Понятие влечения в психоанализе — фрустрация влечений психоанализ

Психоанализ – способ диагностики и лечения неврозов.

Понятие влечения в психоанализе. Психодинамическая трансформация влечений. Проективная диагностика мотивации.

Психоанализ – способ диагностики и лечения неврозов.

Психоанализ – теория, объясняющая возникновение неврозов.

Психоанализ – это доктрина, анализ искусства, философии, развитие общественных связей.

Историки психоанализа выделяют 2 периода:

1. Фрейд – Брейеровский период (1890-1897) – очерки по исследованию истерии. Постгипнотическое внушение.

1. Поведение человека мотивируется бессознательными причинами

2. Истинные причины и толкования субъектом их не совпадают

3. Есть возможности осознания истинных причин.

Главная причина: бессознательное

В этот период Фрейд вводит понятие: психотравма, симптом, отреагирование, катарсис.

Психотравма – жизненно-важное событие, которое вызывает аффективное переживание и неспособность субъекта устранить это возбуждение.

Отреагирование – освобождение от аффекта, связанного с психотравмой. Нормальное отреагирование случается лишь тогда, когда субъект осознал:

1. Влияние внешней причины

2. Влияние внутренней причины.

Симптом – проявление бессознательного, это окольные пути, посредством которых бессознательное может пройти в сознательное.

Соматические – онемение рук.

Поведенческие — навязчивые движения.

Катарсис – это разрядка патогенного аффекта, освобождение энергии бессознательного, расширение границ индивидуального сознания и отвержение прежнего: очищение от страхов, аффектов.

Бессознательное – случайные переживания, которые возникают под влиянием патогенных ситуаций, значение сексуального начала не подчеркиваются.

Период (1897-1920) – «Психопатология обыденной жизни», «Толкование сноведений», «Три очерка о теории сексуальности».

Бессознательное – как целая система чувств, неудовлетворенных потребностей, они все не совместимы с нормой. Особый динамизм и интенсивность переживаний.

Бессознательное имеет механизмы:

1. Вытеснение – выталкивание из сознания травматических и неприятных событий.

2. Подавление – активная попытка сознания избавиться от чего-то из памяти, сознательное игнорирование субъектом неприятностей.

Бессознательное à вытесненное.

Комплекс – это особое психологическое образование, идеи, воспоминания, которые сливаются с аффектом.

1. Индивидуальные /общекультурные à комплексы.

2. Аффективная окрашенность

3. Уникальны, индивидуальны для каждого

4. Действуют непроизвольно

5. Частично неосознаваемые

Бессознательные содержания безразличны к ситуации (проявляются независимо от ситуации), не знают сомнений и отрицаний, не знают противоречий.

Предсознательное — это неосознаваемое в данный момент; граница между сознанием и предсознательным «прозрачна», содержания предсознательного могут довольно легко переходить в поле сознания, если возникнет в этом необходимость. Например, вы сейчас читаете эту книгу и в фокусе вашего сознания находится последняя фраза или какое-то иное содержание, вне фокуса (но в сознании) содержатся менее ясно и отчетливо осознаваемые переживания. Однако, то событие, которое случилось сегодня утром, вы в данный момент не осознаете. Как только вам напомнят об этом, воспоминание о случившемся тут же окажется в фокусе вашего сознания.

Между предсознательным и бессознательным — более жесткая граница. На этой границе стоит страж — цензор, или цензура, которая не пропускает в сознание из бессознательного влечения (бывшие изначально бессознательными) или содержания нашей душевной жизни, вытесненные в свое время из сознания и предсознательного в бессознательное. Цензор (цензура) олицетворяет собой те нормы культуры и морали, которые приняты в данном обществе и усвоены человеком столь прочно, что они стали для субъекта (для его Я) жестким правилом.

Бессознательные влечения противоречат социальным нормам, цензура оказывает значительное сопротивление тому, чтобы данные бессознательные душевные движения проникали в сознание. Однако, поскольку бессознательные содержания «энергетически заряжены», они так или иначе ищут для своей разрядки иных, косвенных, окольных, путей, проявляясь в своих «заместителях» (сновидениях, ошибочных действиях, соматических симптомах, трансфере и т.п.).

Поэтому сверхзадачей психоаналитической работы с пациентом является доведение до его сознания неосознанных желаний (с целью избавления пациента от мучительных симптомов, рассогласованности с самим собой) и направление энергии бессознательных влечений к более «прямой» их разрядке под контролем сознания.

Структурная модель личности:

Оно— самая нижняя (глубинная) подструктура личности, содержание которой бессознательно, включает в себя безудержные сексуальные и агрессивные влечения. Подчиняется принципу удовольствия и конфликтует с Я и Сверх-Я.

Сверх-Я — выполняет роль внутреннего цензора, совести, и представляет собой складывающуюся под влиянием воспитания систему моральных и культурных норм, принятых в данном обществе и усвоенных личностью.

У Ясамая незавидная судьба: это посредник между Оно и Сверх-Я, между индивидом и внешним миром. Я выполняет функцию восприятия, осознания внешнего мира и приспособления к нему, подчиняется поэтому принципу реальности, но в то же время вынуждено «угождать» и Оно, и Сверх-Я. Естественно, что между этими подструктурами личности все время возникают конфликты. И для сохранения целостности личности Я вырабатывает так называемые защитные механизмы, которые помогают Я согласовывать между собой противоречивые требования всех противостоящих ему реальностей не за счет реального удовлетворения этих требований, а за счет их примирения путем специфической субъективной работы.

Есть 2 вида возбуждения:

1. Внешние – можно скрыться.
2. Внутренние – нельзя скрыться и избежать.

Влечение – это толчок, натиск, против которого невозможно устоять.

Влечение есть раздражение для психического.

1.Раздражение влечения исходит не из внешнего мира, а изнутри организма.

2. Влечение никогда не производит действия мгновенного, единственного толчка, а всегда постоянной силы. Так как оно действует не извне, а изнутри организма, то против него не в силах помочь никакое бегство.

Характеристика влечения.

Под напряжением (силой) (Drang) влечения понимают его двигательный момент, сумму силы или мерило требуемой работы, которую он олицетворяет. Признак импульсивного напряжения составляет общую особенность всех влечений, самую сущность их.

Целью влечения всегда является удовлетворение, которое может быть достигнуто только посредством устранения состояния раздражения в источнике влечения.

Объектом влечения является тот объект, на котором или посредством которого влечение может достичь своей цели. Это самый изменчивый элемент влечения, с ним первоначально не связанный, а присоединенный к нему только благодаря его свойству сделать возможным удовлетворение.

Источник влечения — соматический процесс в каком-либо органе или части тела, раздражение которого в душевной жизни воплощается во влечении. Источник влечения — соматический участок тела, раздражения которого и приводит к определенным влечениям.

Главная движущая сила: либидо – сила сексуального влечения.

В начале 3. Фрейд в соответствии со своей естественно — научной установкой разделял на две группы:

1) влечения к сохранению себя как индивида (к самосохранению)

2) влечения к сохранению рода (сексуальные влечения).

Вторые оказываются для субъекта даже более значимыми, чем первые, поэтому стремление к сексуальной жизни реализуется у многих людей даже в ущерб их влечениям к самосохранению. Опыт взаимоотношений З.Фрейда с пациентами (главным образом, пациентками) обнаружил, что в основе невротических симптомов лежат неудовлетворенные сексуальные влечения. Это происходило в силу специфических условий воспитания детей из средних слоев общества тогдашней Австро-Венгрии, где господствовала «репрессивная» сексуальная мораль. Однако 3. Фрейд делает из этой частной закономерности глобальный вывод о том, что в основе психической жизни любого человека (независимо от времени и культуры, в которых он живет) лежат сексуальные влечения, которые накладывают свой отпечаток на все без исключения ее стороны. Этот пансексуализм 3. Фрейда, с одной стороны, привлек к нему внимание читающей публики, а с другой — оттолкнул от него многих, увидевших в пансексуализме явную ограниченность фрейдовского психоанализа.

Фрейд строго держался принципа сексуального происхождения неврозов, расценивая отход от этого принципа как «измену науке».

Под влиянием некоторых общественных событий (Первой мировой войны) З.Фрейд изменяет свое учение о влечениях человека, вводя в него «новое измерение». Теперь он выделяет еще влечения к жизни и влечения к смерти(обосновывая необходимость такого нововведения в работе «По ту сторону принципа удовольствия», вышедшей в конце 1920 г.).

Далее Фрейд развивает свою классификацию: он подчеркивает принцип гомеостаза (стремление к разрядке напряжение, стремление вернуться к состоянию уравновешенности). Он пишет в 20-ом году: элементарное живое существо не должно стремиться к изменению. Целью жизни является смерть.

Идея влечения к смерти – все наши влечения направлены на то, чтобы восстановить состояние покоя и стабильности, и все влечения приводят к смерти, некоему гомеостазу и стабильности, к полной разрядке, все влечения обеспечивают путь к смерти, именно естественной смерти, поэтому человека должен избегать войны и остальное. Только сексуальность отличается от всех остальных влечений.

Эрос – влечение к жизни;

Танатос – влечение к смерти.

Идея разрушения, появляется после влечения смерти. В человеке таиться особое влечение к разрушению и агрессии.

Влечение к смерти — более консервативная тенденция в психической жизни человека, которая стремится приспособить организм к среде наиболее экономным путем: «законсервировать» наличное состояние равновесия со средой или — при возможности — возвратиться на предыдущую ступень развития. Это влечение может проявляться в формах «бегства от жизни» (вариант «премудрого пескаря» из одноименной сказки М.Е.Салтыкова-Щедрина), суицидальных попытках (т.е. стремлении возвратиться в неорганическое состояние), агрессивных действиях по отношению к окружающим (поскольку это часто кажется более простым, чем долгое и сложное выстраивание новых для субъекта отношений с людьми) и др.

Влечение к жизни — противоположная тенденция «усложнять» себе путь к смерти, что предполагает движение не «от» жизни, а навстречу ей и постоянную активность субъекта

Дата добавления: 2018-02-18 ; просмотров: 622 ;

Источник: http://studopedia.net/1_47387_ponyatie-vlecheniya-v-psihoanalize-psihodinamicheskaya-transformatsiya-vlecheniy-proektivnaya-diagnostika-motivatsii.html

Введение в психоанализ

Предисловие

I. Ошибочные действия

1 л. Введение

2 л. Ошибочные действия

3 л. Ошибочные действия (продолжение)

4 л. Ошибочные действия (окончание)

II. Сновидения

5 л. Трудности и первые попытки понимания

6 л. Предположения и техника толкования

7 л. Явное содержание сновидения и скрытые его мысли

8 л. Детские сновидения

9 л. Цензура сновидения

10 л. Символика сновидения

11 л. Работа сновидения

12 л. Анализ отдельных сновидений

13 л. Архаические черты и инфантилизм сновидений

14 л. Исполнение желания

15 л. Сомнения и критика

III. Общая теория неврозов

16 л. Психоанализ и психиатрия

17 л. Смысл симптомов

18 л. Фиксация на травме, бессознательное

19 л. Сопротивление и вытеснение

20 л. Сексуальная жизнь человека

21 л. Развитие либидо и сексуальная организация

22 л. Представление о развитии и регрессии. Этиология

23 л. Пути образования симптомов

24 л. Обычная нервозность

25 л. Страх

26 л. Теория либидо и нарциссизм

27 л. Перенесение

28 л. Аналитическая терапия

Продолжение лекций по введению в психоанализ

Предисловие

29 л. Пересмотр теории сновидений

30 л. Сновидения и оккультизм

31 л. Разделение психической личности

32 л. Страх и жизнь влечений

33 л. Женственность

34 л. Объяснения, приложения, ориентации

35 л. О мировоззрении

Фрейд З. «Введение в психоанализ». Пер. с нем. Г. В. Барышниковой. Изд. «Наука», 1989 г.

Тридцать вторая лекция
Страх и жизнь влечений

Уважаемые дамы и господа! Вы не удивитесь, услышав, что я намерен сообщить вам о том новом, что появилось в нашем понимании страха и основных влечений душевной жизни, не удивитесь также и тому, что ничего из этого нового не претендует на окончательное решение стоящих перед нами проблем. Я намеренно говорю здесь о понимании. Задачи, с которыми мы столкнулись, чрезвычайно трудны, но трудность состоит не в недостатке наблюдений; как раз наиболее часто встречающиеся и хорошо знакомые феномены и задают нам эти загадки; дело также не в умозрительных построениях, к которым они побуждают; умозрительная обработка в этой области мало принимается во внимание. Речь идет действительно о понимании, т. е. о том, чтобы ввести правильные абстрактные представления, применив которые к сырому материалу наблюдений, можно добиться порядка и ясности.

Страху я уже посвятил одну лекцию прошлого цикла, двадцать пятую. Коротко повторю ее содержание. Мы говорили, что страх — это состояние аффекта, т. е. объединение определенных ощущений ряда удовольствие — неудовольствие с соответствующими им иннервациями разрядки [напряжения] и их восприятием, а также, вероятно, и отражение определенного значимого события, запечатлевшегося наследственно и, следовательно, сравнимого с индивидуально приобретенным истерическим припадком. В качестве события, оставившего такой аффективный след, мы взяли процесс рождения, при котором свойственные страху воздействия на сердечную деятельность и дыхание были целесообразными. Таким образом, самый первый страх был токсическим. Затем мы исходили из различия между реальным страхом и невротическим, рассматривая первый как кажущуюся нам понятной реакцию на опасность, т. е. на ожидаемый ущерб извне, второй — как совершенно бесцельный и потому загадочный. При анализе реального страха мы свели его к состоянию повышенного сенсорного внимания и моторного напряжения, которые мы называем готовностью к страху (Angstbereitschaft). Из нее развивается реакция страха. В ней возможны два исхода. Или развитие страха, повторение старого травматического переживания ограничивается сигналом, тогда остальная реакция может приспособиться к новой опасной ситуации, выразиться в бегстве или защите, или же старое одержит верх, вся реакция исчерпается развитием страха, и тогда аффективное состояние парализует и станет для настоящего нецелесообразным.

Затем мы обратились к невротическому страху и сказали, что рассматриваем его в трех отношениях. Во-первых, как свободную (frei flottierende) неопределенную боязливость, готовую на какое-то время привязаться к любой появившейся возможности, как так называемый страх ожидания, например, при типичном неврозе страха. Во-вторых, как страх, накрепко связанный с определенными содержаниями представлений в так называемых фобиях, в которых мы, правда, еще можем увидеть связь с внешней опасностью, но страх перед ней должны признать сильно преувеличенным. И наконец, в-третьих, страх при истерии и других формах тяжелых неврозов, который или сопровождает симптомы, или наступает независимо, как приступ или более длительное состояние, но всегда без видимой обусловленности внешней опасностью. Затем мы поставили перед собой два вопроса: чего боятся при невротическом страхе? И как можно его соотнести с реальным страхом перед внешними опасностями?

Наши исследования отнюдь не остались безуспешными, мы сделали некоторые важные открытия. В отношении ожидания страха клинический опыт научил нас видеть постоянную связь с бюджетом либидо в сексуальной жизни. Самой обычной причиной невроза страха является фрустрированное возбуждение. Либидозное возбуждение вызывается, но не удовлетворяется, не используется: вместо этого не нашедшего себе применения либидо появляется боязливость. Я полагаю, что можно даже сказать, что это не удовлетворенное либидо прямо превращается в страх. Это мнение нашло подтверждение в некоторых весьма обычных фобиях маленьких детей. Многие из этих фобий для нас весьма загадочны, другие же, как, например, страх остаться одному и страх перед другими лицами, вполне объяснимы. Одиночество, а также чужое лицо пробуждают тоску по хорошо знакомой матери; ребенок не в силах ни совладать с этим либидозным возбуждением, ни оставить его в неопределенности, и он превращает его в страх. Таким образом, этот детский страх следует отнести не к реальному страху, а к невротическому. Детские фобии и ожидание страха при неврозе страха дают нам два примера одного способа возникновения невротического страха путем прямого превращения либидо. Со вторым механизмом мы сейчас познакомимся: окажется, что он незначительно отличается от первого.

