождающих эти высказывания значимых переживаний. Поэтому (в особенности если переживания интенсивно эмоционально окрашены и очевидно модулируют процесс порождения высказываний) необходим феноменологический анализ, позволяющий развести указанные типы интенций. Это важно прежде всего для тех особенностей высказываний клиента, которые обусловлены трансферентными отношениями. В равной степени в дискурсе терапевта должны быть замечены и учтены интенции, вызванные контрпереносом.

    Помимо этих четырех основных принципов, которые могут быть положены в основу анализа психотерапевтического дискурса, нужно учитывать также следующее. В процессе анализа рассеянное множество высказываний приводится к позиционному единству. Производимая перегруппировка высказываний соответствует определенной концепции «точки зарождения» дискурса, понимаемой не как субъективная форма, а, скорее, как позиция субъекта, задающая определенную формацию дискурса (см. [6, 19, 20]). Каждая дискурсивная формация определяет то, что может и должно быть сказано в зависимости от позиции субъекта. Комплекс дискурсивных формаций в целом определяет «универсум» высказываемого и специфицирует границы речи клиента.

    При анализе высказываемое в отношении субъекта определяется связью между различными дискурсивными формациями. Эти формации очерчивают некоторую идентичность, не обязательно совпадающую с предъявляемой в ходе терапии (в глубинных школах — обязательно не совпадающую). Учитывая, что клиент не всегда говорит «от своего имени», можно предполагать, что он имеет статус субъекта высказывания, определяющегося той дискурсивной формацией, в которую он попадает. Консультант обязан помнить, что разнообразие дискурсивных формаций отнюдь не является случайным, оно детерминировано ядром устойчивых смыслов, конфигурация которых и составляет основу проблемы клиента.

    Как для терапевта, так и для клиента актуальный дискурс всегда соотносится с «уже сказанным» и «уже слышанным». В концептуальной практике анализа дискурса эти особенности пре-суппозиций и импликаций конкретного дискурса называют преконструктом. В психотерапии преконструкт образуют рамки терапевтических отношений, взаимно направленные ожидания терапевта и клиента и их устойчивые личностно-смысловые системы, актуализирующиеся в процессе понимания и оценки личности собеседника. В качестве отметок, «следов» предшествующих дискурсов (или отдельных высказываний) преконструкт обеспечивает эффект очевидности. Любой терапевт хорошо знаком с само собой разумеющимися, очевидными выводами и утверждениями клиентов, которые в конечном счете оказываются либо неверными от начала до конца, либо вообще не поддающимися верификации в силу нарушения логики предикатов 1) .

    Очевидность, на которую рассчитывает клиент, придает его речевой деятельности иллюзорность, являющуюся важным аспектом его способа высказывания. Можно говорить о «прозрачности» дискурса клиента, понимая ее как совокупность оче-видностей, эффектов дискурса, которые пронизывают производство смыслов; парадоксальным образом в результате формируется «затемнен-ность» границ между смыслом и его субъектом. Клиент в определенном смысле постепенно становится заложником высказанного им, он уже не может изменить смысл в соответствии с внезапно возникшим намерением. В его распоряжении остается лишь иносказание (перифраз).

    Для психотерапевта выделение иносказаний в речи клиента имеет первостепенное значение. Таким образом можно наблюдать связь между различными позициями субъекта, его переходы из одной дискурсивной формации в другую, поскольку все они связаны между собой отношениями перифразирования. Иносказание — безошибочный диагностический признак присутствия Другого (Иного), а вся совокупность перифраз задает расстояния между смыслами в различных, связанных между собой дискурсных образованиях. Посредством иносказаний смыслы (и субъекты) сближаются друг с другом и удаляются друг от друга, смешиваются и различаются. Это происходит в силу того, что субъект (клиент), сконцентрировавшись на самом себе (на своей проблеме), при производстве смысла рассматривает себя не как объект референции, а как совокупность связей между различными дискурсивными формациями.