При истерии и других неврозах ответственным за страх мы считаем процесс вытеснения. Мы полагаем, что можно описать его более полно, чем до сих пор, если отделить судьбу вытесняемого представления от судьбы содержащегося в нем заряда либидо. Представление, которое подвергается вытеснению, может исказиться до неузнаваемости; но его аффективный заряд обычно превращается в страх, причем совершенно безразлично, какого типа этот аффект, агрессия или любовь. Не имеет существенного различия и то, по какой причине заряд либидо оказался неиспользованным: из-за инфантильной слабости Я, как при детских фобиях, вследствие соматических процессов в сексуальной жизни, как при неврозе страха, или благодаря вытеснению, как при истерии. Итак, оба механизма возникновения невротического страха, собственно говоря, совпадают.

Во время этих исследований мы обратили внимание на чрезвычайно важное отношение между развитием страха и образованием симптома, а именно на то, что оба они представляют друг друга и приходят на смену друг другу. У страдающего агорафобией, например, недуг начинается с приступа страха на улице. И вот он создает симптом страха перед улицей, который можно назвать также торможением, ограничением функции Я, и предупреждает тем самым приступ страха. Обратное можно видеть, когда происходит вмешательство в образование симптома, как, например, при навязчивых действиях. Если больному помешать выполнить церемонию мытья, он впадает в трудно переносимое состояние страха, против которого его, очевидно, защищал его симптом. Таким образом, по-видимому, развитие страха — более раннее, а образование симптома — более позднее, как будто симптомы образуются для того, чтобы избежать появления состояния страха. И это согласуется также с тем, что первые неврозы детского возраста являются фобиями, состояниями, по которым ясно видно, как начальное развитие страха сменяется более поздним образованием симптома: создается впечатление, что эти отношения открывают лучший доступ к пониманию невротического страха. Одновременно нам удалось также ответить на вопрос, чего боятся при невротическом страхе, и, таким образом, установить связь между невротическим и реальным страхом. То, чего боятся, является, очевидно, собственным либидо. Отличие от ситуации реального страха заключается в двух моментах: в том, что опасность является внутренней, а не внешней, и в том, что она сознательно не признается.

В фобиях можно очень ясно увидеть, как эта внутренняя опасность переводится во внешнюю, т. е. как невротический страх превращается в кажущийся реальный страх. Чтобы упростить зачастую весьма сложное положение вещей, предположим, что агорафоб постоянно страшится соблазнов, которые пробуждаются в нем благодаря встречам на улице. В своей фобии он производит смещение и начинает бояться внешней ситуации. Его выигрыш при этом очевиден, поскольку он думает, что так сможет лучше защититься. От внешней опасности можно спастись бегством, попытка бегства от внутренней опасности — дело трудное.

В заключение к своей прошлой лекции о страхе я даже высказал суждение, что эти различные результаты нашего исследования вроде бы и не противоречат друг другу, но все-таки каким-то образом и не согласуются. Страх, будучи аффективным состоянием, является воспроизведением старого грозящего опасностью события, страх служит самосохранению и является сигналом новой опасности, он возникает из либидо, каким-то образом оставшегося неиспользованным, и в процессе вытеснения сменяется образованием симптома, словно он связан психически, — чувствуется, что здесь чего-то не хватает, что соединяет фрагменты в целое.

Уважаемые дамы и господа! То разделение психической личности на Сверх — Я, Я и Оно, о котором я говорил вам на предыдущей лекции, вынуждает нас принять новую ориентацию и в проблеме страха. Полагая, что Я — единственное место [сосредоточения] страха, только Я может производить и чувствовать страх, мы заняли новую прочную позицию, с которой некоторые отношения предстают в другом свете. И действительно, мы не знаем, какой смысл было бы говорить о «страхе Око» или приписывать Сверх — Я способность к боязливости. Напротив, мы приветствовали как желательное то соответствие, что три основных вида страха: реальный страх, невротический и страх совести — без всякой натяжки согласуются с тремя зависимостями Я — от внешнего мира, от Оно и от Сверх — Я. Благодаря этой новой точке зрения на передний план выступила функция страха как сигнала, указывающего на ситуацию опасности, которая нам и раньше не была чужда; вопрос о том, из какого материала создается страх, потерял для нас интерес, а отношения между реальным и невротическим страхом неожиданным образом прояснились и упростились. Стоит, впрочем, заметить, что сейчас мы лучше понимаем случаи возникновения страха, казавшиеся сложными, чем те, которые считались простыми.

Недавно нам довелось исследовать, как возникает страх при определенных фобиях, которые мы причисляем к истерии страха. Мы выбрали случаи, в которых речь идет о типичном вытеснении желаний из Эдипова комплекса. Мы ожидали, что либидозная привязанность к матери как к объекту вследствие вытеснения превращается в страх и выступает отныне в симптоматическом выражении в связи с заменой отцом. Я не могу рассказать вам об отдельных этапах такого исследования, достаточно сказать, что их ошеломляющий результат оказался полной противоположностью нашим ожиданиям. Не вытеснение создает страх, а страх появляется раньше, страх производит вытеснение! Но что это может быть за страх? Только страх перед угрожающей внешней опасностью, т. е. реальный страх. Верно, что мальчик испытывает страх перед каким-то притязанием своего либидо, в данном случае перед любовью к матери; таким образом, это действительно случай невротического страха. Но эта влюбленность кажется ему внутренней опасностью, которой он должен избежать путем отказа от этого объекта потому, что она вызывает ситуацию внешней опасности. И во всех случаях, исследуемых нами, мы получаем тот же результат. Признаемся же, что мы не были готовы к тому, что внутренняя опасность влечения окажется условием и подготовкой внешней, реальной ситуации опасности.

Но мы еще ничего не сказали о том, что такое реальная опасность, которой боится ребенок вследствие влюбленности в мать. Это наказание кастрацией, потерей своего члена. Вы, конечно, заметите, что это не является никакой реальной опасностью. Наших мальчиков не кастрируют за то, что они в период Эдипова комплекса влюбляются в мать. Но от этого не так-то просто отмахнуться. Прежде всего, дело не в том, действительно ли производится кастрация; решающим является то, что опасность угрожает извне и что ребенок в нее верит. И повод для этого у него есть, поскольку ему достаточно часто угрожают отрезанием члена в его фаллический период, во время его раннего онанизма, и намеки на это наказание постоянно могли получать у него филогенетическое усиление. Мы предполагаем, что в древности в человеческой семье кастрация подрастающих мальчиков действительно осуществлялась ревнивым и жестоким отцом, и обрезание, которое у примитивных народов так часто являлось составной частью ритуала вступления в половую зрелость, можно считать явным ее пережитком. Мы знаем, насколько далеки мы сейчас от общепринятого взгляда, но мы должны твердо придерживаться того, что страх кастрации является одним из наиболее часто встречающихся и наиболее сильных двигателей вытеснения и тем самым и образования неврозов. Анализы случаев, когда не кастрация, а обрезание у мальчиков осуществлялось в качестве терапии или наказания за онанизм, что не так уж редко происходило в англо-американском обществе, придает нашему убеждению окончательную уверенность. Возникает сильный соблазн подойти в этом месте ближе к комплексу кастрации, но мы не хотим уходить от нашей темы. Страх кастрации, конечно, не единственный мотив вытеснения, ведь у женщин он уже не имеет места, хотя у них может быть комплекс кастрации, но не страх кастрации. Вместо него у другого пола появляется страх потерять любовь — видимое продолжение страха грудного младенца, если он не находит мать. Вы понимаете, какая реальная ситуация опасности обнаруживается благодаря этому страху. Если мать отсутствует или лишает ребенка своей любви, он перестает быть уверен в удовлетворении своих потребностей и, возможно, испытывает самые неприятные чувства напряженности. Не отказывайтесь от идеи, что эти условия страха по сути повторяют ситуацию первоначального страха рождения, которое ведь тоже означает отделение от матери. Ведь если вы последуете за ходом мысли Ференци (1925), вы сможете причислить страх кастрации к этому ряду, потому что утрата мужского члена имеет следствием невозможность воссоединения в половом акте с матерью или с ее Заменой. Замечу попутно, что так часто встречающаяся фантазия возвращения в материнское лоно является замещением этого желания коитуса. Я мог бы сообщить еще много интересных вещей и удивительных связей, но не могу выходить за рамки введения в психоанализ, хочу только обратить ваше внимание на то, как психологические исследования смыкаются с биологическими фактами.

Заслугой Отто Ранка, которому психоанализ обязан многими прекрасными работами, является и то, что он настойчиво подчеркивал значение акта рождения и отделения от матери (1924). Правда, мы все сочли невозможным принять те крайние выводы, которые он сделал из этого для теории неврозов и даже для аналитической терапии. Однако ядро его теории — то, что переживание страха рождения является прообразом всех последующих ситуаций опасности, — было открыто еще до него. Останавливаясь на них, мы можем сказать, что, собственно, каждый возраст обладает определенным условием [возникновения] страха, т. е. ситуацией опасности, адекватной ему. Опасность психической беспомощности соответствует стадии ранней незрелости Я, опасность потери объекта (любви) — несамостоятельности первых детских лет, опасность кастрации — фаллической фазе и, наконец, занимающий особое место страх перед Сверх-Я — латентному периоду. В процессе развития старые условия страха должны отпадать, так как соответствующие им ситуации опасности обесцениваются благодаря укреплению Я. Но это происходит очень несовершенным образом. Многие люди не могут преодолеть страха перед потерей любви, они никогда не становятся независимыми от любви других, продолжая в этом отношении свое инфантильное поведение. Страх перед Сверх-Я обычно не должен исчезать, так как он в качестве страха совести необходим в социальных отношениях, и отдельный человек только в самых редких случаях может стать независимым от человеческого общества. Некоторые старые ситуации опасности могут перейти и в позднейший период, модифицируя в соответствии со временем свои условия страха. Так, например, опасность кастрации сохраняется под маской сифилофобии. Будучи взрослым, человек знает, что кастрация больше не применяется в качестве наказания за удовлетворение сексуальных влечений, но зато он узнал, что такая сексуальная свобода грозит тяжелыми заболеваниями. Нет никакого сомнения в том, что лица, которых мы называем невротиками, остаются в своем отношении к опасности инфантильными, не преодолев старые условия страха. Примем это за факт для характеристики невротиков; но почему это так, сразу ответить невозможно.

Надеюсь, что вы еще не потеряли ориентацию и помните, что мы остановились на исследовании отношений между страхом и вытеснением. При этом мы узнали две новые вещи — во-первых, что страх осуществляет вытеснение, а не наоборот, как мы полагали, и, во-вторых, что ситуация влечений, которая вызывает страх, восходит в основном к внешней ситуации опасности. Следующий вопрос таков: как мы представляем себе теперь процесс вытеснения под влиянием страха? Я думаю так: Я замечает, что удовлетворение появляющегося требования влечения вызывает одну из хорошо запомнившихся ситуаций опасности. Эта захваченность влечением должна быть каким-то образом подавлена, преодолена, лишена силы. Мы знаем, что эта задача удается Я, если оно сильно и включило в свою организацию соответствующее влечение. А вытеснение наступает в том случае, если влечение еще относится к Оно и Я чувствует себя слабым. Тогда Я помогает себе техникой, которая по сути дела идентична технике обычного мышления. Мышление является пробным действием с использованием малых количеств энергии, подобно передвижению маленьких фигур на карте, прежде чем полководец приведет в движение войска. Я предвосхищает, таким образом, удовлетворение опасного влечения и разрешает ему воспроизвести ощущения неудовольствия к началу внушающей страх ситуации опасности. Тем самым включается автоматизм принципа удовольствия-неудовольствия, который и производит вытеснение опасного влечения.

Стоп, скажете вы мне, так дело не пойдет! Вы правы, я должен еще кое-что сделать, прежде чем это покажется вам приемлемым. Сначала признаюсь вам, что я пытался перевести на язык нашего обычного мышления то, что в действительности не является, безусловно, сознательным или предсознательным процессом между количествами энергии в субстрате, который нельзя себе представить. Но это не очень сильный аргумент, а ведь иначе невозможно поступить. Важнее то, что мы ясно различаем, что при вытеснении происходит в Я и что в Оно. Что делает Я, мы только что сказали, оно использует пробное заполнение [энергией] и пробуждает автоматизм действия принципа удовольствия — неудовольствия сигналом страха. Затем возможно несколько или множество реакций с меняющимися количествами энергии. Или полностью разовьется приступ страха и Я совсем отступится от неприличного возбуждения, или вместо пробного заполнения оно противопоставит ему обратный поток [энергии] (Gegenbesetzung), который соединится с энергией вытесненного побуждения в образовании симптома или будет принят в Я как реактивное образование, как усиление определенных предрасположений, как постоянное изменение. Чем больше развитие страха может ограничиться только сигналом, тем больше Я использует защитные реакции, которые сходны с психическим связыванием вытесненного, тем больше этот процесс приближается к нормальной переработке, естественно, не достигая ее. Между прочим, на этом стоит немного остановиться. Вы, конечно, сами уже предположили, что — то трудно определимое, которое называют характером, следует отнести к Я. Мы уже уловили кое — что из того, что создает этот характер. Это прежде всего включение в себя в раннем возрасте родительской инстанции в качестве Сверх — Я — пожалуй, самый важный, решающий момент, затем идентификации с обоими родителями и другими влиятельными лицами в более позднее время и такие же идентификации как отражение отношений к оставленным объектам. Теперь прибавим к формированию характера в качестве всегда имеющихся добавок реактивные образования, которые Я получает сначала в своих вытеснениях, позднее же, при отклонении нежелательных побуждений, при помощи более нормальных средств.

А теперь вернемся назад и обратимся к Оно. Что происходит при вытеснении с побежденным влечением, догадаться не так-то легко. Ведь нас интересует главным образом, что происходит с энергией, с либидозным зарядом этого возбуждения, как он используется. Вы помните, раньше мы предполагали, что именно он превращается благодаря вытеснению в страх. Теперь мы так утверждать не можем; наш скромный ответ будет скорее таким: по-видимому, его судьба не всегда одинакова. Вероятно, имеется интимное соответствие между процессом, происходившим в Я и в Оно при вытеснении влечения, которое стало нам известно. С тех пор как мы позволили себе включить в вытеснение именно принцип удовольствия — неудовольствия, который пробуждается сигналом страха, у нас появились основания изменить наши предположения. Этот принцип управляет процессами в Оно совершенно неограниченно. Мы считаем его способным производить весьма глубокие изменения в соответствующем влечении. Мы подготовлены также к тому, что успехи вытеснения будут очень различными, более или менее далеко идущими. В некоторых случаях вытесненное влечение может сохранить свой либидозный заряд, продолжать существовать без изменения в Оно, хотя и под постоянным давлением Я. В других случаях, вероятно, происходит его полное разрушение, а его либидо окончательно направляется по другим каналам. Я полагал, что так происходит при нормальном разрешении Эдипова комплекса, который, таким образом, в этом желательном случае не просто вытесняется, а разрушается в Оно. Далее клинический опыт показал нам, что во многих случаях вместо привычного успешного вытеснения происходит понижение либидо, его регрессия на более раннюю ступень организации. Это может происходить, естественно, только в Оно, и если это происходит, то под влиянием того же конфликта, который начинается благодаря сигналу страха. Самый яркий пример такого рода представляет собой невроз навязчивых состояний, при котором регрессия либидо и вытеснение взаимодействуют.

Уважаемые дамы и господа! Я боюсь, что эти рассуждения кажутся вам малопонятными, и вы догадываетесь, что изложены они не исчерпывающим образом. Сожалею, что вызвал ваше недовольство. Но я не могу поставить перед собой иной цели, кроме той, чтобы вы получили представление об особенностях наших результатов и трудностях их получения. Чем глубже мы проникнем в изучение психических процессов, тем больше мы узнаем о богатстве их содержания и об их запутанности. Некоторые простые формулы, казавшиеся нам поначалу приемлемыми, позднее оказались недостаточными. Мы не устанем менять и исправлять их. В лекции о теории сновидений я ввел вас в область, где в течение пятнадцати лет не произошло почти ничего нового; здесь же, когда мы говорим о страхе, вы видите, что все находится в движении и изменении. Эти новые данные еще недостаточно основательно проработаны, может быть, поэтому их изложение вызывает затруднения. Потерпите, мы скоро оставим проблему страха; я не утверждаю, правда, что тогда ее решение нас удовлетворит. Надеюсь, что хотя бы немного мы все же продвинулись вперед. А по ходу дела мы разобрали все возможные новые взгляды. Так, под влиянием изучения страха мы можем теперь к нашему описанию Я добавить новую черту. Мы говорили, что Я слабо по сравнению с Оно, является его верным слугой, старается провести в жизнь его приказания, выполнить его требования. Мы не собираемся брать это утверждение назад. Но с другой стороны, это Я — все-таки лучше организованная, ориентированная на реальность часть Оно. Мы не должны чересчур преувеличивать обособленность обоих, а также удивляться, если Я, со своей стороны, удается оказать влияние на процессы в Оно. Я полагаю, что Я осуществляет это влияние, заставляя действовать посредством сигнала страха почти всемогущий принцип удовольствия — неудовольствия. Впрочем, непосредственно после этого оно опять обнаруживает свою слабость, отказываясь из-за акта вытеснения от части своей организации и допуская, чтобы вытесненное влечение длительное время оставалось без его влияния.

А теперь еще только одно замечание по проблеме страха. В наших руках невротический страх превратился в реальный страх, в страх перед определенными внешними ситуациями опасности. Но на этом нельзя останавливаться, мы должны сделать следующий шаг, однако это будет шаг назад. Спросим себя, что, собственно говоря, является опасным, чего боится человек в таких ситуациях опасности? Очевидно, не ущерба, о котором можно судить объективно и который психологически мог бы совершенно ничего не значить, а того, что причиняется им в душевной жизни. Рождение, например, прообраз нашего состояния страха, само по себе вряд ли может рассматриваться как ущерб, хотя опасность повреждений при этом есть. Существенным в рождении, как и в любой ситуации опасности, является то, что в душевном переживании оно вызывает состояние высоконапряженного возбуждения, которое воспринимается как неудовольствие и с которым человек не может справиться путем разрядки. Назвав состояние, при котором усилия принципа удовольствия терпят неудачу, травматическим фактором, мы приходим через ряд невротический страх — реальный страх — опасная ситуация к простому положению: то, что вызывает боязнь, предмет страха, — это каждый раз появление травматического фактора, который не может быть устранен действием принципа удовольствия. Мы сразу же понимаем, что благодаря наличию принципа удовольствия мы застрахованы не от объективного ущерба, а только от определенного ущерба нашей психической экономии. От принципа удовольствия до инстинкта самосохранения долгий путь, многого не хватает для того, чтобы их цели с самого начала совпадали. Но мы видим также кое-что другое: возможно, это то решение, которое мы ищем. А именно: здесь везде речь идет об относительных количествах. Только величина суммы возбуждения приводит к травматическому фактору, парализует работу принципа удовольствия, придает ситуации опасности ее значение. А если это так, если эта загадка устраняется таким прозаическим образом, то почему не может быть того, чтобы подобные травматические факторы возникли в душевной жизни независимо от предполагаемых опасных ситуаций, при которых страх пробуждается не как сигнал, а возникает заново на ином основании? Клинический опыт с определенностью подтверждает, что это действительно так. Только более поздние вытеснения открывают описанный нами механизм, при котором страх пробуждается как сигнал какой-то более ранней ситуации опасности; первые и первоначальные из них возникают прямо при встрече Я со сверхсильным притязанием либидо из травматических факторов, они заново образуют свой страх, хотя и по прообразу рождения. То же самое можно отнести и к развитию страха при неврозе страха из-за соматического нарушения сексуальной функции. То, что это само либидо, превращенное при этом в страх, мы не будем больше утверждать. Но я не вижу никаких возражений против признания двоякого происхождения страха, то как прямого следствия травматического фактора, то как сигнала о том, что возникает угроза повторения этого фактора.

Уважаемые дамы и господа! Вы, конечно, рады тому, что вам не придется более ничего выслушивать о страхе. Но это дела не меняет, ибо дальнейшее не лучше того. Я намерен сегодня же ввести вас в область теории либидо или теории влечений, где тоже, кажется, появилось кое-что новое. Не хочу сказать, что мы достигли здесь настолько больших успехов, чтобы стоило прилагать усилия для усвоения всего этого. Нет, это такая область, где мы с трудом ориентируемся и достигаем понимания; вы будете лишь свидетелями наших усилий и здесь мне тоже придется вернуться, кстати, к тому, о чем я говорил раньше.

Теория влечений — это, так сказать, наша мифология. Влечения — мифические существа, грандиозные в своей неопределенности. Мы в нашей работе ни на минуту не можем упускать их из виду и при этом никогда не уверены, что видим их ясно. Вы знаете, как обыденное мышление объясняет влечение. Предполагается гораздо большее количество разнообразных влечений, чем это нужно: влечение к самоутверждению, подражанию, игре, общению и многие им подобные. Их как бы принимают к сведению, дают каждому из них выполнять свою функцию и затем опять их отстраняют. Нам всегда казалось, что за этими многочисленными мелкими заимствованными влечениями скрывается нечто серьезное и могущественное, к чему мы желали бы осторожно приблизиться. Наш первый шаг был весьма скромным. Мы сказали себе, что, вероятно, не запутаемся, если для начала выделим два основных влечения, вида влечений или группы влечений по двум большим потребностям: голод и любовь. Как бы ревностно мы ни защищали в иных случаях независимость психологии от любой другой науки, здесь мы все-таки находимся в плену незыблемого биологического факта, согласно которому отдельное живое существо служит двум намерениям, самосохранению и сохранению вида, кажущимся независимыми друг от друга, которые, насколько нам известно, пока еще не сведены к единому источнику и интересы которых в животной жизни часто противоречат друг другу. Мы как бы занимаемся здесь собственно биологической психологией, изучаем психические явления, сопровождающие биологические процессы. В качестве примеров этого рода в психоанализе представлены «влечения Я и «сексуальные влечения». К первым мы причисляем все, что относится к сохранению, утверждению, возвышению личности. В последние мы вкладывали то богатство содержания, которого требует детская извращенная сексуальная жизнь. Познакомившись при изучении неврозов с Я как с ограничивающей, вытесняющей силой, а с сексуальными стремлениями как с подвергающимися ограничению и вытеснению, мы полагали, что нащупали не только различие, но и конфликт между обеими группами влечений. Предметом нашего изучения сначала были только сексуальные влечения, энергию которых мы назвали «либидо». На их примере мы попытались прояснить наши представления о том, что такое влечение и что ему можно приписать. Таково значение теории либидо.

Итак, влечение отличается от раздражения тем, что оно происходит из источников раздражения внутри тела, действует как постоянная сила и что человек не может спастись от него бегством, как это можно сделать при внешнем раздражении. Во влечении можно различить источник, объект и цель. Источником является состояние возбуждения в теле, целью — устранение этого возбуждения, на пути от источника к цели влечение становится психически действенным. Мы представляем себе его как определенное количество энергии, которое действует в определенном направлении. Этому действию дано название «влечение» (Trieb). Влечения бывают активными и пассивными; точнее было бы сказать: есть активные и пассивные цели влечения; для достижения пассивной цели тоже нужна затрата активности. Достигаемая цель может быть в собственном теле, но, как правило, включается внешний объект, благодаря которому влечение достигает внешней цели; его внутренней целью остается всякий раз изменение тела, воспринимаемое как удовлетворение. Придает ли отношение к соматическому источнику какую-либо специфику влечению и какую, остается для нас неясным. То, что влечения из одного источника примыкают к таковым из других источников и разделяют их дальнейшую судьбу и что вообще удовлетворение одного влечения может быть заменено другим, это — по свидетельству аналитического опыта — несомненные факты. Признаемся только, что мы не особенно хорошо понимаем их. Отношение влечения к цели и объекту тоже допускает изменения, оба могут быть заменены другими, но все-таки отношение к объекту легче ослабить. Определенный характер модификации цели и смены объекта, при которой учитывается наша социальная оценка, мы выделяем как сублимацию. Кроме того, мы имеем основание различать еще влечения, задержанные на пути к цели (zielgehemmte), влечения из хорошо известных источников с недвусмысленной целью, задержавшиеся, однако, на пути к удовлетворению, в результате чего наступает длительная привязанность к объекту и устойчивое стремление. Такого рода, например, отношение нежности, которое несомненно происходит из сексуальной потребности и обычно отказывается от своего удовлетворения. Можете себе представить, сколько еще свойств и судеб влечений остается за пределами нашего понимания; здесь необходимо также напомнить о различии между сексуальными влечениями и инстинктами самосохранения, которое имело бы чрезвычайное теоретическое значение, если бы относилось ко всей группе. Сексуальные влечения поражают нас своей пластичностью, способностью менять свои цели, своей замещаемостью, тем, что удовлетворение одного влечения позволяет замещение другим, а также своей отсроченностью, хорошим примером которой являются именно задержанные на пути к цели влечения. В этих качествах мы хотели бы отказать инстинктам самосохранения, сказав о них, что они непреклонны, безотлагательны, императивны совсем другим образом и имеют совсем другое отношение как к вытеснению, так и к страху. Однако следующее размышление говорит нам, что это исключительное положение занимают не все влечения Я, а только голод и жажда и что, очевидно, оно обосновано особенностью источников влечений. Впечатление запутанности возникает еще и потому, что мы не рассмотрели отдельно, какие изменения претерпевают влечения, первоначально принадлежавшие Оно, под влиянием организованного Я.

Мы находимся на более твердой почве, когда исследуем, каким образом влечения служат сексуальной функции. Здесь мы получили решающие данные, которые и для вас не новы. Ведь сексуальное влечение узнается не по тому, что ему с самого начала свойственна устремленность к цели сексуальной функции — соединению двух половых клеток, но мы видим большое количество частных влечений, которые довольно независимо друг от друга стремятся к удовлетворению и находят это удовлетворение в чем-то, что мы можем назвать удовольствием от функционирования органов (Organlust). Гениталии являются среди этих эрогенных зон самыми поздними, удовольствию от функционирования этих органов нельзя более отказывать в названии сексуальное наслаждение. Не все из этих стремящихся к наслаждению побуждений включаются в окончательную организацию сексуальной функции. Некоторые из них устраняются как непригодные вытеснением или каким-либо другим способом, некоторые уводятся от своей цели уже упомянутым особым образом и используются для усиления иных побуждений, другие остаются на второстепенных ролях, служа осуществлению вводных актов, вызывая предварительное удовольствие. Вы узнали, что в этом длительном развитии можно усмотреть несколько фаз предшествующей организации, а также то, каким образом из развития сексуальной функции объясняются ее отклонения и задержки. Первую из этих прегенитальных фаз мы называем оральной, потому что в соответствии с питанием грудного младенца эрогенная зона рта доминирует также и в том, что можно назвать сексуальной деятельностью этого периода жизни. На второй ступени на первый план выдвигаются садистские и анальные импульсы, конечно же, в связи с появлением зубов, усилением мускулатуры и овладением функциями сфинктера. Как раз об этой примечательной ступени развития мы узнали много интересных подробностей. Третья фаза — фаллическая, в которой у обоих полов мужской член и то, что ему соответствует у девочек, приобретает значение, которое нельзя не заметить. Название генитальная фаза мы оставили для окончательной сексуальной организации, которая устанавливается после половой зрелости, когда женские половые органы находят такое же признание, какое мужские получили уже давно.

Все это повторение давно известного. Не думайте только, что все то, о чем я на этот раз не сказал, утратило свое значение. Это повторение было нужно для того, чтобы перейти к сообщениям об изменениях в наших взглядах. Мы можем похвалиться, что как раз о ранних организациях либидо мы узнали много нового, а значение прежнего поняли яснее, что я и хочу продемонстрировать вам, по крайней мере, на отдельных примерах. В 1924 г. Абрахам показал, что в садистско — анальной фазе можно различить две ступени. На более ранней из них господствуют деструктивные тенденции уничтожения и утраты, на более поздней — дружественные объекту тенденции удержания и обладания. Таким образом, в середине этой фазы впервые появляется внимание к объекту как предвестник более поздней любовной привязанности (Liebesbesetzung). Мы вправе также предположить такое разделение и на первой оральной фазе. На первой ступени речь идет об оральном поглощении, никакой амбивалентности по отношению к объекту материнской груди нет. Вторую ступень, отмеченную появлением кусательной деятельности, можно назвать орально-садистской; она впервые обнаруживает проявления амбивалентности, которые на следующей, садистско — анальной фазе становятся намного отчетливей. Ценность этой новой классификации обнаруживается особенно тогда, когда при определенных неврозах — неврозе навязчивых состояний, меланхолии — ищут значение предрасположенности в развитии либидо. Вернитесь здесь мысленно к тому, что мы узнали о связи фиксации либидо, предрасположенности и регрессии.

Наше отношение к фазам организации либидо вообще немного изменилось. Если раньше мы прежде всего подчеркивали, как одна из них исчезает при наступлении следующей, то теперь наше внимание привлекают факты, показывающие, сколько от каждой более ранней фазы сохранилось наряду с более поздними образованиями, скрыто за ними и насколько длительное представительство получают они в бюджете либидо и в характере индивидуума. Еще более значительными стали данные, показавшие нам, как часто в патологических условиях происходят регрессии к более ранним фазам и что определенные регрессии характерны для определенных форм болезни. Но я не могу здесь это обсуждать; это относится к специальной психологии неврозов.

Метаморфозы влечений и сходные процессы мы смогли изучить, в частности, на анальной эротике, на возбуждениях из источников эрогенной анальной зоны и были поражены тем, какое разнообразное использование находят эти влечения. Возможно, нелегко освободиться от недооценки именно этой зоны в процессе развития. Поэтому позволим Абрахаму (1924) напомнить нам, что анус эмбриологически соответствует первоначальному рту, который сместился на конец прямой кишки. Далее мы узнаем, что с обесцениванием собственного кала, экскрементов, этот инстинктивный интерес переходит от анального источника на объекты, которые могут даваться в качестве подарка. И это справедливо, потому что кал был первым подарком, который мог сделать грудной младенец, отрывая его от себя из любви к ухаживающей за ним женщине. В дальнейшем, совершенно аналогично изменению значений в развитии языка, этот прежний интерес к калу превращается в привлекательность золота и денег, а также способствует аффективному наполнению понятий ребенок и пенис. По убеждению всех детей, которые долго придерживаются теории клоаки, ребенок рождается как кусок кала из прямой кишки; дефекация является прообразом акта рождения. Но и пенис тоже имеет своего предшественника в столбе кала, который заполняет и раздражает слизистую оболочку внутренней стороны прямой кишки. Если ребенок, хотя и неохотно, но все-таки признал, что есть человеческие существа, которые этим членом не обладают, то пенис кажется ему чем-то отделяемым от тела и приобретает несомненную аналогию с экскрементом, который был первой телесной частью, от которой надо было отказаться. Таким образом, большая часть анальной эротики переносится на пенис, но интерес к этой части тела, кроме анально — эротического, имеет, видимо, еще более мощный оральный корень, так как после прекращения кормления пенис наследует также кое-что от соска груди материнского органа.