    Наличие преконструктов обеспечивает порождение эффекта значения внутри дискурсивной формации, благодаря чему субъект высказывания (клиент) может занять положение, способствующее иллюзии субъективности, т.е. иллюзии того, что он (субъект) и есть источник смысла. Все происходит таким образом, как если бы язык сам по себе поставлял элементы, требуемые для создания «необходимой конституирующей иллюзии субъекта». Фактически же в процессе производства дискурса имеет место двойное вытеснение: сначала клиент отторгает тот факт, что смысл высказывания формируется в процессе, детерминированном законами языка (внележа-

    щими частной логике субъекта) 2) . Затем он «забывает» о разделении субъективного семиотического пространства, посредством которого в нем формируется зона высказанного (явного) и отброшенного (невысказанного, тайного). Разумеется, чаще всего отбрасываются (в качестве второстепенных, неважных) как раз те моменты, совокупность которых составляет «неудобные» аспекты смысла. В анализе литературно-художественных и политических дискурсов это называется «эффектом Мюнхгаузена».

    В дискурсе терапевта присутствие преконструкта обусловлено прежде всего его концептуальными теоретическими знаниями и установками, сформировавшимися в рамках одной или нескольких психотерапевтических школ. Элементы дискурсивных практик психоанализа, теории М. Кляйн и интерперсонального подхода Г.С. Сал-ливана могут составлять, к примеру, «материально-историческую объективность» дискурса терапевта, работающего с глубинными нарушениями межличностных отношений; правила индирективной терапии определяют стиль работы и порядок дискурса консультанта в ходе проведения родже-рианского интервью. Профессиональная идентификация терапевта с той или иной психологической теорией детерминирует его дискурс, навязывая и одновременно скрывая его подчинение под видимом независимости субъекта отдельно взятого высказывания.

    В процессе рассказывания личной истории дискурс клиента апеллирует к совокупности смыслов внутреннего опыта, используя формулы, конституирующие первоначальный, воображаемый дискурс, относящийся к памяти. Это проявляется в ритуалах непрерывности, которые перекраивают время, соединяя смысл актуальных высказываний с прошлыми и будущими формациями индивидуального дискурса. Такие ритуалы наблюдаются также в процессе структурирования продолжительной по времени терапевтической работы психоаналитического характера. Эта ритуализация имеет лингвистическую природу, поскольку опирается на гибкую систему трансформаций глагольных времен, а не на традиционные речевые формулы. Ритуалы непрерывности соотносятся с формами умолчания — любой психотерапевт знает: то, что не высказано, тоже имеет смысл.

    Молчание и умалчивание в анализе психотерапевтического дискурса важны своей конститутивной ролью. Как правило, в речи клиента всегда имеется: основополагающее умолчание, соответствующее сильно вытесненным, глубинным слоям бессознательного; локальное умолчание, соотносимое с иррелевантными обсуждаемой проблеме аспектами опыта; и замещающее умолчание, составляющее суть того, что можно назвать «речевой политикой» (говорить об А, чтобы не высказать В). Процесс умалчивания связан с борьбой смыслов и нарушением свободы передвижений из одной дискурсивной формации в другую. При исключении некоторых смыслов в речи клиента возникают семантические зоны (а следовательно, и позиции субъекта), которые он не может занимать, так как они становятся для него запретными. Психотерапевт в качестве пан-семиотического субъекта может вести речь с этих позиций, возвращая клиента в сферу того, о чем он пытался умолчать.

    В конечном счете, анализ дискурса в ходе психотерапевтического взаимодействия представляет собой процедуру, посредством которой терапевт способен преодолеть исходящее от клиента принуждение к интерпретации (одной из возможных, которая представляется последнему единственно верной). Бессознательная идеология речи клиента образует смысловое и семантическое ядро его проблемы, а запрос определяется возможностью понимания. Задачей консультанта является понимание властной (детерминирующей) роли бессознательных содержаний, в рамках которой конкретная идеологическая интерпретация тяготеет не к недостатку смысла (его сокрытию, искажению, изъяну), а к избытку, насыщению, исчерпывающей полноте, производящей эффект очевидности. Анализ предоставляет возможность рассматривать смысл как незаполненный, свободный для множества различных интерпретаций. Ассимилируя результаты такого интерпретатив-ного взаимодействия, клиент в итоге способен включить в свой дискурс сделанные совместно с терапевтом открытия, объясняющие подлинную природу его трудностей и проблем, и выбрать адекватный способ их разрешения и преодоления.