Невозможно ориентироваться в фантазиях, причудах, возникающих под влиянием бессознательного, и в языке симптомов человека, если не знать этих глубоко лежащих связей. Кал — золото — подарок — ребенок — пенис выступают здесь как равнозначные и представляются общими символами. Не забывайте также, что я могу сделать вам лишь далеко не полные сообщения. Могу прибавить лишь вскользь, что появляющийся позднее интерес к влагалищу имеет в основном анально — эротическое происхождение. Это неудивительно, так как влагалище, по удачному выражению Лу Андреас — Саломе (1916), «взято напрокат» у прямой кишки; в жизни гомосексуалистов, которые не прошли определенной части сексуального развития, оно и представлено прямой кишкой. В сновидениях часто возникает помещение, которое раньше было единым, а теперь разделено стеной или наоборот. При этом всегда имеется в виду отношение влагалища к прямой кишке. Мы можем также очень хорошо проследить, как у девушки совершенно не женственное желание обладать пенисом обычно превращается в желание иметь ребенка, а затем и мужчину как носителя пениса и дающего ребенка, так что и здесь видно, как часть первоначально анально — эротического интереса участвует в более поздней генитальной организации.

Во время изучения прегенитальных фаз либидо мы приобрели несколько новый взгляд на формирование характера. Мы обратили внимание на триаду свойств, которые довольно часто проявляются вместе: аккуратность, бережливость и упрямство, — и из анализа таких людей заключили, что эти свойства обусловлены истощением и иным использованием их анальной эротики. Таким образом, когда мы видим такое примечательное соединение, мы говорим об анальном характере, и определенным образом противопоставляем анальный характер неразвитой анальной эротике. Подобное, а может быть, и еще более тесное отношение находим мы между честолюбием и уретральной эротикой. Примечательный намек на эту связь мы берем из легенды, согласно которой Александр Македонский родился в ту же ночь, когда некий Герострат из жажды славы поджег изумительный храм Артемиды Эфесской. Может показаться, что древним эта связь была небезызвестна! Ведь вы знаете, насколько мочеиспускание связано с огнем и тушением огня. Мы, конечно, предполагаем, что и другие свойства характера подобным же образом обнаружатся в осадках (Niederschläge), реактивных образованиях определенных прегенитальных формаций либидо, но не можем этого пока показать.

Теперь же самое время вернуться к истории, а также к теме и снова взяться за самые общие проблемы жизни влечений. В основе нашей теории либидо сначала лежало противопоставление влечений Я и сексуальных влечений. Когда позднее мы начали изучать само Я и поняли основной принцип нарциссизма, само это различие потеряло свою почву. В редких случаях можно признать, что Я берет само себя в качестве объекта, ведет себя так, как будто оно влюблено в самое себя. Отсюда и заимствованное из греческой легенды название — нарциссизм. Но это лишь крайнее преувеличение нормального положения вещей. Начинаешь понимать, что Я является всегда основным резервуаром либидо, из которого объекты заполняются либидо и куда это либидо снова возвращается, в то время как большая его часть постоянно пребывает в Я. Итак, идет беспрестанное превращение Я — либидо в объект — либидо и объект-либидо в Я — либидо. Но оба они могут и не различаться по своей природе, тогда не имеет смысла отделять энергию одного от энергии другого, можно опустить название либидо или вообще употреблять его как равнозначное психической энергии.

Мы недолго оставались на этой точке зрения. Предчувствие какого-то антагонизма в рамках инстинктивной жизни скоро нашло другое, еще более резкое выражение. Мне не хотелось бы излагать вам, как мы постепенно подходили к этому новому положению в теории влечений; оно тоже основывается главным образом на биологических данных; я расскажу вам о нем как о готовом результате. Предположим, что есть два различных по сути вида влечений: сексуальные влечения, понимаемые в широком смысле. Эрос, если вы предпочитаете это название, и агрессивные влечения, цель которых — разрушение. В таком виде вы вряд ли сочтете это за новость, это покажется вам попыткой теоретически облагородить банальную противоположность любви и ненависти, которая, возможно, совпадает с аналогичной полярностью притяжения — отталкивания, которую физики предполагают существующей в неорганическом мире. Но примечательно, что наше положение многими воспринимается как новость, причем очень нежелательная новость, которую как можно скорее следует устранить. Я полагаю, что в этом неприятии проявляется сильный аффективный фактор. Почему нам понадобилось так много времени, чтобы решиться признать существование стремления к агрессии, почему очевидные и общеизвестные факты не использовать без промедления для теории? Если приписать такой инстинкт животным, то вряд ли это встретит сопротивление. Но включить его в человеческую конституцию кажется фривольным: слишком многим религиозным предпосылкам и социальным условностям это противоречит. Нет, человек должен быть по своей природе добрым или, по крайней мере, добродушным. Если же он иногда и проявляет себя грубым, жестоким насильником, то это временные затемнения в его эмоциональной жизни, часто спровоцированные, возможно, лишь следствие нецелесообразного общественного устройства, в котором он до сих пор находился.

То, о чем повествует нам история и что нам самим довелось пережить, к сожалению, не подтверждает сказанное, а скорее подкрепляет суждение о том, что вера в «доброту» человеческой натуры является одной из самых худших иллюзий, от которых человек ожидает улучшения и облегчения своей жизни, в то время как в действительности они наносят только вред. Нет нужды продолжать эту полемику, ибо не только уроки истории и жизненный опыт говорят в пользу нашего предположения, что в человеке таится особый инстинкт — агрессии и разрушения, это подтверждают и общие рассуждения, к которым нас привело признание феноменов садизма и мазохизма. Вы знаете, что мы называем сексуальное удовлетворение садизмом, если оно связано с условием, что сексуальный объект испытывает боль, истязания и унижения, и мазохизмом, когда имеется потребность самому быть объектом истязания. Вы знаете также, что определенная примесь этих обоих стремлений включается и в нормальные сексуальные отношения и что мы называем их извращениями, если они оттесняют все прочие сексуальные цепи, ставя на их место свои собственные. Едва ли от вас ускользнуло то, что садизм имеет более интимное отношение к мужественности, а мазохизм к женственности, как будто здесь имеется какое-то тайное родство, хотя я сразу же должен вам сказать, что дальше в этом вопросе мы не продвинулись. Оба они — садизм и мазохизм — являются для теории либидо весьма загадочными феноменами, особенно мазохизм, и вполне в порядке вещей, когда то, что для одной теории было камнем преткновения, должно стать для другой, ее заменяющей, краеугольным камнем.

Итак, мы считаем, что в садизме и мазохизме мы имеем два замечательных примера слияния обоих видов влечений. Эроса и агрессии; предположим же теперь, что это отношение является примером того, что все инстинктивные побуждения, которые мы можем изучить, состоят из таких смесей или сплавов обоих видов влечений. Конечно, в самых разнообразных соотношениях. При этом эротические влечения как бы вводят в смесь многообразие своих сексуальных целей, в то время как другие допускают смягчения и градации своей однообразной тенденции. Этим предположением мы открываем перспективу для исследований, которые когда-нибудь приобретут большое значение для понимания патологических процессов. Ведь смеси могут тоже распадаться, и такой распад может иметь самые тяжелые последствия для функции. Но эти взгляды еще слишком новы, никто до сих пор не пытался использовать их в работе.

Вернемся к особой проблеме, которую открывает нам мазохизм. Если мы на время не будем принимать во внимание его эротический компонент, то он будет для нас ручательством существования стремления, имеющего целью саморазрушение. Если и для влечения к разрушению верно то, что Я — здесь мы больше имеем в виду Око, всю личность — первоначально включает в себя все инстинктивные побуждения, то получается, что мазохизм старше садизма, садизм же является направленным вовне влечением к разрушению, которое, таким образом, приобретает агрессивный характер. Сколько-то от первоначального влечения к разрушению остается еще внутри; кажется, что мы можем его воспринять лишь при этих двух условиях — если оно соединяется с эротическими влечениями в мазохизме или если оно как агрессия направлено против внешнего мира — с большим или меньшим эротическим добавлением. Напрашивается мысль о значимости невозможности найти удовлетворение агрессии во внешнем мире, так как она наталкивается на реальные препятствия. Тогда она, возможно, отступит назад, увеличив силу господствующего внутри саморазрушения. Мы еще увидим, что это происходит действительно так и насколько важен этот вопрос. Не нашедшая выхода агрессия может означать тяжелое повреждение; все выглядит так, как будто нужно разрушить другое и других, чтобы не разрушить самого себя, чтобы оградить себя от стремления к саморазрушению. Поистине печальное открытие для моралиста!

Но моралист еще долго будет утешаться невероятностью наших умозаключений. Странное стремление заниматься разрушением своего собственного органического обиталища! Правда, поэты говорят о таких вещах, но поэты народ безответственный, пользующийся своими привилегиями. Собственно говоря, подобные представления не чужды и физиологии, например, слизистая оболочка желудка, которая сама себя переваривает. Но следует признать, что наше влечение к саморазрушению нуждается в более широкой поддержке. Ведь нельзя же решиться на такое далеко идущее предположение только потому, что несколько бедных глупцов связывают свое сексуальное удовлетворение с необычным условием. Я полагаю, что углубленное изучение влечений даст нам то, что нужно. Влечения управляют не только психической, но и вегетативной жизнью, и эти органические влечения обнаруживают характерную черту, которая заслуживает нашего самого пристального внимания. О том, является ли это общим характером влечений, мы сможем судить лишь позже. Они выступают именно как стремление восстановить более раннее состояние. Мы можем предположить, что с момента, когда достигнутое однажды состояние нарушается, возникает стремление создать его снова, рождая феномены, которые мы можем назвать «навязчивым повторением. Так, образование и развитие эмбрионов является сплошным навязчивым повторением; у ряда животных широко распространена способность восстанавливать утраченные органы, и инстинкт самолечения, которому мы всякий раз обязаны нашим выздоровлением наряду с терапевтической помощью, — это, должно быть, остаток этой так великолепно развитой способности у низших животных. Нерестовая миграция рыб, возможно, и перелеты птиц, а может быть, и все, что у животных мы называем проявлением инстинкта, происходит под действием навязчивого повторения, в котором выражается консервативная природа инстинктов. И в психике нам не придется долго искать проявлений того же самого. Мы обращали внимание на то, что забытые и вытесненные переживания раннего детства во время аналитической работы воспроизводятся в сновидениях и реакциях, в частности в реакциях перенесения, хотя их возрождение и противоречит принципу удовольствия, и мы дали объяснение, что в этих случаях навязчивое повторение преобладает даже над принципом удовольствия. Подобное можно наблюдать и вне анализа. Есть люди, которые в своей жизни без поправок повторяют всегда именно те реакции, которые им во вред, или которых, кажется, преследует неумолимая судьба, в то время как более точное исследование показывает, что они, сами того не зная, готовят себе эту судьбу. Тогда мы приписываем навязчивому повторению демонический характер.

Но что же может дать эта консервативная черта инстинктов для понимания нашего саморазрушения? Какое более раннее состояние хотел бы восстановить такой инстинкт? Так вот, ответ близок, он открывает широкие перспективы. Если правда то, что в незапамятные времена и непостижимым образом однажды из неживой материи родилась жизнь, то согласно нашему предположению тогда возникло влечение, которое стремится вновь уничтожить жизнь и восстановить неорганическое состояние. Если мы в этом влечении к саморазрушению увидим подтверждение нашей гипотезы, то мы можем считать его выражением влечения к смерти (Todestrieb), которое не может не оказывать своего влияния в процессе жизни. А теперь разделим влечения, о которых мы говорим, на две группы: эротические, которые стремятся привести все еще живую субстанцию в большее единство, и влечения к смерти, которые противостоят этому стремлению и приводят живое к неорганическому состоянию. Из взаимодействия и борьбы обоих и возникают явления жизни, которым смерть кладет конец.

Возможно, вы скажете, пожимая плечами: это не естественная наука, это философия Шопенгауэра. Но почему, уважаемые дамы и господа, смелый ум не мог угадать то, что затем подтвердило трезвое и нудное детальное исследование? В таком случае все уже когда-то было однажды сказано, и до Шопенгауэра говорили много похожего. И затем, то, что мы говорим, не совсем Шопенгауэр. Мы не утверждаем, что смерть есть единственная цель жизни; мы не игнорируем перед лицом смерти жизнь. Мы признаем два основных влечения и приписываем каждому его собственную цель. Как переплетаются оба в жизненном процессе, как влечение к смерти используется для целей Эроса, особенно в его направленности во внешний мир в форме агрессии, — все это задачи будущих исследований. Мы не пойдем дальше той области, где нам открылась эта точка зрения. Также и вопрос, не всем ли без исключения влечениям присущ консервативный характер, не стремятся ли и эротические влечения восстановить прежнее состояние, когда они синтезируют живое для достижения состояния большего единства, мы оставим без ответа.

Мы немного отдалились от нашей основной темы. Хочу вам дополнительно сообщить, каков был исходный пункт этих размышлений о теории влечений. Тот же самый, который привел нас к пересмотру отношения между Я и бессознательным, а именно возникавшее при аналитической работе впечатление, что пациент, оказывающий сопротивление, зачастую ничего не знает об этом сопротивлении. Но бессознательным для него является не только факт сопротивления, но и его мотивы. Мы должны были исследовать эти мотивы или этот мотив и нашли его, к нашему удивлению, в сильной потребности в наказании, которую мы могли отнести только к мазохистским желаниям. Практическое значение этого открытия не уступает теоретическому, потому что эта потребность в наказании является злейшим врагом наших терапевтических усилий. Она удовлетворяется страданием, связанным с неврозом, и поэтому цепляется за болезненное состояние. Кажется, что этот фактор, бессознательная потребность в наказании, участвует в каждом невротическом заболевании. Особенно убедительны в этом отношении случаи, в которых невротическое страдание может быть заменено другим. Хочу привести вам один такой пример. Однажды мне удалось освободить одну немолодую деву от комплекса симптомов, который в течение примерно пятнадцати лет обрекал ее на мучительное существование и исключал из участия в жизни. Почувствовав себя здоровой, она с головой ушла в бурную деятельность, давая волю своим немалым талантам и желая добиться хоть небольшого признания, удовольствия и успеха. Но каждая из ее попыток кончалась тем, что ей давали понять или она сама понимала, что слишком стара для того, чтобы чего-то достичь в этой области. После каждой такой неудачи следовало бы ожидать рецидива болезни, но и на это она уже была неспособна, вместо этого с ней каждый раз происходили несчастные случаи, которые на какое-то время выводили ее из строя и заставляли страдать. Она падала и подворачивала ногу или повреждала колено, а если делала какую-нибудь работу, то что-то случалось с рукой; когда ее внимание было обращено на ее собственное участие в этих кажущихся случайностях, она изменила, так сказать, свою технику. По таким же поводам вместо несчастных случаев возникали легкие заболевания: катары, ангины, гриппозные состояния, ревматические припухания, пока наконец отказ от дальнейших поползновений, на который она решилась, не покончил со всем этим наваждением.

Относительно происхождения этой бессознательной потребности наказания, мы полагаем, нет никаких сомнений. Она ведет себя как часть совести, как продолжение нашей совести в бессознательном, она имеет то же происхождение, что и совесть, т. е. соответствует части агрессии, которая ушла вовнутрь и принята Сверх — Я. Если бы только слова лучше подходили друг к другу, то для практического употребления было бы оправданно назвать ее «бессознательным чувством вины». Однако с теоретической точки зрения мы сомневаемся, следует ли предполагать, что вся возвращенная из внешнего мира агрессия связана Сверх — Я и обращена тем самым против Я или что часть ее осуществляет свою тайную зловещую деятельность в Я и Оно как свободное влечение к разрушению. Такое разделение более вероятно, но больше мы ничего об этом не знаем. При первом включении Сверх — Я для оформления этой инстанции, безусловно, используется та часть агрессии против родителей, которой ребенок вследствие фиксации любви, а также внешних трудностей не смог дать выхода наружу, и поэтому строгость Сверх — Я не должна прямо соответствовать строгости воспитания. Вполне возможно, что дальнейшие поводы к подавлению агрессии поведут влечение тем же путем, который открылся ему в тот решающий момент.

Лица, у которых это бессознательное чувство вины чрезмерно, выдают себя при аналитическом лечении столь неприятной с прогностической точки зрения отрицательной реакцией на терапию. Если им сообщили об ослаблении симптома, за которым обычно должно последовать, по крайней мере, его временное исчезновение, то у них, напротив, наступает немедленное усиление симптома и страдания. Часто бывает достаточно похвалить их поведение при лечении, сказать несколько обнадеживающих слов об успешности анализа, чтобы вызвать явное ухудшение их состояния. Не аналитик сказал бы, что здесь недостает «воли к выздоровлению»; придерживаясь аналитического образа мышления, вы увидите в этом проявление бессознательного чувства вины, которое как раз и устраивает болезнь с ее страданиями и срывами. Проблемы, которые выдвинуло бессознательное чувство вины, его отношения к морали, педагогике, преступности и беспризорности являются в настоящее время предпочтительной областью для работы психоаналитиков.

Здесь мы неожиданно выбираемся из преисподней психики в широко открытый мир. Дальше вести вас я не могу, но на одной мысли все же задержусь, прежде чем проститься с вами на этот раз. У нас вошло в привычку говорить, что наша культура построена за счет сексуальных влечений, которые сдерживаются обществом, частично вытесняются, а частично используются для новых целей. Даже при всей гордости за наши культурные достижения мы признаем, что нам нелегко выполнять требования этой культуры, хорошо чувствовать себя в ней, потому что наложенные на наши влечения ограничения тяжким бременем ложатся на психику. И вот то, что мы узнали относительно сексуальных влечений, в равной мере, а может быть, даже и в большей степени оказывается действительным для других, агрессивных стремлений. Они выступают прежде всего тем, что осложняет совместную жизнь людей и угрожает ее продолжению; ограничение своей агрессии является первой, возможно, самой серьезной жертвой, которую общество требует от индивидуума. Мы узнали, каким изобретательным способом осуществляется это укрощение строптивого. В действие вступает Сверх — Я, которое овладевает агрессивными побуждениями, как бы вводя оккупационные войска в город, готовый к мятежу. Но с другой стороны, рассматривая вопрос чисто психологически, следует признать, что Я чувствует себя не очень-то хорошо, когда его таким образом приносят в жертву потребностям общества и оно вынуждено подчиняться разрушительным намерениям агрессии, которую само охотно пустило бы в ход против других. Это как бы распространение на область психического той дилеммы — либо съешь сам, либо съедят тебя, — которая царит в органическом живом мире. К счастью, агрессивные влечения никогда не существуют сами по себе, но всегда сопряжены с эротическими. Эти последние в условиях созданной человеком культуры могут многое смягчить и предотвратить.

Источник: http://www.psychol-ok.ru/lib/freud_s/vvp/vvp_34.html

Психоанализ депрессии

Не следует путать состояние депрессии с горем или печалью – эти понятия отнюдь не взаимозаменяемы, а по мнению некоторых исследователей, могут быть взаимоисключающими.

Первым, кто заметил и проанализировал различие между депрессивным состоянием и переживанием горя, был Фрейд. Обычная, нормальная реакция человека на горе подразумевает ощущение утраты чего-либо ценного во внешнем мире (как правило, это связано с потерей чего-то, что много значило для человека). В то же время при депрессии потеря ощущается, как разлука с частью собственного внутреннего мира, потеря части себя. Таким образом, можно сказать, что переживание горя, хоть и включает в себя глубочайшую опечаленность и прочие внешние признаки депрессивного состояния, все же является в некотором роде противоположностью депрессии, которая не проходит со временем.

Согласно разработкам Фрейда, склонность к депрессивным состояниям произрастает из переживаний преждевременной потери. Классическая теория психоанализа предполагает фиксацию депрессивных людей на определенной инфантильной стадии – возможно, после переживания слишком внезапного отнятия от груди или иной ранней фрустрации, превысившей их адаптационные способности. Отмечаются “оральные” фиксации депрессивных людей – они часто склонны к полноте и любят пить, есть, курить, целоваться, говорить – словом, предпочитают различные оральные удовольствия. При описании своего эмоционального опыта такие люди используют аналогии с голодом и пищей.

Люди в депрессии направляют негатив на самих себя

Впрочем, несмотря на критичные нарушения психологического состояния, приводящие к невозможности нормально функционировать, депрессивные люди способны нравиться и нередко вызывают восхищение. Ведь благодаря критицизму и ненависти, направленным внутрь себя, к недостаткам других они обычно весьма терпеливы и великодушны.

Подобные пациенты очень ценят психотерапию, так как склонны стремиться к компромиссам и сохранению отношений.

Следует понимать различие депрессивного типа личности и клинической депрессии как патологического состояния. Человек с депрессивным характером вполне может быть психологически совершенно здоровым и духовно развитым.

Несмотря на то, что печаль является одной из главных эмоций, страдающих от депрессии людей, использовать эти слова как синонимы в психотерапевтический практике неверно.

Источник: http://www.skbeta.ru/psihologija/psihoanaliz/psihoanaliz_depresii.html

Депрессия психоанализ

Основные понятия психоанализа

Информационные партнеры сайта

Поиск по сайту

Часто задаваемые
вопросы

Статьи по психологии и медицине

Депрессия, депрессивные неврозы — Основные понятия психоанализа.

Депрессия — настроение или аффект, проявляющиеся такими субъективными феноменами, как чувство угнетенности, безнадежности, беспомощности, вины, самокритика, снижение интереса к внешней активности. Эти проявления сопровождаются снижением психомоторной подвижности, безразличием к окружающему, усталостью, снижением сексуальных влечений, анорексией, запорами, бессонницей. Эти физические проявления являются вегетативными признаками депрессии и основой давно существующих предположений о ее психосоматической природе.

Фрейд предполагал, а Абрахам последовательно разрабатывал идею, что важнейшим источником склонности к депрессии является переживание ранней потери. Ранняя потеря не обязательно является явной и наблюдаемой (например, смерть родителя), она может быть более внутренней и психологической (чаще всего — отсутствие принятия и эмоционального понимания со стороны матери в восстановительной подфазе процесса сепарации-индивидуации). Другими поощряющими депрессивные тенденции обстоятельствами являются семейная атмосфера, где существует негативное отношение к плачу (трауру), а также характерологическая депрессия у родителей — особенно в ранние годы развития ребенка.

В итоге люди с депрессивной психологией считают, что в своей глубине они плохи, они приходят к убеждению, что что-то в них привело к потере объекта, и всегда страдают неизмеримым чувством вины. Факт, что они были отвергнуты, трансформируется в бессознательное убеждение, что они заслуживают отвержения, и именно их недостатки его вызвали. Соответственным получается набор основных защит депрессивных личностей — это интроекция, обращение против себя, идеализация.

Депрессивные неврозы — это состояния, с психодинамической точки зрения соответствующие психоневрозам, главным проявлением которых является депрессивный аффект. При депрессивных неврозах оценка реальности сохранна, а симптомы менее выражены, чем при психотических реакциях. Депрессивное настроение развивается у лиц, переживающих изменения или угрозу изменений жизни. При этом важным психодинамическим фактором является сознательное или бессознательное восприятие таких перемен, как личная утрата. Это — ситуационный депрессивный невроз.

Если аффект ограничен депрессивным настроением, сопровождается потерей интереса и удовольствия от деятельности на протяжении нескольких лет, то иногда используется термин дистимическое расстройство. Однако при этом тяжесть расстройств и психодинамические факторы не отличаются от таковых при депрессивном неврозе, с которым оно отождествляется.

Депрессивный характер означает хроническую подверженность депрессивному настроению; индивиду либо недостает способности испытывать удовольствие, либо это переживание кратковременно и сопровождается тревогой. Депрессия при этом не является выраженной, не отличается остротой и не переживается как симптом; индивид воспринимает ее просто как часть своей личности.

На заметку. Если Вы затеяли ремонт, то обратите внимание на венецианскую штукатурку. Изысканный благородный облик, придаваемый ей помещению, будет радовать Вас долгие годы.

Психоанализ депрессии

Не следует путать состояние депрессии с горем или печалью – эти понятия отнюдь не взаимозаменяемы, а по мнению некоторых исследователей, могут быть взаимоисключающими.

Первым, кто заметил и проанализировал различие между депрессивным состоянием и переживанием горя, был Фрейд. Обычная, нормальная реакция человека на горе подразумевает ощущение утраты чего-либо ценного во внешнем мире (как правило, это связано с потерей чего-то, что много значило для человека). В то же время при депрессии потеря ощущается, как разлука с частью собственного внутреннего мира, потеря части себя. Таким образом, можно сказать, что переживание горя, хоть и включает в себя глубочайшую опечаленность и прочие внешние признаки депрессивного состояния, все же является в некотором роде противоположностью депрессии, которая не проходит со временем.

Согласно разработкам Фрейда, склонность к депрессивным состояниям произрастает из переживаний преждевременной потери. Классическая теория психоанализа предполагает фиксацию депрессивных людей на определенной инфантильной стадии – возможно, после переживания слишком внезапного отнятия от груди или иной ранней фрустрации, превысившей их адаптационные способности. Отмечаются “оральные” фиксации депрессивных людей – они часто склонны к полноте и любят пить, есть, курить, целоваться, говорить – словом, предпочитают различные оральные удовольствия. При описании своего эмоционального опыта такие люди используют аналогии с голодом и пищей.

Люди в депрессии направляют негатив на самих себя

Впрочем, несмотря на критичные нарушения психологического состояния, приводящие к невозможности нормально функционировать, депрессивные люди способны нравиться и нередко вызывают восхищение. Ведь благодаря критицизму и ненависти, направленным внутрь себя, к недостаткам других они обычно весьма терпеливы и великодушны.

Подобные пациенты очень ценят психотерапию, так как склонны стремиться к компромиссам и сохранению отношений.

Следует понимать различие депрессивного типа личности и клинической депрессии как патологического состояния. Человек с депрессивным характером вполне может быть психологически совершенно здоровым и духовно развитым.

Несмотря на то, что печаль является одной из главных эмоций, страдающих от депрессии людей, использовать эти слова как синонимы в психотерапевтический практике неверно.

Депрессия и мания. Лечение депрессии. Психоанализ о депрессии

Основные психоаналитические представления о маниакально-депрессивных нарушениях отражены в немногих разрозненных, взаимодополняющих публикациях. Наилучшим обобщением будет краткий обзор этих работ.

Вслед за двумя важными публикациями психоаналитика Абрахама в 1911г. и 1916г., Фрейд опубликовал в 1917г. работу «Печаль и меланхолия», в этой работе определялись основные понятия. В монографии, выпущенной в 1924г., Абрахам углубил и расширил эти понятия. В 1927г. Радо опубликовал статью, которая тоже способствовала разработке проблемы маниакально-депрессивных нарушений.

В первой из упомянутых публикаций Абрахам сообщил о своем фундаментальном открытии. Он обнаружил, что базовой характеристикой психической жизни депрессивных пациентов является амбивалентность, ее влияние оказалось даже сильнее, чем при компульсивном неврозе(неврозе навязчивых состояний).

Депрессивные пациенты не способны любить. Если они любят, то одновременно ненавидят, любовь и ненависть у них сосуществуют и почти равны по силе. Впоследствии Абрахам выявил прегенитальную основу этой амбивалентности и утверждал, что депрессивные пациенты амбивалентны к себе в той же мере, как и к объектам. Садизм, с которым они критикуют себя, возникает из садизма, первоначально направленного вовне.

Во второй публикации Абрахам сообщил о необычайном усилении у депрессивных пациентов орального эротизма. Он показал, что при депрессивной заторможенности, нарушениях приема пищи, «оральных» чертах характера вокруг орального эротизма происходят конфликты. Выяснилось, что амбивалентность и нарциссизм, описанные в первой публикации, имеют оральную основу.

В работе Фрейда «Печаль и меланхолия», начинавшейся с анализа депрессивных самообвинений, отмечалось, что депрессивные индивиды после утраты объекта ведут себя так, словно утратили собственное эго. Фрейд описал патогномоничную интроекцию. Он продемонстрировал, каким образом депрессивные состояния свидетельствуют о существовании суперэго и что после интроекции первоначальная борьба между эго и амбивалентно любимым объектом замещается борьбой суперэго с эго.

В своей монографии Абрахам не только привел обильный клинический материал, подтверждавший взгляды Фрейда, но и сделал ценные дополнения к фрейдовской теории. Абрахам счел обоснованным разделить оральную и анальную стадии либидной организации на две фазы. Он доказал, что самообвинения — это не только интернализованные упреки эго объекту, но также интернализованные упреки объекта в отношении эго.

В книге по-новому раскрывались этиологические предпосылки депрессии (особенно важно открытие первичной депрессии детского возраста), приводились данные исследования мании, согласовавшиеся с соображениями Фрейда, высказанными в «Психологии масс и анализе Я».

Радо проник в суть депрессивных самообвинений как амбивалентного заискивания перед суперэго (и объектом). Он разъяснил взаимосвязь депрессии и самоуважения, а также двойственную интроекцию объекта в эго и суперэго. Чтобы объяснить предназначение механизмов психологической защиты при депрессии, Радо дифференцировал «хороший» (защищающий) и «плохой» (наказывающий) аспекты суперэго. Кроме того, Радо интерпретировал маниакально-депрессивную периодичность как частный случай общей периодичности грехопадения и искупления, а в конечном психоанализе как результат фундаментальной биологической периодичности голодай насыщения младенца. В последующих публикациях выдвинутые концепции углублялись, приводились новые клинические иллюстрации.

1. Депрессия и психоанализ

1. Депрессия и психоанализ

Изучение депрессии (меланхолии) в психоаналитической литературе имеет достаточно необычную судьбу. Первым (во всяком случае, первым настолько значительным, что с него можно начинать «историю вопроса») текстом о депрессии была статья Фрейда «Печаль и меланхолия», опубликованная в 1917 году, то есть через 17 лет после канонического начала психоанализа (если считать от «Толкований сновидений», или через 23, если считать от «Очерков по истерии»). Главная мысль этой статьи заключалась в том, что меланхолик интроецирует (хотя ференциевский термин «интроекция» Фрейд здесь открыто не употребляет, но ясно, что именно о нем идет речь) утраченный объект любви и отождествляет себя с ним и далее начинает ругать и обвинять себя, тем самым ругая и обвиняя этот утраченный объект любви за то, что тот его покинул [Фрейд, 1994].

Эта статья была написана за три года до «Я и Оно», то есть до формирования второй теории психического аппарата, поэтому в ней Фрейд еще не говорит о противопоставлении Я и Сверх-Я при меланхолии. Однако уже в статье 1923 года «Невроз и психоз» он отчетливо формирует свое понимание отличия трех типов душевных заболеваний — трансферентных неврозов (истерии, обсессии и фобии), нарциссических неврозов (прежде всего, меланхолии) и психозов. Понимание это очень простое и ясное. Фрейд пишет:

Невроз перенесения соответствует конфликту между Я и Оно, нарциссический невроз — конфликту между Я и сверх-Я, а психоз— конфликту между Я и внешним миром [Freud, 1981: 138]

Итак, место утраченного объекта любви занимает теперь более абстрактное понятие Сверх-Я. В сущности, в этом маленьком фрагменте содержится вся фрейдовская теории депрессии. Сверх-Я давит на Я: до тех пор пока Я сопротивляется и защищается, депрессия проходит в невротическом регистре, если же Сверх-Я одерживает победу над Я, то начинается психоз.