    Таким образом, формальная сторона анализа бессознательных компонентов дискурса, опирающаяся на перечисленные выше принципы, представлена интерпретативными процедурами лингвистического характера. Однако модифицированной парадигмы текстового анализа недостаточно для того, чтобы обеспечить адекватное и психотерапевтически конструктивное понимание речи клиента. Необходимо хотя бы в общих чертах описать стратегию идентификации бессознательной основы психического моделирования клиентом реальности, которая рассматривается в лингвистической психотерапии как источник возникновения проблем и, следовательно, основной объект терапевтического воздействия. Здесь и далее речь пойдет о способе установления соответствия между дескриптивным бессознательным (в его фрейдовском понимании как психического процесса, существование которого следует предполагать, выводить на основе наблюдения за явлениями душевной жизни, оказывающимися иначе необъяснимыми) и динамическим бессознательным.

    Утверждение реальности бессознательного есть, как известно, ядро психоаналитической теории, ее сущность. Все, что можно с достоверностью узнать о его природе, — это общий способ, при помощи которого бессознательные влечения в качестве интенциональных актов организуют и трансформируют опыт субъекта. Различие между сознательным и бессознательным ментальным актом состоит в том, что последний выполняется без референции к субъекту, который, таким образом, остается в неведении относительно собственных намерений.

    Представление о бессознательных интенциях, являющихся специфическими формами категоризации опыта, в результате которой ряд психических содержаний подвергается забвению (вытеснению, подавлению, отрицанию), не должно восприниматься как утверждение о существовании у личности таких категорий самих по себе, подобно сосудам, только и ждущим, чтобы их наполнили. Бессознательные репрезентанты влечений лишь задают способы приписывания (семиотизации) смыслов и значений определенным частям или аспектам опыта личности. Динамическая природа бессознательного заключается в том, что его содержания не являются идеями, которые имеют функции и могут быть использованы определенным образом. Они и есть это использование. Говорить о конститутивной функции бессознательного — значит пытаться понять систему индивидуальных предпосылок порождения и трансформирования значений и смыслов как психических феноменов, производящих разрывы, лакуны в континууме опыта переживания субъектом значимых аспектов своего личностного функционирования.

    Дискурс клиента, рассказывающего о себе и своей жизни, — это не только истина или истинное описание; для того чтобы иметь экзистенциальный статус, он должен быть описанием Истинного. Как указывает А. Кожев, «если Истина (Wahr-heit) — это корректное и полное раскрытие (описание) Бытия и Реального в связном Дискурсе (Logos), то истинное (das Wahre) есть Бытие-рас-крытое-в-своей-реальности-посредством-дискур-са» [11, с. 132]. Психотерапевт имеет дело не только с Бытием как данностью или с субстанцией, которая представляет собой объект дискурса, но и с субъектом дискурса; он анализирует основания той субъективной реальности, которая раскрывает себя в дискурсе клиента. Никто и никогда не обращается по поводу одной-единственной, локальной проблемы, ни один рассказ не является точным и однозначным, ни одно высказывание, даже самое простое, не имеет единственного смысла, точного значения. Наиболее часто встречающийся в психотерапевтическом дискурсе речевой оборот — «Вы понимаете?». Дело ведь не в том, что терапевт непонятлив или невнимателен -просто клиент снова и снова подчеркивает смысловое многообразие всего того, что обсуждается на сеансе, важность тончайших нюансов смысла в собственном рассказе.