Однако прежде чем обратиться к рассмотрению дальнейших психоаналитических текстов, посвященных изучению меланхолии, зададимся все-таки вопросом, почему депрессия в течении 20 лет практически не привлекала психоаналитиков (характерно, что в классическом психоаналитическом словаре Лапланша и Понталиса вообще нет статьи «депрессия» (или «меланхолия»), а есть лишь статья «невроз нарциссический» [Лапланш — Понталис, 1996]). В определенном смысле ответ содержится уже в вышеприведенной формулировке Фрейда. Депрессия — это «нарциссический невроз», то есть в нем либидо направлено на собственное Я, и поэтому такой нарциссический объект не устанавливает переноса. А если он не устанавливает переноса, то его нельзя подвергнуть психоаналитическому лечению. Так считал Фрейд. Дальнейшее развитие психоаналитической теории и практики показало, что он был неправ и что даже тяжелый пограничный нарциссизм образует перенос, но только перенос особого свойства. Это показал Кохут [Kohut, 1971]. Вообще эта формулировка — нарциссический невроз — указывает только на интроекцию как основной механизм защиты, то есть, если реконструировать то, что Фрейд хотел сказать этим различием между неврозом отношения и нарциссическим неврозом, то сущность отличия в том, что истерия и обсессия (любимые Фрейдом неврозы отношения, на которых строился весь его психоанализ и вся его психотерапия) образуют так называемые зрелые механизмы защиты, то есть механизмы, действующие между сознанием и бессознательным, это, в первую очередь, вытеснение и изоляция, а меланхолия использует интроекцию, которая является более архаическим механизмом защиты, так как она действует между Я в целом и внешним миром (что в большей степени приближает депрессию к психозам — там, как уже было процитировано, имеет место именно конфликт между Я и внешним миром).

Однако вернемся к фрейдовской статье 1917 года, в которой есть одно, на первый взгляд, мало заметное, но, в сущности, достаточно поразительное предложение, которое, может быть, прольет свет на то, почему депрессией так мало занимались, если занимались вообще, на заре психоанализа.

Наш материал, — пишет Фрейд после оговорки, что вообще непонятно, что можно обозначить под понятием меланхолии и что под этим понятием объединяют разнородные явления, — ограничивается небольшим числом случаев, психогенная природа которых не подлежит никакому сомнению. Таким образом, мы с самого начала отказываемся от притязаний на универсальность наших результатов и утешаем себя тем соображением, что с помощью современных исследовательских средств мы едва ли сможем обнаружить что-нибудь, что было бы не типично если не для целого класса поражений, то уж хотя бы для маленькой их группы [Фрейд, 1994: 252] (Курсив мой. — В. Р.).

Что нас поражает в этом фрагменте? То, что из слов Фрейда явствует, что случаев меланхолии в его практике было совсем немного. То есть речь идет, конечно, не о тех случаях, когда люди лежат в больнице, не о маникально-депрессивном психозе — их тогда психоанализ не лечил и не рассматривал. Речь идет именно о «нарциссическом неврозе», о той депрессии, которой в современном мире страдает огромное количество людей и о которой, собственно, и идет речь в этой главе.

Итак, по-видимому, невротическая депрессия, «астено-депрессивный синдром», была для начала века явлением нетипичным. Здесь мы вступаем в увлекательную область истории болезней: чем болели люди, чем они не болели и как эти болезни назывались. Как уже говорилось, да это и совершенно очевидно, главными неврозами классического психоанализа были истерия и обсессия. Истерички охотно рассказывали о своих проблемах, образовывали бурный перенос и легко излечивались. Обсессивные невротики оказывали большее сопротивление, но перенос также устанавливали и также излечивались.

Почему истерия и обсессия были так популярны и, по-видимому, реально распространены, а меланхолия нет? Мы можем только высказать гипотезу. Истерия и обсессия — это «викторианские» неврозы. Они возникли и были отмечены вниманием психоанализа в эпоху больших сексуальных ограничений. Женщина любит женатого мужчину, возникает запрет, который ведет к невротическому симптомообразованию. В результате она не может ходить или говорить, или слепнет, или с ней происходит масса других не менее интересных вещей. Мужчина любит замужнюю женщину, возникает запрет, который ведет к симптомообразованию. Женщины легче забывают — у них происходит вытесение и конверсия в псевдосоматический симптом. Мужчина забывает труднее, поэтому у него образуются навязчивые мысли или действия, в которых он избывает свою викторианскую травму. Или же, как это описано в случае Доры, мужчина прикоснулся к женщине своим эрегированным членом, после чего у нее от ужаса начались истерические ощущения в области горла [Фрейд, 1998].

Сейчас, после нескольких сексуальных революций, эти истории воспринимаются с улыбкой. И действительно, многие отмечали, что к середине века истерия пошла на спад и во второй половине XX столетия чуть ли вообще не исчезла (то есть опять-таки из малой амбулаторной психиатрии). Женщин перестали шокировать мужские болты, замужние дамы стали наиболее увлекательным объектом желания. Да, действительно, запреты XX век отменил, но зато он навел страх и ужас, в нем было две мировых войны, полная смена культурных парадигм, тоталитаризм, геноцид и терроризм. Поэтому в XX веке главными болезнями стали не истерия и обсессия, а депрессия и шизофрения. По всей видимости, главным событием, резко увеличившим количество депрессивных расстройств, была Первая мировая война (по-видимому, неслучайно, что чуткий Фрейд пишет свою работу о меланхолии в разгар этого страшного для Европы события).

Если верно, что главное в этиологии депрессии— это «утрата любимого объекта», то в результате первой мировой войны был утрачен чрезвычайно важный объект — уютная довоенная Европа, в которой самым страшным событием в жизни была не газовая атака и не оторванные ноги, а ситуация, когда слишком пылкий обожатель невзначай прикоснется к даме своим жезлом (отчего она потом долго и тяжко болеет!).

Но помимо утраты идеологической, которая породила целую волну культурных деятелей, отразивших это положение вещей с утраченным довоенным житьем — их называли «потерянным поколением», — утраты были и в прямом смысле: на Первой мировой войне погибли миллионы людей — жены остались без мужей, дети без отцов и матери без сыновей.

И вот на этом фоне уже вполне объяснимо и закономерно началось некое оживление в психоаналитическом изучении депрессии.

Следующим этапом в изучении депрессии стала работа Абрахама 1924 года, в которой он связал депрессию с оральной фиксацией. В соответствии с этой гипотезой депрессия связана с ранним или болезненным отнятием от груди и является переживанием именно этой наиболее ранней и фундаментальной потери, и затем всякая другая потеря (разлука, смерть близкого человека) переживается как репродукция ранней травмы. По-видимому (если это так), этим также отчасти объясняется то, почему депрессиями не занимались в классические времена «фрейдизма», то есть в начале века. Сосредоточенность на Эдипальных конфликтах не позволяла вскрыть причину этого расстройства, которое, если был прав Абрахам и его последователи, коренится в доэдиповых архаических травмах раннего младенчества (дальнейшие исследования в области психосексуального развития показали, что классические неврозы психоанализа — истерия и обсессия — коренятся в более поздних этапах развития — обсессия в анальном, истерия — уретральном или нарциссическом (по поводу последней нет единого мнения — см. [Брилл, 1998; Блюм, 1996])

Итак, важнейшим концептом в абрахамовском понимании депрессии стало понятие утраты, потери объекта любви, спроецированной на раннюю младенческую утрату материнской груди. Таким образом, если классический психоанализ, имеющий дело с трансферентными неврозами, можно назвать «отцовским» психоанализом, поскольку в центре его находятся Эдипов комплекс и комплекс кастрации, связанные, прежде всего, с фигурой отца, то психоанализ депрессии это «материнский анализ».

М. Пруст со свойственной ему тонкостью и глубиной изобразил в своем первом романе депрессивное переживание маленького героя при разлуке с матерью каждый вечер и важность запечатления знака любви — поцелуя — как компенсации этой ежевечерней утраты (ср. о знаковости в связи с депрессией ниже):

Я не спускал глаз с мамы — я знал, что мне не позволят досидеть до конца ужина и что, не желая доставлять неудовольствие отцу, мама не разрешит мне поцеловать ее несколько раз подряд, как бы я целовал ее у себя. Вот почему я решил, — прежде чем в столовой подадут ужин и миг расставанья приблизится, — заранее извлечь из этого мгновенного летучего поцелуя все, что в моих силах: выбрать место на щеке, к которому я прильну губами, мысленно подготовиться, вызвать в воображении начало поцелуя с тем, чтоб уж потом, когда мама уделит мне минутку, всецело отдаться ощущению того, как мои губы касаются ее губ — так художник связанный кратковременностью сеансов, заранее готовит палитру и по памяти, пользуясь своими эскизами, делает все, для чего присутствие натуры необязательно.

Следующий важнейший вклад в изучение депрессии был сделан Мелани Кляйн, выдвинувшей гипотезу о двух фундаментальных установках, или «позициях», раннего младенчества: параноидно-шизоидной позиции (которая проявляется в течение первых трех месяцев жизни младенца) и депрессивной позиции, которая проявляется от трех до шести месяцев. Зерном концепции Кляйн было в некотором смысле позитивное отношение к депрессивной позиции, осознание того, что если на предшествующей стадии младенец воспринимал хорошие и плохие стороны материнской груди («плохая сторона»— это, например тот факт, что грудь не всегда появляется по первому требованию младенца) как разные объекты (первая вызывала абсолютную любовь, вторая— абсолютную ненависть), то, находясь на депрессивной позиции, младенец выучивается понимать, что плохие и хорошие стороны являются двумя сторонами одного объекта, то есть именно на этой стадии мать начинала восприниматься им как целостный объект.

При этом, если с точки зрения Мелани Кляйн, на параноидной стадии исчезновение груди интерпретируется ребенком как исчезновение и полная потеря мира, то, находясь на депрессивной позиции, он ощущает скорбь и стремится восстановить разрушенный вследствие исчезновения материнской груди мир путем интроекции ее образа. К тому же теперь ребенок реагировал на потерю груди не паранояльно-проективно, а деперессивно-интроективно, то есть не посредством ненависти, а посредством вины, он считал, что «сам виноват» в том, что мать = грудь исчезла. Чувство вины за потерю, по мнению Кляйн, является наиболее универсальным концептом при меланхолии [Кляйн, 2001] и более зрелым, чем паранойяльное чувство ненависти. (Если перефразировать эту идею на обыденном языке, то в принципе более зрелым является чувствовать свою вину и связанную с ней ответственность за что-либо, чем при тех же условиях стремиться «свалить все на другого» (обыденный коррелят проекции)).

Вот что пишет сама Мелани Кляйн по поводу всего этого:

Всякий раз, когда возникает печаль, нарушается ощущение надежного обладания любимыми внутренними объектами, т. к. это воскрешает ранние тревоги, связанные с поврежденными и уничтоженными объектами, с разбитым вдребезги внутренним миром. Чувство вины и тревоги — младенческая депрессивная позиция — реактивируются в полную силу. Успешное восстановление внешнего любимого объекта, о котором скорбел ребенок и интроекция которого усиливалась благодаря скорби, означает, что любимые внутренние объекты реконструированы и вновь обретены. Следовательно, тестирование реальности, характерное для процесса скорби, является не только средством возобновлений связи с внешним миром, но и средством воссоздания разрушенного мира. Скорбь, таким образом, включает в себя повторение эмоциональных ситуаций, пережитых ребенком с депрессивной позиции. Находясь под давлением страха потери любимой им матери, ребенок пытается решить задачу формирования и интегрирования внутреннего мира, постепенного создания хороших объектов внутри себя [Кляйн, 2001: 314].

Здесь чрезвычайно важно то, что при депрессии сохраняется, а на депрессивной позиции, в сущности, начинается тестирование реальности, то есть разграничение внутренного и внешнего мира. Отсутствие этого разграничения — признак психоза, то есть, по Мелани Кляйн, наиболее ранняя позиция младенца по отношению к груди — соотносится с психотическим воспрятием, а более зрелая депрессивная позиция ближе к невротическому восприятию. Первая соотносится с шизофренией, вторая — с маниакально-депрессивным психозом. Вторая лучше, чем первая, своей большей связью с реальностью и позитивным прогнозом (успешное прохождение депрессивной позиции, по Мелани Кляйн, гарантирует нормальное развитие в дальнейшем).

Депрессия и мания. Лечение депрессии. Психотерапия и психоанализ депрессии

Наиболее важным условием психотерапии депрессии и депрессивно организованной личности является атмосфера принятия, уважения и терпеливых усилий в понимании. Большинство работ по психотерапии и психоанализу подчеркивают особый стиль отношений, специально адаптированный к лечению депрессивных пациентов. Мы хотим подчеркнуть, насколько важной является, именно терапевтическая позиция при лечении депрессивных пациентов. Поскольку эти пациенты имеют «радар» для тончайшей проверки своих опасений критики и отвержения, психотерапевт должен специально стремиться быть неосуждающим и эмоционально постоянным.

Анализирование предположений пациента о неизбежном отвержении и понимание его стремления быть «хорошим» в целях предотвращения отвержения составляет большую часть работы с депрессивной личностью. Для хорошо психически функционирующих пациентов знаменитая психоаналитическая кушетка особенно полезна, так как быстро помещает такие темы в фокус психотерапии.

По очевидным причинам, с более нарушенными пациентами, страдающим от симптомов большой депрессии, эффективная психотерапия требует противоположных условий. Их предположения о собственной недостойной любви и ужасах отвержения настолько основательны и достоверны, что, не обладая свободой тщательно следить за лицом психотерапевта и без подтверждения недействительности своих наихудших страхов, они будут слишком тревожны, чтобы говорить свободно. Психотерапевт должен уделить достаточно времени тому, чтобы продемонстрировать принятие, прежде чем даже сознательные ожидания отвержения у депрессивных пациентов смогут стать открытыми тщательной проверке и постепенному исправлению.

Очень важным в работе с депрессивными пациентами является необходимость исследования и интерпретирования их реакции на разделение и расставание — даже на разделение от психотерапевта, связанную с коротким молчанием во время сеанса психотерапии. Длительное молчание вызывает у пациента страх собственной малоценности, безнадежности, растерянности. Депрессивные люди глубоко чувствительны к тому, что их оставляют, и несчастливы в одиночестве.

Еще важнее, что они переживают потерю — обычно неосознанно, но близкие к психотическому уровню делают это иногда сознательно — как доказательство их плохих индивидуальных свойств. «Должно быть, вы покидаете меня, потому что испытываете отвращение ко мне». Или: «Вы оставляете меня, чтобы избежать моего ненасытного голода». Или: «Вы проводите время со мной, чтобы наказать меня за мою греховность». Все это варианты депрессивной темы базисной несправедливости. Психотерапевту очень важно с пониманием относиться к тому, насколько беспокоящим для депрессивных пациентов являются обычные потери, но не менее важно и то, психотерапевт интерпретирует их, разъясняя пациенту их символическое значение.

В психотерапии депрессии велико значение раскрытия внутренних фантазий пациента относительно себя самого, а не только оплакивания настоящих и прошлых сепараций со значимыми людьми. Основополагающее безоценочное принятие может служить необходимым условием психотерапии депрессивных людей, но, тем не менее, оно является недостаточным. Эта мысль также поднимает важные вопросы краткосрочной индивидуальной психотерапии с депрессивными пациентами. Лечение, которое ограничено определенным количеством сеансов, нередко обеспечивает желанный комфорт во время болезненных эпизодов клинической депрессии. Однако ограниченный по времени опыт, в конце концов, может быть пережит депрессивным индивидом как взаимоотношения, которые травматически прервались, тем самым, подтверждая убежденность пациента, что он недостаточно хорош, чтобы вдохновить психоаналитика на привязанность.

Кроме того, принудительное краткосрочное лечение может быть рассмотрено как подтверждение предположения пациента о собственной патологической зависимости, поскольку психотерапевты часто представляют краткосрочную психотерапию как метод выбора. Депрессивное заключение, что краткосрочное лечение «очевидно, работает с другими пациентами, но оно не для такой бездонной ямы, как я», подрывает самооценку, даже если при краткосрочном лечении удается улучшить состояние пациента. При работе с депрессивными клиентами в тех случаях, если требуется резкое окончание лечения, особенно важно заранее предупредить подобную ожидаемую интерпретацию пациентом значения потери.