    Именно такую задачу приходится решать психотерапевту каждый раз, когда он слушает клиента. Любой текст включает множество не только смыслов, но и способов его передачи, он сплетен из необозримого количества культурных кодов: символов, заимствований, реминисценций, ассоциаций, цитат, отсылающих ко всему необъятному полю жизни как культурному феномену. Иными словами, ни говорящий, ни слушающий (клиент, терапевт) не отдают себе отчета в том, какие именно оттенки значений и смыслов вспыхивают на каждой отдельной грани рассыпанного, раздробленного (метафора Р. Барта) текста. Исследование структуры создаваемого клиентом текста, этого «автономного единства внутренних зависимостей», позволяет психотерапевту увидеть и понять такие стороны личностных проблем, которые малодоступны обычным приемам сбора информации: анализу ассоциаций, эмпати-ческому слушанию, сортировке неконгруэнтностей и т.п.

    Пытаясь выделить и понять специфические характеристики человеческой реальности, психотерапевт имеет дело с ^ Истиной как Субъектом. В своей работе он вскрывает структуру диалектического взаимодействия Бытия (Реального) и Дискурса (создающего связный текст об истинности индивидуального Бытия). Экзистенциальное единство автора и текста (клиента и его рассказа о себе и своих проблемах) — центральный тезис лингвистически центрированной психотерапии;

    на его основе можно строить умозаключения о первом на основе анализа второго.

    Источник: http://gendocs.ru/v35986/%D0%B6%D1%83%D1%80%D0%BD%D0%B0%D0%BB_%D0%BF%D1%80%D0%B0%D0%BA%D1%82%D0%B8%D1%87%D0%B5%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B9_%D0%BF%D1%81%D0%B8%D1%85%D0%BE%D0%BB%D0%BE%D0%B3%D0%B8%D0%B8_%D0%B8_%D0%BF%D1%81%D0%B8%D1%85%D0%BE%D0%B0%D0%BD%D0%B0%D0%BB%D0%B8%D0%B7%D0%B0_2002,_3?page=27

    Психолог отье

    • психолог отье
    • психолог отье

    Инструментарий

    Программы обучения

    ВЕБИНАР: Психологическая поддержка семей с приемными детьми

    ВЕБИНАР: Нарушения когнитивной сферы у детей. Клинические методы выявления, составление заключения для ПМПК

    ВЕБИНАР: Сиблинги в семье. Профилактика и коррекция психологических проблем

    Скоро

    Исследование раннего детства пройдет в регионах РФ

    психолог отье

    Старший специалист в области образования Московского представительства Всемирного банка Тигран Шмис рассказал в ходе Международной конференции «Воспитание и обучение детей младшего возраста» о новом исследовании, которое Всемирный банк планирует запустить уже в июле 2019 года. В исследовании предположительно примут участие 10 регионов страны.

    «Мы ведем обсуждения данного исследования совместно с Минпросвещения, Аналитическим центром при Правительстве Российской Федерации и Московским городским педагогическим университетом. Мы планируем начать «Исследование системы дошкольного образования и ухода за детьми в возрасте от 2 месяцев до 3 лет в субъектах Российской Федерации».

    В ходе реализации исследования планируется идентифицировать регионы, которые будут заинтересованы в проведении этого исследования (с учетом репрезентативности по основным федеральным округам), подготовить структурированный инструментарий для самооценки регионов региональными исследовательскими командами, и провести комплексную оценку государственной политики систем поддержки раннего детства.

    Исследование поможет усилить знание о лучших практиках в регионах относительно заботы о детях самого младшего возраста, а также увидеть конкретные примеры в регионах заботы детях и материнстве, заботы о беременных (отпуск по уходу, компенсационные выплаты), то как строится работа социальной защиты, оценить масштаб предоставляемых медицинских услуг, изучить систему раннего обучения и развития (подготовка педагогических кадров, охват, структура услуг) и в целом работу региональных систем в этой сфере».

    Предполагается, что каждый регион подготовит собственный отчет по собранным в рамках инструментария данным. В свою очередь, материалы регионов будут составлять общий отчет, который будет дополнен материалами международных и общероссийских исследований. Данное исследование поможет сделать широкий срез и собрать данные для дальнейшей работы по улучшению заботы о детях на региональном и федеральном уровнях.

    Источник: http://psy.su/feed/7493/

    Читайте также:

    Добавить комментарий

    Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

    2017-2023 © Мнение редакции может не совпадать с мнением авторов статьи

    Контакты