Депрессивным людям необходима беспрерывная забота. Они, например, действительно нуждаются в осознании того факта, что психотерапевт вернется после расставания (отпуска). Им необходимо знать, что их эмоциональный голод не приводит к отчуждению психотерапевта и что их гнев в связи с тем, что психотерапевт оставляет их, не разрушает взаимоотношений. Освоить эти уроки без предшествующего переживания потери невозможно.

Если контакт депрессивных пациентов с гневом и другими негативными чувствами поощряется, они нередко объясняют, почему не могут рискнуть и заметить собственную враждебность по отношению к психотерапевту: «Как я могу разгневаться на того, кто так сильно мне необходим?». Очень важно, чтобы психотерапевт не поддерживал подобных рассуждений.

Вместо этого следует обратить внимание на то, что данный вопрос содержит скрытое предположение, что гнев приводит к расставанию с людьми. Для депрессивных индивидов часто становится открытием , что свобода при допуске негативных чувств увеличивает интимность, в то время как состояние фальши и отсутствие контакта с данными чувствами приводит к изоляции. Гнев противоречит нормальной зависимости только в том случае, если человек, от которого переживается зависимость, реагирует на это патологически — обстоятельство, которое определяет детский опыт многих депрессивных пациентов. Однако это обстоятельство не является верным для отношений с более зрелыми людьми.

Психотерапевты часто обнаруживают, что их усилия, направленные на смягчение ощущения собственной «плохости» у депрессивных пациентов или игнорируются , или воспринимаются парадоксально . Поддерживающие комментарии по поводу погруженности клиентов в состояние нелюбви к самим себе приводят к усилению депрессии.

Механизм, посредством которого пациент трансформирует позитивную обратную связь в атаки против себя, действует примерно следующим образом: «Всякий, кто действительно знает меня, не может сказать мне таких позитивных вещей. Должно быть, я одурачил психотерапевта, и теперь он думает, что я хороший человек. А я плохой, потому что обманул такого приятного человека. К тому же, любой поддержке с его стороны нельзя доверять, потому что этого терапевта легко ввести в заблуждение».

Если похвала приводит к таким неожиданным результатам, то что же может быть сделано для улучшения самооценки депрессивной личности? Например, человек упрекает себя в зависти к успеху друга, а психотерапевт отвечает, что зависть является нормальной эмоцией, и, поскольку пациент не реализовал ее в поведении, он может скорее поздравить себя, чем осуждать. В этом случае пациент может отреагировать молчаливым скептицизмом. Однако, если психотерапевт скажет: » Итак, что же в этом такого ужасного?», или спросит его, не пытается ли пациент стать чище Бога, или соответствующим тоном произнесет: «Вы соединились с человеческим родом!», тогда пациент, возможно, сможет принять данное сообщение. Если интерпретации психотерапевта выражаются критическим тоном, они легче переносятся депрессивными личностями («Если она критикует меня, значит, должна быть какая — то правда в том, что она говорит, поскольку я знаю, что я на самом деле в чем-то плох»).

Другой аспект лечения депрессивных пациентов заключается в готовности психотерапевта понимать определенные поступки как достижения в процессе развития, тогда как для других пациентов такое же поведение является сопротивлением. Например , многие пациенты выражают негативные реакции на лечение тем, что отменяют сеансы или забывают заплатить. Депрессивные люди так стараются быть хорошими, что обычно примерно ведут себя в роли пациента. Настолько примерно, что уступчивое поведение может быть законно рассмотрено как часть их патологии. Можно сделать небольшие пробоины в депрессивной ментальности, интерпретируя отмену пациентом сессии или задержку оплаты как его победу над страхом, что психотерапевт отплатит за малейшие проявления оппозиции. С чрезмерно сотрудничающими пациентами психотерапевт может чувствовать искушение просто расслабиться и оценить собственную удачу. Однако если депрессивный человек никогда не вел себя в сопернической и эгоистической манере , психотерапевту следует рассмотреть данный паттерн как заслуживающий исследования.

В целом, психотерапевты депрессивных пациентов должны позволять и даже приветствовать рассеивание клиентами их ореола. Приятно быть идеализируемым, но это происходит не в лучших интересах пациента. Психотерапевты на ранних этапах терапевтического движения знали, что критика и гнев депрессивных пациентов на психотерапевта свидетельствует об их прогрессе. Современные же психологи — психоаналитики расценивают данный процесс с точки зрения самооценки. Депрессивные люди нуждаются в постепенном оставлении позиции «снизу » и видении психотерапевта как обычного, имеющего изъяны человеческого существа. Сохранение идеализации неизбежно поддерживает неполноценный образ самого себя.

Наконец, там, где это позволяют профессиональные обстоятельства, следует позволить депрессивным пациентам самим решать вопрос об окончании лечения. Также желательно оставить дверь открытой для возможного обращения в будущем и заблаговременно проанализировать любые препятствия, которые могут появиться у клиента в будущем в связи с обращением за помощью (часто можно услышать: пациенты опасаются, что повторное обращение за лечением свидетельствует о поражении, которое разочарует психотерапевта, поскольку свидетельствует о неполном «исцелении»). Поскольку причины депрессии так часто включают в себя необратимые потери (которые вместо переживания безопасности при условии доступности понимающего родителя, приводят к тому, что растущий ребенок отрезается от всех связей и подавляет все регрессивные стремления) окончательная фаза лечения депрессивных пациентов должна быть осуществлена с особой заботой и гибкостью.

Пожалуйста, скопируйте приведенный ниже код и вставьте его на свою страницу — как HTML.

Источник: http://ruspsiholog.ru/depressija-psihoanaliz/

Зигмунд Фрейд. Введение в психоанализ 31 страница 390

получить первое представление о механизме душевных сил благодаря наблюдению

за привязанностями либидо, их превращениями и окончательной судьбой. Неврозы

перенесения предоставили нам для этого самый подходящий материал. Но Я, его

состав из различных структур, их организация и способ функционирования

оставались скрытыми от нас, и мы могли предполагать, что только анализ

других невротических нарушений помог бы нам это понять.

Мы давно начали распространять психоаналитические взгляды на понимание

этих других заболеваний. Уже в 1908 г. после обмена мнениями со мной К.

Абрахам высказал положение, что главной чертой Dementia praecox

[причисляемой к психозам] является то, что при ней отсутствует привязанность

либидо (Libidobesetzung) к объектам («Психосексуаль[211]

ные различия истерии и Dementia praecox»). Но тогда возник вопрос, что же

происходит с либидо слабоумных, которое отвернулось от объектов? Абрахам не

замедлил дать ответ: оно обращается на Я, и это отраженное обращение

является источником бреда величия при Dementia praecox. Бред величия,

безусловно, можно сравнить с известной в (нормальной) любовной жизни

сексуальной переоценкой объекта любви. Так нам впервые удалось понять

какую-то черту психотического заболевания по связи с нормальной любовной

Скажу сразу, что эти первые взгляды Абрахама сохранились в психоанализе и

были положены в основу нашей позиции по отношению к психозам. Со временем

укрепилось представление, что либидо, которое мы находим привязанным к

объектам, которое является выражением стремления получить удовлетворение от

этих объектов, может оставить эти объекты и поставить на их место

собственное Я; постепенно это представление развивалось со все большей

последовательностью. Название для такого размещения либидо — нарциссизм — мы

заимствовали из описанного П. Некке (1899) извращения, при котором взрослый

индивид дарит своему собственному телу все нежности, обычно проявляемые к

постороннему сексуальному объекту.

Но вскоре говоришь себе, что если существует такая фиксация либидо на

собственном теле и собственной личности вместо объекта, то это не может быть

исключительным и маловажным явлением. Гораздо вероятнее, что этот нарциссизм

— общее и первоначальное состояние, из которого только позднее развилась

любовь к объекту, причем из-за этого нарциссизм вовсе не должен исчезнуть.

Из истории развития объект-либидо нужно вспомнить, что многие сексу[212]

альные влечения сначала удовлетворяются на собственном теле, как мы

говорим, аутоэротически, и что эта способность к аутоэротизму является

причиной отставания развития сексуальности при воспитании по принципу

реальности. Таким образом, аутоэротизм был сексуальным проявлением

нарцисстической стадии размещения либидо.

Короче говоря, мы составили себе представление об отношении .Я-либидо и

объект-либидо, которое я могу показать вам наглядно на сравнении из

зоологии. Вспомните о тех простейших живых существах, состоящих из

малодифференцированного комочка протоплазматической субстанции. Они

протягивают отростки, называемые псевдоподиями, в которые переливают

субстанцию своего тела. Вытягивание отростков мы сравниваем с

распространением либидо на объекты, между тем как основное количество либидо

может оставаться в Я, и мы предполагаем, что в нормальных условиях Я-либидо

беспрепятственно переходит в объект-либидо, а оно опять может вернуться в Я.

С помощью этих представлений мы теперь можем объяснить целый ряд душевных

состояний или, выражаясь скромнее, описать их на языке теории либидо; это

состояния, которые мы должны причислить к нормальной жизни, как, например,

психическое поведение при влюбленности, при органическом заболевании, во

сне. Для состояния сна мы сделали предположение, что оно основано на уходе

от внешнего мира и установке на желание спать. То, что проявлялось во сне

как ночная душевная деятельность, служит, как мы обнаружим, желанию спать и,

кроме того, находится во власти исключительно эгоистических мотивов. Теперь

в соответствии с теорией либидо мы заявляем, что сон есть состояние, в

котором все привязанности к объектам, как либидозные, так и эгоистические,

оставляются и возвращаются в Я. Не проливается ли этим новый свет на

отдых во сне и на природу усталости вообще? Впечатление блаженной изоляции

во внутриутробной жизни, которое вызывает у нас спящий каждую ночь,

восполняется, таким образом, и со стороны психики. У спящего восстановилось

первобытное состояние распределения либидо, полный нарциссизм, при котором

либидо и интерес Я живут еще вместе и нераздельно в самоудовлетворяющемся Я.

Здесь уместны два замечания. Во-первых, чем отличаются понятия нарциссизм

и эгоизм? Я полагаю, что нарциссизм является либидозным дополнением эгоизма.

Когда говорят об эгоизме, имеют в виду только пользу для индивида: говоря о

нарциссизме, принимают во внимание и его либидозное удовлетворение. В

качестве практических мотивов их можно проследить порознь на целом ряде

явлений. Можно быть абсолютно эгоистичным и все-таки иметь сильные

либидозные привязанности к объектам, поскольку либидозное удовлетворение от

объекта относится к потребностям Я. Эгоизм будет следить тогда за тем, чтобы

стремление к объекту не причинило вреда Я. Можно быть эгоистичным и при этом

также очень нарцисстичным, т. е.

объекте, и это опять-таки или в прямом сексуальном удовлетворении, или также

в тех высоких, исходящих из сексуальной потребности стремлениях, которые мы

как «любовь» иногда имеем обыкновение противопоставлять «чувственности». Во

всех этих отношениях эгоизм является само собой разумеющимся, постоянным,

нарциссизм же — меняющимся элементом. Противоположность эгоизма — альтруизм

— как понятие не совпадает с либидозной привязанностью к объектам, он

отличается от нее отсутствием стремлений к сексуальному удовлетворению. Но

сильной влюбленности альтруизм совпадает с либидозной привязанностью к

объектам. Обыкновенно сексуальный объект привлекает к себе часть нарциссизма

Я, что становится заметным по так называемой «сексуальной переоценке»

объекта. Если к этому прибавляется еще альтруистическое перенесение от

эгоизма на сексуальный объект, то сексуальный объект становится

могущественным; он как бы поглотил Я.

Я думаю, вы сочтете за отдых, если после сухой, в сущности, фантастики

науки я приведу вам поэтическое изображение экономической противоположности

(1) нарциссизма и влюбленности. Я заимствую его из Западно-восточного дивана

Раб, народ и угнетатель

Вечны в беге наших дней.

Счастлив мира обитатель

Только личностью своей.

Жизнь расходуй как сумеешь.

Но иди своей тропой.

Всем пожертвуй, что имеешь,

Только будь самим собой.

Да, я слышал это мненье,

Но иначе я скажу:

Счастье, радость, утешенье —

Все в Зулейке нахожу.

Чуть она мне улыбнется —

Мне себя дороже нет.

Чуть, нахмурясь, отвернется —

под «экономическим» понимается все то, что связано с количеством психической

Потерял себя и след.

Хатем кончился б на этом.

К счастью, он сообразил:

Надо срочно стать поэтом

Иль другим, кто все ж ей мил.

(Перевод В. Левика)

Второе замечание является дополнением к теории сновидений. Мы не можем

объяснить себе возникновение сновидения, если не предположим, что

вытесненное бессознательное получило известную независимость от Я, так что

оно не подчиняется желанию спать и сохраняет свои привязанности, даже если

все зависящие от Я привязанности к объектам оставлены ради сна. Только в

этом случае можно понять, что это бессознательное имеет возможность

воспользоваться ночным отсутствием или уменьшением цензуры и умеет овладеть

остатками дневных впечатлений, для того чтобы образовать из их материала

запретное желание сновидения. С другой стороны, и остатки дневных

впечатлений частью своего противодействия предписанному желанием спать

оттоку либидо обязаны уже существующей связи с этим бессознательным. Эту

динамически важную черту мы хотим дополнительно включить в наше

представление об образовании сновидений.

Органическое заболевание, болезненное раздражение, воспаление органов

создают состояние, имеющее последствием явное отделение либидо от его

объектов. Отнятое либидо снова находится в Я в форме усилившейся

привязанности к заболевшей части тела. Можно даже решиться на утверждение,

что в этих условиях отход либидо от своих объектов бросается в глаза больше,

чем утрата эгоистического интереса к внешнему миру. Отсюда как будто

к пониманию ипохондрии, при которой какой-то орган подобным образом

занимает Я, не будучи больным с нашей точки зрения.

Но я устою перед искушением идти дальше или обсуждать другие ситуации,

которые становятся понятными нам или легко поддаются описанию благодаря

предположению перехода объект-либидо в Я, потому что мне не терпится дать

ответ на два возражения, которые, как мне известно, вас теперь занимают.

Во-первых, вы хотите потребовать от меня объяснений, почему я непременно

хочу различать в случаях сна, болезни и тому подобных ситуациях либидо и

интерес, сексуальные влечения и инстинкты Я, тогда как наблюдения вполне

позволяют обойтись предположением [о существовании] одной однородной

энергии, которая, являясь подвижной, заполняет то объект, то Я, выступая на

службе то одного, то другого влечения. И во-вторых, как я могу решиться

рассматривать отделение либидо от объекта в качестве источника

патологического состояния, если такой переход объект-либидо в Я- либидо —

или, говоря более обще, в энергию Я — относится к нормальным, ежедневно и

еженощно повторяющимся процессам душевной динамики.

На это можно ответить: ваше первое возражение звучит хорошо. Объяснение

состояний сна, болезни, влюбленности само по себе, вероятно, никогда не

привело бы нас к различению Я-либидо и объект-либидо или либидо и интереса.

Но при этом вы пренебрегаете исследованиями, из которых мы исходили и в

свете которых теперь рассматриваем обсуждаемые душевные ситуации. Различение

между либидо и интересом, т. е. между сексуальными влечениями и инстинктами

самосохранения, стало необходимым благодаря пониманию конфликта, из-за

неврозы перенесения. После этого мы не можем вновь отказаться от него.

Предположение, что объект-либидо может превратиться в Я-либидо, так что с

Я-либидо приходится считаться, казалось нам единственно способным разрешить

загадку так называемых нарцисстических неврозов, например Dementia praecox,

и уяснить их сходства и различия в сравнении с истерией и навязчивыми

состояниями. В случаях болезни, сна и влюбленности мы применяем теперь то,

что нашли вполне оправданным в другом месте. Мы можем продолжить это

применение и посмотреть, чего мы этим достигнем. Единственное утверждение,

не являющееся прямым отражением нашего аналитического опыта, состоит в том,

что либидо остается либидо, независимо от того, направлено ли оно на объекты

или на собственное Я, и оно никогда не превращается в эгоистический интерес,

как не бывает и обратного. Но это утверждение равноценно разделению

сексуальных влечений и инстинктов Я, уже оцененному критически, которого мы

будем придерживаться из эвристических мотивов, пока оно, быть может, не

И второе ваше возражение содержит справедливый вопрос, но идет по ложному

пути. Разумеется, переход объект-либидо в Я не является непосредственно

патогенным; ведь мы знаем, что он предпринимается каждый раз перед отходом

ко сну, чтобы проделать обратный путь при пробуждении. Мельчайшее животное,

состоящее из протоплазмы, втягивает свои отростки, чтобы снова выпустить их

при следующем поводе. Но совсем другое дело, если какой-то определенный

очень энергичный процесс вынуждает отнять либидо у объекта.

нарцисстическим либидо может не найти обратного пути к объектам, и это

нарушение подвижности либидо становится, конечно,

патогенным. Кажется, что скопление нарцисстического либидо сверх

определенной меры нельзя вынести. Мы можем себе также представить, что

именно поэтому дело дошло до привязанности к объектам, что Я должно было

отдать свое либидо, чтобы не заболеть от его скопления. Если бы в наши планы

входило подробное изучение Dementia praecox, я бы вам показал, что процесс,

отделяющий либидо от объектов и преграждающий ему обратный путь, близок к

процессу вытеснения и должен рассматриваться как дополнение к нему. Но

прежде всего вы почувствовали бы знакомую почву под ногами, узнав, что

условия этого процесса почти идентичны — насколько мы пока знаем — условиям

вытеснения. Конфликт, по-видимому, тот же самый и разыгрывается между теми

же силами. А если исход иной, чем, например, при истерии, то причина может

быть только в различии предрасположения. Развитие либидо у этих больных

имеет слабое место в другой своей фазе; столь важная фиксация, которая

пролагает, как вы помните, путь к образованию симптомов, находится где-то в

другом месте, вероятно, на стадии примитивного нарциссизма, к которому в

своем конечном итоге возвращается Dementia praecox. Весьма достойно внимания

то, что для всех нарцисстических неврозов мы должны предположить фиксацию

либидо на гораздо более ранних фразах, чем при истерии или неврозе

навязчивых состояний. Но вы слышали, что понятия, выработанные нами при

изучении неврозов перенесения, оказались достаточными и для ориентации в

гораздо более тяжелых в практическом отношении нарцисстических неврозах.

Черты сходства идут очень далеко; в сущности, это та же область явлений. Но

вы можете себе также представить, каким безнадежным кажется объяснение этих

заболеваний, относящихся уже к пси[219]

хиатрии, тому, у кого для решения этой задачи недостает аналитического

представления о неврозах перенесения.

Картина симптомов Dementia praecox, впрочем очень изменчивая,

определяется не исключительно симптомами, возникающими вследствие оттеснения

либидо от объектов и его скопления в виде нарцисстического либидо в Я.

Большое место занимают другие феномены, которые сводятся к стремлению либидо

вновь вернуться к объектам, т. е. соответствуют попытке восстановления или

выздоровления. Эти шумливые симптомы даже больше бросаются в глаза; они

обнаруживают несомненное сходство с симптомами истерии или — реже — невроза

навязчивых состояний, но отличаются от них во всех отношениях. Кажется, что

либидо при Dementia praecox в своем стремлении снова вернуться к объектам,

т. е. к представлениям объектов, действительно что-то улавливает от них, но

как бы только их тени, я имею в виду относящиеся к ним словесные

представления. Здесь я больше не могу говорить об этом, но полагаю, что

такое поведение стремящегося обратно либидо позволяет нам понять, что

действительно составляет различие между сознательным и бессознательным

Я ввел вас в область, где следует ожидать новых успехов аналитической

работы. С тех пор как мы решились пользоваться понятием Я-либидо, нам стали

доступны нарцисстические неврозы; возникла задача найти динамическое

объяснение этих заболеваний и одновременно пополнить наше знание душевной

жизни пониманием Я. Психология Я, к которой мы стремимся, должна

основываться не на данных наших самонаблюдений, а, как и в случае либидо, на

анализе нарушений и распадов Я. Вероятно, когда будет проделана эта большая

работа, мы будем невысокого мне[220]

ния о нашем нынешнем знании о судьбах либидо, почерпнутом из изучения

неврозов перенесения. Но ведь мы еще и не продвинулись в ней далеко.

Нарцисстические неврозы едва ли проницаемы для той техники, которой мы

пользовались при изучении неврозов перенесения. Вы скоро узнаете почему.

Здесь у нас всегда происходит так, что после короткого продвижения вперед мы

оказываемся перед стеной, заставляющей нас остановиться. Вам известно, что и

при неврозах перенесения мы наталкивались на подобные препятствия, но нам

удавалось устранять их по частям. При нарцисстических неврозах сопротивление

непреодолимо; в лучшем случае мы можем лишь бросить любопытный взгляд за

стену, чтобы подглядеть, что происходит по ту ее сторону. Наши технические

методы должны быть, таким образом, заменены другими; мы еще не знаем,

удастся ли нам такая замена. Но и эти больные дают достаточно материала для

нас. Они много говорят о себе, хотя и не отвечают на наши вопросы, и пока мы

вынуждены толковать эти высказывания с помощью представлений, приобретенных

благодаря изучению симптомов неврозов перенесения.

велико, чтобы обеспечить нам начальный успех. Вопрос, насколько достаточной

будет эта техника, остается открытым.

Возникают и другие затруднения, мешающие нашему продвижению вперед.

Нарцисстические заболевания и примыкающие к ним психозы могут быть разгаданы

только теми наблюдателями, которые прошли школу аналитического изучения

неврозов перенесения. Но наши психиатры не изучают психоанализ, а мы,

психоаналитики, слишком мало наблюдаем психиатрических случаев. Должно еще

подрасти поколение психиатров, прошедших школу психоанализа как

подготовительной науки. Начало этому по[221]

ложено в настоящее время в Америке, где очень многие ведущие психиатры

читают студентам лекции о психоаналитическом учении, а владельцы лечебных

учреждений и директора психиатрических больниц стремятся вести наблюдения за

своими больными в духе этого учения. Да и нам удалось здесь несколько раз

заглянуть за нарцисстическую стену, и в дальнейшем я хочу рассказать вам

кое-что из того, что нам, кажется, удалось подсмотреть.

Форма заболевания паранойей, хроническим систематическим

умопомешательством, при попытках классификации в современной психиатрии не

занимает определенного места. Между тем ее близкое сходство с Dementia

praecox не подлежит никакому сомнению. Однажды я позволил себе предложить

объединить паранойю и Dementia praecox под общим названием парафрения. По их

содержанию формы паранойи описываются как бред величия, бред преследования,

любовный бред (эротомания), бред ревности и т. д. От психиатрии попыток

объяснения мы не ждем. В качестве образца таковой, хотя и устаревшего и не

совсем полноценного примера, приведу вам попытку вывести один симптом из

другого посредством интеллектуальной рационализации: больной, который по

первичной склонности считает, что его преследуют, должен делать из этого

преследования вывод, что он представляет из себя особенно важную личность и

поэтому у него развивается бред величия. Для нашей аналитической точки

зрения бред величия является непосредственным следствием возвеличивания Я

из-за отнятия либидозных привязанностей у объектов, вторичным нарциссизмом

как возвращением к первоначальному нарциссизму раннего детства. Но на

[материале] случаев бреда преследования мы сделали некоторые наблюдения,

которые заставили нас пойти по опреде[222]

ленному пути. Сначала нам бросилось в глаза, что в преобладающем

большинстве случаев преследователь был того же пола, что и преследуемый.

Этому еще можно было дать невинное объяснение, но в некоторых хорошо

изученных случаях явно обнаружилось, что лицо того же пола, наиболее любимое

в обычное время, с момента заболевания превратилось в преследователя.

Дальнейшее развитие возможно благодаря тому, что любимое лицо заменяется

другим по известному сходству, например, отец учителем, начальником. Из

таких примеров, число которых все увеличивается, мы пришли к выводу, что

Paranoia persecutoria* — это форма, в которой индивид защищается от

гомосексуального чувства, ставшего слишком сильным. Превращение нежности в

ненависть, которая, как известно, может стать серьезной угрозой для жизни

любимого и ненавистного объекта, соответствует превращению либидозных

импульсов в страх, являющийся постоянным результатом процесса вытеснения.

Вот, например, последний случай моих наблюдений такого рода. Одного молодого

врача пришлось выслать из его родного города, потому что он угрожал жизни

сына профессора из того же города, бывшего до того его лучшим другом. Этому

прежнему другу он приписывал поистине дьявольские намерения и демоническое

могущество. Он был виновником всех несчастий, постигших за последние годы

семью больного, всех семейных и социальных неудач. Но мало того, злой друг и

его отец, профессор, вызвали войну и привели в страну русских. За это он

тысячу раз должен был бы поплатиться жизнью, и наш больной был убежден, что

со смертью преступника наступил бы конец всем несчастьям. И все-таки его

прежняя нежность к нему была настолько сильна, что парализовала его руку,

Прим. ред. перевода.

когда ему однажды представился случай подстрелить врага на самом близком

расстоянии. В коротких беседах, которые были у меня с больным, выяснилось,

что дружеские отношения между обоими начались давно, в гимназические годы.

По меньшей мере один раз были перейдены границы дружбы; проведенная вместе

ночь была поводом для полного сексуального сношения. К женщинам наш пациент

никогда не испытывал тех чувств, которые соответствовали его возрасту и его

та расстроила помолвку, так как не встретила нежности со стороны своего

жениха. Годы спустя его болезнь разразилась как раз в тот момент, когда ему

в первый раз удалось полностью удовлетворить женщину. Когда эта женщина с

благодарностью и в самозабвении обняла его, он вдруг почувствовал загадочную

боль, которая прошла как острый надрез вокруг крышки черепа. Позднее он

истолковал это ощущение так, будто ему сделали надрез, которым открывают

мозг при вскрытии, а так как его друг стал патологоанатомом, то постепенно

он открыл, что только тот мог подослать ему эту женщину для искушения. С тех

пор у него открылись глаза и на другие преследования, жертвой которых он

стал благодаря действиям бывшего друга.

Но как же быть в тех случаях, когда преследователь не одного пола с

преследуемым, которые, кажется, противоречат нашему объяснению защиты от

гомосексуального либидо? Недавно у меня была возможность исследовать такой

случай, и в кажущемся противоречии я мог обнаружить подтверждение. Молодая

девушка, считавшая, что ее преследует мужчина, с которым она имела два

нежных свидания, в действительности сначала имела бредовую идею по отношению

к женщине, которую можно считать заместительницей матери. Только после

второго свидания она сделала

шаг вперед и, отделив эту бредовую идею от женщины, перенесла ее на

мужчину. Таким образом, условие наличия того же пола у преследователя

первоначально было соблюдено и в этом случае. В своей жалобе

другу-наставнику и врачу пациентка не упомянула об этой предварительной

стадии бреда и этим создала видимость противоречия нашему пониманию

Гомосексуальный выбор объекта первоначально ближе к нарциссизму, чем

гетеросексуальный. Если затем необходимо отвергнуть нежелательно сильное

гомосексуальное чувство, то обратный путь к нарциссизму особенно легок. До

сих пор у меня было очень мало поводов говорить с вами об основах любовной

жизни, насколько мы их узнали, я и теперь не могу это восполнить. Хочу лишь

подчеркнуть, что выбор объекта, шаг вперед в развитии либидо, который

делается после нарцисстической стадии, может осуществиться по двум различным

типам. Или по нарцисстическому типу, когда на место собственного Я выступает

возможно более похожий на него объект, или по типу опоры, когда лица,

ставшие дорогими благодаря удовлетворению других жизненных потребностей,

выбираются и объектами либидо. Сильную фиксацию либидо на нарцисстическом

типе выбора объектов мы включаем также в предрасположенность к открытой

Вы помните, что во время первой нашей встречи в этом семестре я рассказал

вам случай бреда ревности у женщины. Теперь, когда мы так близки к концу,

вы, конечно, хотели бы услышать, как мы психоаналитически объясняем бредовую

идею. Но по этому поводу я могу вам сказать меньше, чем вы ожидаете.

Непроницаемость бредовой идеи, так же как и навязчивого состояния для

логических аргументов и реального опы[225]

та, объясняется отношением к бессознательному, которое представляется и

подавляется бредовой или навязчивой идеей. Различие между ними основано на

различной топике и динамике обоих заболеваний.

Как при паранойе, так и при меланхолии, которая представлена, между

прочим, весьма различными клиническими формами, мы нашли место, с которого

можно заглянуть во внутреннюю структуру заболевания. Мы узнали, что

самоупреки, которыми эти меланхолики мучают себя самым беспощадным образом,

в сущности, относятся к другому лицу, сексуальному объекту, который они

утратили или который по своей вине потерял для них значимость. Отсюда мы

могли заключить, что хотя меланхолик и отвел свое либидо от объекта, но

благодаря процессу, который следует назвать «нарцисстической

идентификацией», объект воздвигнут в самом Я, как бы спроецирован на Я.

Здесь я могу вам дать лишь образную характеристику, а не топико-динамическое

описание. Тогда с собственным Я обращаются как с оставленным объектом, и оно

испытывает на себе все агрессии и проявления мстительности,

предназначавшиеся объекту. И склонность к самоубийству меланхоликов

становится понятнее, если принять во внимание, что ожесточение больного

одним и тем же ударом попадает в собственное Я и в любимо-ненавистный

объект. При меланхолии, так же как при других нарцисстических заболеваниях,

в ярко выраженной форме проявляется черта жизни чувств, которую мы привыкли

вслед за Блейлером называть амбивалентностью. Мы подразумеваем под этим

проявление противоположных, нежных и враждебных, чувств по отношению к

одному и тому же лицу. Во время этих лекций я, к сожалению, не имею

возможности рассказать вам больше об амбивалентности чувств.

Кроме нарцисстической идентификации, бывает истерическая, известная нам

очень давно. Я бы сам хотел, чтобы оказалось возможным объяснить их различие

несколькими ясными определениями. О периодических и циклических формах

меланхолии я могу вам кое-что рассказать, что вы, наверное, охотно

выслушаете. При благоприятных условиях оказывается возможным — я два раза

проделывал этот опыт — предотвратить повторение состояния такого же или

противоположного настроения благодаря аналитическому лечению в свободный от

болезни промежуток времени. При этом узнаешь, что и при меланхолии, и при

мании дело идет об особом способе разрешения конфликта, предпосылки которого

полностью совпадают с предпосылками других неврозов. Можете себе

представить, сколько психоанализу еще предстоит открыть в этой области.

Источник: http://studepedia.org/index.php?post=28410&vol=1

• Понятие о психике - психика это свойство
• Ярослав Самойлов - Академия SEO (СЕО) - психолог ярослав самойлов
• Какие предметы сдавать на психолога? - какие предметы нужны для психолога
• Психолог Вероника Степанова: биография, личная жизнь - психолог вероника степанова
• Психология квалификации, или Квалификация психологии - квалификация психолога
• Психические заболевания список и описание у взрослых, детей - заболевания психики
• Виктор Фогт - психоаналитик спб
• Преподаватели и сотрудники Института Психологии и Психоанализа на Чистых прудах - институт психоанализа на чистых прудах
• Консультация семейного психолога в Твери и Тверской области - психолог тверь
• Психоанализ детства - психоанализ считает что